Увы, она избрала совершенно неправильный образ действий. Через несколько дней состояние леди Изабель чудесным образом изменилось к лучшему. Вскоре она уже была в состоянии совершать утренние прогулки на песчаный морской берег, где сидела, наслаждаясь морским воздухом и любуясь волнами, то наступавшими на сушу во время прилива, то вновь отступавшими с отливом. Она не завела новых знакомств и виделась только с капитаном Ливайсоном. Он часто присоединялся к ней на берегу, иногда приводил ее к морю и почти всегда сопровождал на обратном пути. Ей не нравилось, когда он брал ее под руку: совесть шептала ей, что лучше было бы не позволять этого. Однажды она решилась сказать шутливым тоном, ибо не могла сделать этого каким-либо иным образом, что теперь, окрепнув, она более не нуждается в его сопровождении, поскольку теперь может ходить, не опираясь на чью-либо руку. Он был просто ошеломлен и хотел знать, отчего он более не может делать этого: ведь с ней по-прежнему не было ее мужа, рука которого служила бы ей опорой во время прогулок. Ей нечего было ответить на это, и, за неимением достаточных оснований для отказа, она, как обычно, позволила ему взять себя под руку. По вечерам он неизменно сопровождал ее на пирс, где они сидели в сторонке, не смешиваясь с шумной толпой, и разговаривал с ней, стараясь быть как можно обаятельнее — а ведь обаяние такого человека, как Фрэнсис Ливайсон, так опасно для женского слуха в чудесном вечернем полумраке.

Проводив ее, он прощался с ней возле двери ее дома; по вечерам она никогда не приглашала его войти, и он не входил без приглашения, как иногда делал это по утрам. Ну что она могла поделать с этим? Читатель может сказать, что ей следовало бы оставаться дома, избегая его общества. Но пребывание в четырех стенах отнюдь не способствовало бы укреплению ее здоровья, а ведь именно для этого она приехала в Булон и хотела окрепнуть как можно скорее, поскольку искренне желала вернуться домой, к мужу и детям.

М-р Карлайл должен был вернуться в Булон две недели после своего отъезда. Сколь чудесным образом изменилась за это время леди Изабель! Она боялась анализировать свои чувства, но к ней вернулась свежесть ощущений, свойственная юности. Небо, казалось, приобрело голубизну сапфира, поля и покачивающиеся на ветру деревья были ярко-зелеными, как изумруд, а цветы благоухали тоньше и изысканнее любых духов. Она прекрасно понимала, что небо, покрытые травой луга, деревья с их нежной листвой и яркие цветы были такими же, как всегда, что солнечный воздух отнюдь не обладал какими-то новыми восхитительными свойствами, способными вызывать такое чувство окрыленности и восторга; она знала, что это ее сердце полно какого-то нового, дотоле, неведомого счастья. Неудивительно, что она боялась до конца разобраться в своих чувствах. Они, сменив ее прежнюю апатичную вялость, быстро вернули ее лицу здоровый вид. Они отправились встречать м-ра Карлайла с капитаном Ливайсоном, и м-р Карлайл, по пути в таможню увидев ее стоящей за натянутым канатом на пристани, еле узнал свою жену. Черты ее лица утратили прежнюю заостренность, на щеках играл розовый румянец, а глаза светились от радости снова видеть его.

— Как ты добилась, этого дорогая? — с восторгом воскликнул он, выйдя из таможни и радостно взяв ее за руки. — Ты выглядишь почти здоровой!

— Да, мне намного лучше, Арчибальд, но сейчас я раскраснелась от жары. Мы уже давно ждем здесь, на солнце. Как же долго не было парохода!

— Дул сильный встречный ветер, — ответил м-р Карлайл, гадая, что это за щеголь стоит рядом с его женой. Лицо его казалось знакомым, но он тщетно силился вспомнить, где они встречались.

— Капитан Ливайсон, — сказала леди Изабель. — В одном из моих писем я писала тебе, что он тоже отдыхает здесь. Ты разве забыл?

И в самом деле, м-р Карлайл запамятовал об этом.

— И я чрезвычайно рад, что нахожусь здесь, — заговорил Фрэнсис Ливайсон, — поскольку имею возможность иногда сопровождать леди Изабель во время прогулок. Сейчас она окрепла, но раньше не могла выходить одна.

— Чрезвычайно обязан Вам, — тепло ответил м-р Карлайл.

