— Эта печаль всегда со мной. Она не покинет меня до самой смерти. Если бы я умерла ребенком, мне удалось бы избегнуть этой участи. Ах, весь мир полон печали!

— О какой печали Вы говорите?

— Боль, болезни, заботы, неприятности, грехи, раскаяние, усталость, — запричитала она. — Не перечислить и половины тех бедствий, которые ждут нас в этом мире. Скажи, Уильям, когда очень-очень устанешь, разве не кажется роскошью, самым настоящим счастьем — лечь вечером в свою кроватку, ожидая, когда к тебе придет сон?

— Да. А я часто чувствую себя очень усталым.

— Вот: так же и те, кто устал от жизни с ее трудностями жаждут могилы, в которой наконец смогут отдохнуть. Мы жаждем ее, Уильям, мы стремимся к ней, почти молимся о ней, но тебе этого не понять.

— Но мы-то не лежим после смерти в могиле, мадам Вин.

— Нет-нет, дитя мое. Там лежат наши тела, чтобы снова подняться, когда наступит конец света. Мы отправляемся в благословенное место отдыха, куда нет доступа боли и скорби. Я бы хотела… я бы хотела, — добавила она с бешено бьющимся сердцем, — чтобы мы там были вместе!

— Кто сказал, что этот мир — такое печальное место, мадам Вин? По мне — так он просто чудесен, особенно когда в теплый день ярко светит солнце и появляются бабочки. Видели бы вы Вест-Линн в летнее утро, когда носишься вверх и вниз по парку, а деревья качаются над головой на фоне голубого неба, а розы уже распускаются вовсю, как и прочие цветы! Тогда бы Вы не называли этот мир грустным местом!

— Приятный мир, который, возможно, грустно покидать, если ты не устал от боли и тревог. Но что такое этот мир, даже в самые прекрасные мгновения, по сравнению с иным миром, с раем? Некоторые люди, я слышала, боятся смерти, боятся, что не попадут на небо; но если Господь забирает маленького ребенка, он это делает потому, что любит его. А там, как говорит миссис Барболд, «даже розы шипов не имеют, места терниям нет средь цветов».

— Я видел эти цветы, — перебил ее, взволнованно привстав, Уильям. — Они раз в десять ярче наших цветов!

— Ты видел райские цветы? — переспросила она.

— На картинке. Мы ездили в Линборо и смотрели картины Мартина о Страшном суде. Я имею в виду не доктора Мартина, — добавил Уильям.

— Я знаю.

— Там были три большие картины. Одна называлась «Райские долины» — она мне больше всего понравилась, как и всем остальным. О, если бы Вы были там! Вам приходилось видеть их, мадам Вин?

— Нет. Я слышала о них.

— Знаете: там была река, и лодки, похожие на красивые гондолы, перевозившие души тех, кому даровано спасение, на райские берега. Это были туманные фигуры в белых одеяниях, мириады и мириады, летящие от Господа в священный город — целые облака. Цветы росли на берегах реки — розовые, синие, фиолетовые — всякие, и такие яркие и красивые, куда красивее наших цветов!

— Кто возил вас туда?

— Папа. Он взял меня и Люси. Еще с нами поехала миссис Хэйр и Барбара — тогда она еще не была нашей мамой. И знаете, мадам, — сказал он, понизив голос, — что Люси спросила у папы?

— Что же?

— Она спросила, есть ли мама в этом сонме белых фигур, попала ли она в рай. Она говорила о нашей маме, леди Изабель. Мы как раз стояли прямо перед картиной, и множество людей слышало ее слова.

Леди Изабель уронила голову на руки.

— И что же ответил ваш папа? — чуть слышно спросила она.

— Не знаю. Кажется, ничего: он разговаривал с Барбарой. Но Люси сказала такую глупость! Ведь Уилсон постоянно твердила ей, что она не должна говорить о леди Изабель при папе. И мисс Мэннинг ей говорила. Когда мы приехали домой и Уилсон обо всем узнала, она сказала, что Люси заслуживает хорошей трепки за это.

— А почему при нем нельзя говорить о леди Изабель?

Как только этот вопрос сорвался с ее губ, она тут же пожалела, что задала его.

— Я скажу Вам, — шепотом ответил Уильям. — Она убежала от папы. Люси несет какую-то чушь о том, что маму похитили, но она ничего не понимает. А я вот понимаю, хотя все они, должно быть, и меня считают дурачком.

