— Откуда вы выскочили? — воскликнул он. — Уж не прогуливались ли вы под землею и вылезли с этой стороны?

Полковник Монктон засмеялся.

— Мне пришло желание купить яхту и тотчас попробовать ее, как ребенку новую игрушку. Ветер был попутный и правил нас к Англии. Мы остановились в Плимуте и…

— И оттуда приехали в Дэншельд, как добрый друг! — перебил капитан Дэн в порыве признательности. — Я слышал час тому назад, что в заливе стоит большая яхта, но и не думал о вас. Я хотел пойти взглянуть на нее, я когда-то сам имел страсть к яхтам.

— Я хотел сказать, — серьезно продолжал американец, — что когда мы доехали до Плимута, я нашел там письма, полученные с последней почтой на мое имя. Дэн, эти письма отзывают меня назад. Моя жена вдруг занемогла, и мы спешим в обратный путь.

— Но вы, наверно, останетесь у меня, по крайней мере, день или два?

— Право, не могу. Извините кажущуюся невежливость, Дэн. Так как яхта въехала сюда, я не мог не постараться увидеться с вами, но…

— Так вы не нарочно заехали сюда? — вскричал капитан Дэн с упреком.

— Шкипер должен был пристать. Мы наехали на какую-то глупую баржу вчера вечером и повредили несколько яхту — безделица — через несколько часов все будет исправлено. Пойдемте со мною и взгляните на яхту.

— Но вы прежде пойдете в замок, и я представлю вас моим родным.

— После приду, — отвечал американец, взяв под руку своего друга и ведя его к деревне, за которой находилась небольшая бухта. — У вас все еще служит Рэвенсберд, как вижу?

— О, да! Он навсегда останется у меня. В замке его не любят, он слишком независим для них. Для меня он годен и, кроме того, он пользуется моею доверенностью.

— Кто эта хорошенькая девушка, с которою вы гуляли сейчас?

Капитан зарумянился, как пансионерка. Сильна была его любовь.

— Это Аделаида Эрроль.

— Я так и думал. Когда же вы вступите в обладание ею — как мы это говорим о других вещах?

— Нельзя знать этого наверно, — отвечал капитан, и на губах его появилась нежная улыбка. — Это капризная красавица, такая же капризная, как ваша яхта, Монктон. Когда-нибудь в нынешнем году.

— И вы никогда уже не приедете в Новый Свет?

— Приеду еще раз и надеюсь привезти ее с собой. Я должен устроить, знаете, чтоб…

В эту минуту Герберт Дэн нагнал их с удочкой в руке. Он пошел рядом с ними, сказав несколько пустых фраз, но капитан Дэн не поддержал разговора и не представил его своему другу, так что Герберт Дэн ушел.

— Это, кажется, ваш родственник? — заметил полковник Монктон.

— Кузен. Его отец, Герберт Дэн, был братом лорда Дэна, моего отца; он прожил все свое состояние и оставил сына и дочь без копейки. Если бы не доход, закрепленный за мисс Дэн, им не было бы чем жить. Впрочем, я не думаю, чтобы это что-нибудь значило для Герберта; он имеет такое же дарование к мотовству и непременно растратил бы все, если бы отец не промотал. Даже золотая руда ничего не значила бы для него, если бы была в его руках.

— Он живет в замке?

— Уж, конечно, нет. Я сейчас же вам покажу, где он живет. Отец его поступил хуже всего в том, что не воспитывал его ни для какой профессии. Духовное звание, адвокатура, гражданская служба — все это прекрасная карьера для бедного джентльмена, но, конечно, не военная служба, потому что без состояния туда нельзя вступить. Мне очень жаль Герберта, хотя я его не люблю.

Повернув с этими словами на зеленый луг, который вел к трем или четырем домам, капитан Дэн остановился перед одним из них — небольшим, низким зданием, покрытым плющом. Это был хорошенький домик, хотя немногим больше коттеджа; спереди был зеленый луг с грядками простых цветов.

— Вот его дом, и здесь Герберт прозябает и ничего не делает, только удит рыбу и ходит на охоту. Дом принадлежит ему, и живет он здесь с своей сестрой — доброй, глупенькой девушкой, которая считает его совершенством. Она имеет своих собственных триста фунтов в год, у Герберта около ста, и таким образом…

Дальнейшие известия, какие собирался сообщить капитан Дэн, были прерваны. Молодая девушка с густыми локонами и розовыми щеками выбежала из сада в железную калитку и схватила капитана за руку. Она была в тонком воздушном платье, и обращение ее было самое ребяческое.