Леди Изабель взяла мужа под руку, а капитан Ливайсон пошел рядом с мистером Карлайлом.

— Сказать по правде, — заявил он, понизив голос так, что его мог слышать только м-р Карлайл, — я был просто в шоке, когда впервые увидел леди Изабель. Казалось, дни ее сочтены. Поэтому я посчитал своим долгом служить ей всем, что в моих силах.

— Я уверен, что она чрезвычайно признательна Вам за Ваше внимание, — ответил м-р Карлайл. — Что же касается изменений, происшедших с ней, это кажется просто чудом. Я рассчитывал на улучшение, судя по ее письмам, но это не просто улучшение: она выглядит здоровой. Ты слышишь, Изабель? Не иначе как случилось чудо, ибо вряд ли за эти две недели ты могла обрести прежний румянец. Да, здешний воздух целителен чрезвычайно!

Румянец, о котором он говорил, сделался пунцовым. Она знала — и не могла не понимать этого, сколько бы ни старалась, — что вовсе не морской воздух обновил ее лицо и душу. Она сжала руку мужа и обратилась с безмолвной молитвой к Всевышнему, умоляя его дать ей силы противостоять искушению.

— Ты ни слова не сказал о детях, — воскликнула леди Изабель, когда они с мужем пришли в их квартиру и остались вдвоем, поскольку Фрэнсис Ливайсон, не получив приглашения, откланялся. — Они просили поцеловать меня, да? И маленький Арчи тоже?

М-р Карлайл рассмеялся: он был всего-навсего отцом, а не матерью. Да и как мог годовалый Арчи передавать приветы и поцелуи!

— Если бы ты был в отъезде, как я, он передал бы их для тебя. Я бы заставила его тысячу раз поцеловать меня, сказав, что все эти поцелуи предназначаются для папы.

— Я заберу целую тысячу для него, — ответил м-р Карлайл, прижав ее к сердцу. — Любимая, как я счастлив видеть тебя!

На следующий день, в воскресенье, они пригласили к обеду Фрэнсиса Ливайсона; в первый раз он был зван в их дом. После обеда, когда леди Изабель оставила мужчин, он разоткровенничался с мистером Карлайлом, изложив ему все свои запутанные дела и многочисленные проблемы.

— Эта заграничная ссылка становится невыносимой, — сказал он в завершение. — Парижская жизнь чертовски беспорядочна. Как Вы полагаете, есть ли у меня шанс вернуться в Англию?

— Ни малейшего, — последовал спокойный ответ, — если Вы не удовлетворите, хотя бы частично, те иски, о которых рассказывали мне. Не поможет ли Вам сэр Питер?

— Думаю, поможет, если ему все толково изложить, но как мне сделать это? Я написал ему уже несколько писем, но пока не получил ответа ни на одно. Потом пришло послание от леди Ливайсон, в равной степени краткое и холодное, в котором сообщалось, что сэр Питер болен, и в настоящее время его нельзя беспокоить обсуждением деловых вопросов.

— Ну, эта болезнь не может быть серьезной, — заметил м-р Карлайл. — Неделю назад он проезжал через Вест-Линн в открытой коляске.

— Он, черт возьми, просто обязан помочь мне, — проворчал капитан Ливайсон. — Пока леди Ливайсон не подарила ему наследника, таковым являюсь я. К тому же, насколько мне известно, она не ждет ребенка.

— Вы должны попытаться увидеться с ним.

— Я знаю, однако это невозможно при теперешних обстоятельствах. Теперь, когда тучи сгустились над моей головой, я не могу и носа показать в Англии, не рискуя угодить в долговую тюрьму. Я многое могу вынести, но сама мысль о заключении повергает меня в трепет. Я считаю это очень странным, так как люди, пережившие его, говорят, что это совсем не страшно, когда привыкнешь.

— Кто-то мог бы встретиться с ним вместо Вас.

— Но кто же? Я разругался со своими адвокатами, Шарпом и Стилом из Линкольнз-Инн.

— Воспользуйтесь услугами практикующих юристов — вставил м-р Карлайл.

— Ну уж нет. Была б моя воля, я бы выслал их всех в Антарктиду. Они со мной поступают самым бесчестным образом с тех пор, как мой дядюшка женился. Если я когда-либо стану владельцем поместий Ливайсонов, они себе локти кусать будут; ни один из них не отказался бы получить хотя бы крошку от такого лакомого куска.