— Возможно, когда-то она и будет среди тех, кто спасся, и ты вместе с ней, Уильям.

Он откинулся на диван с усталым вздохом и замолчал. Леди Изабель также задумалась, прикрыв лицо ладонью. Впрочем, скоро ее вывели из задумчивости громкие рыдания Уильяма.

— О, я не хочу умирать! Не хочу! Почему я должен умереть и оставить папу и Люси?

Она склонилась над ним, обняла его, и слезы леди Изабель смешались с его слезами. Она принялась шептать ему ласковые слова утешения, в то время как он рыдал у нее на груди, и скоро мальчик успокоился.

— Чу! Кто это? — воскликнул Уильям.

В холле раздались веселые голоса и смех. М-р Карлайл, лорд Маунт-Северн и его сын выходили из столовой. В этот вечер они должны были присутствовать на заседании комитета в Вест-Линне, куда и собирались отправиться. Когда дверь закрылась за ними, Барбара направилась в серую гостиную. Мадам Вин вскочила на ноги, поспешно надела очки и чинно уселась в кресло.

— Вы сидите в темноте? И огонь скоро совсем погаснет! — воскликнула Барбара, Она поворошила поленья, и огонь снова заплясал в камине. — А кто это здесь лежит на диване? Уильям, ты уже должен быть в постели.

— Ну еще чуть-чуть, мама. Я не хочу ложиться.

— Но тебе уже давно пора спать, — ответила она и позвонила. — Ты не окрепнешь, если будешь просиживать ночи напролет.

Когда Уильям удалился, она повернулась к мадам Вин и спросила о результатах осмотра у доктора Мартина.

— Он заявил, что легкие, несомненно, поражены болезнью, однако, подобно всем врачам, не сказал, насколько это опасно, хотя мне показалось, что у него составилось вполне определенное мнение.

Миссис Карлайл взглянула на нее. Отблески огня играли на ее лице, особенно на очках, которые поблескивали из темноты — ибо она, как всегда, села в самом темном месте.

— Доктор Мартин еще раз осмотрит его на следующей неделе, когда будет в Вест-Линне. Однако по его голосу, по тому, как уклончиво он отвечает на вопросы, чувствуется, что он готов к самому худшему, хотя и не произносит этого вслух.

— Я сама отвезу Уильяма в Вест-Линн, — сказала Барбара. — Мне-то он, конечно, скажет. Кстати: я пришла, чтобы вернуть долг, — добавила она, протягивая пятифунтовую банкноту леди Изабель и прекращая тем самым разговор о больном ребенке. И, раз уж мы заговорили о деньгах, — продолжала Барбара, уже гораздо веселее, — позвольте заметить, что мы оба — я и мистер Карлайл — решительно против того, чтобы Вы делали подарки детям. Я прикинула, во что Вам обошлись игрушки и вещи, которые Вы купили для них, и полагаю, что это составило значительную часть полученного Вами жалованья. Бога ради, не делайте этого более, мадам Вин.

— Мне больше не на кого тратить деньги; к тому же, я люблю их, — ответила мадам, немного резко, словно ей не понравилось, что кто-то вмешивается в ее отношения с детьми.

— Но ведь Вы можете их тратить на себя. Даже если у Вас весьма незначительные расходы, все равно, я полагаю, у Вас есть некий резервный фонд, в который Вы кладете деньги. Будьте любезны правильно понять мой намек, мадам; в противном случае мне придется прибегнуть к более строгому запрету. Вы очень добры, но мы должны позаботиться о Вас, если Вы сами не хотите этого сделать.

— Я буду меньше тратиться на них, — прошептала в ответ мадам Вин. Я должна время от времени дарить им маленькие знаки моей любви к ним.

— Бога ради: «маленькие знаки» время от времени, но не дорогие игрушки, которые Вы приобретали. Вы были знакомы с сэром Фрэнсисом Ливайсоном? — резко сменила тему миссис Карлайл.

Леди Изабель внутренне содрогнулась, ее пронзила боль раскаяния; щеки несчастной запылали.

— Нет.

— А я по Вашей вчерашней реакции во время разговора о нем вообразила, будто вы знакомы, или же были знакомы ранее. Впрочем, нелестно признаваться в знакомстве с таким человеком. Так Вы его не знаете?

— Нет, — так же тихо ответила Изабель.