— О, Гэрри! как я рада видеть вас! Я уезжаю сегодня, знаете, недели на две. Вы хотели прийти вчера и проститься со мною.

— Я не мог прийти, Цецилия. Полковник Монктон, мисс Дэн.

Мисс Дэн присела, улыбнулась, покраснела, поднесла руки к своим локонам и совершенно сконфузилась при виде постороннего, но капитан Дэн не мог терять много времени в это утро. Он пожелал ей приятной поездки и ушел.

— Бедная Цецилия! — сказал он, смеясь и взяв под руку своего друга. — Она предобрая душа, но не отличается большим умом.

Они прошли через город до маленькой бухты — такой маленькой, что большие суда не могли входить в нее, — где стояла яхта. Прекрасным судном была эта американская яхта; она называлась «Жемчужиной» и составляла гордость полковника Монктона. Он любил новые развлечения и новые игрушки и, имея хорошее состояние, мог исполнять свои прихоти.

Между тем, Рэвенсберд вошел в замок и отправился отыскивать общество, которое он очень любил, — общество французской горничной леди Аделаиды Эрроль, Софи Деффло. Это был смуглый, с желтым цветом лица, суровой наружности мужчина, некрасивый, с первого взгляда, но лицо его было честным, а в проницательных черных глазах светилось доброе выражение. В замке удивлялись, что хорошенькая Софи могла находить в Ричарде Рэвенсберде; но некрасивые мужчины часто заслуживают большего расположения женщин, это известно всем. Он теперь ходил в город по ее поручению, а она только бранила его за это.

— Вот ваша просьба исполнена, мамзель Софи, — сказал он, положив на стол небольшой сверток, — надеюсь, что по вашему вкусу.

Софи развернула бумагу и вынула три или четыре ярда лент в дюйм шириной. Она была чрезвычайно опрятная, щеголеватая девица, одетая в степенный костюм; черты ее были лукавы, глаза темно-серые, а голова и волосы могли бы составить состояние парикмахера, если б были выставлены в его окне. Она сердито топнула ногой, когда взглянула на ленты.

— Видал ли кто когда что-нибудь подобное! — воскликнула она. Она говорила по-английски очень бегло, хотя с иностранным акцентом. — Я послала вас купить четыре ярда голубых лент, а вы купили мне красных! Я говорила вам пятьдесят раз, что вы не умеете различать цвета.

Рэвенсберд засмеялся. Ее ворчание было для него приятнее похвалы других, и мадемуазель Софи знала, что это так, и пользовалась этим.

— Я старался, как мог. Разве не годится, Софи?

— Годится! Должно годиться. Если я пошлю вас назад, вы, может быть, принесете серых, но не думаю, чтобы я послала вас опять покупать ленты. Вам нечего этого ожидать.

— Ведь вы сами же меня послали, Софи.

— И что ж, если послала? Разве я ожидала, что вы будете глупее верблюда? Подайте мне мой рабочий ящик, сударь. Он здесь, на столе. С кем это вы говорили возле калитки?

Рэвенсберд подал ящик, устремив на Софи проницательные глаза.

— Откуда вы знали, что я говорил с кем-нибудь у калитки?

— Я стояла у окна в комнате леди Аделаиды; я ждала вас и ленты. «Не торопится же он», — говорила я себе, — стоит да разговаривает». Кто это был?

— Друг капитана, джентльмен, которого мы знали в Америке.

— О чем он говорил? — спросила Софи, которой было присуще все ненасытное любопытство своей нации и своего пола.

Рэвенсберд засмеялся; он вообще отвечал на ее вопросы с тем же самым снисходительным удовольствием, с каким мы отвечаем привлекательному ребенку.

— Он говорил не о многом, Софи. Он спрашивал меня, не сын ли милорда Герберт Дэн.

— А, — отвечала Софи, — если бы он был сыном милорда, дела могли бы пойти глаже.

— Какие дела? — осведомился Рэвенсберд, — вытаращив глаза.

— Какие дела? — иронически повторила Софи, — я все говорю себе, что только вы и ваш барин слепы в замке, кроме, может быть, милорда Дэна. Вы думаете, что моя барышня любит вашего барина. Ба!