Несмотря на свое волнение — а оно, без сомнения, было настолько велико, что она не могла его скрыть, — Барбара держалась молодцом. Можете не сомневаться: всякая женщина, любящая того человека, с которым венчается, не может не испытывать сходные чувства.

— Берешь ли ты этого человека себе в мужья, дабы жить по заветам Господа в освященном Богом браке? — заговорил преподобный м-р Литтл. — Будешь ли ты слушаться его, служить ему, любить, почитать его и хранить ему верность, здоровому или больному, и, отринув всех прочих, блюсти себя только для него, пока вы оба будете живы?

— Да.

Ответ прозвучал ясно, твердо и выразительно, словно Барбара думала о той, которая не «хранила себя только для него», а теперь заявляла о своем решении никогда, с Божьей помощью, не предавать своего супруга.

Церемония была недолгой, и Барбара, с заветным кольцом на пальце, под руку с мистером Карлайлом, проследовала к его экипажу, который теперь принадлежал и ей, ибо разве он только что не поклялся разделить с ней все, чем владеет?

Увидев ее милое лицо, зеваки, столпившиеся во дворе, разразились приветственными возгласами и криками «Ура!», но экипаж вскоре выбрался из толпы, которая перенесла свое любопытство на прочие коляски, которые должны были последовать за ним. Все гости отправились обратно в Гроув, на завтрак. М-р Карлайл, нарушив молчание, внезапно повернулся к своей невесте и спросил ее с волнением, почти с болью в голосе:

— Барбара, ты выполнишь обет верности?

Она подняла на него свои голубые глаза, полные любви; от волнения у нее выступили слезы.

— Да, я буду верна тебе, в делах и в мыслях, пока смерть не разлучит нас, И да поможет мне Господь!

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Глава 1

ШТАЛЬКЕНБЕРГ

С тех пор минуло больше года.

В ту осень немецкие курорты на минеральных водах были переполнены. Они вообще постоянно переполнены в это время года, когда англичане стаями улетают за границу, подобно ласточкам, покидающим нашу старую добрую отчизну, чтобы снова вернуться туда в один прекрасный день.

Нам уже прискучила Франция, и теперь мы обратили свои взоры на Германию. В Шталькенберге в этом году людей было великое множество, разумеется, для городка таких размеров, который, казалось, мог бы легко разместиться в ореховой скорлупе и получил все, чем мог гордиться, включая свое собственное название, от местного вельможи, барона фон Шталькенберга.

Барон был дюжим стариком с седеющей бородой, седеющей шевелюрой и манерами ничуть не лучше, чем у диких кабанов, на которых он охотился. У него было четыре сына, таких же дюжих, как их отец, шевелюры которых обещали со временем поседеть не хуже отцовской. Все они носили титул графа фон Шталькенберг, и различали их только по именам: всех, кроме старшего сына, которого обычно называли молодым бароном. Двое сыновей служили офицерами, а младший и старший сын жили вместе с отцом в полуразвалившемся замке Шталькенберг, который находился примерно в миле от деревушки, называвшейся так же, как и замок. Молодой барон волен был жениться по своему усмотрению, чего нельзя было сказать о его братьях — разве что для них сыскались бы невесты, способные обеспечить себя и мужа. Так они были воспитаны, и это было осознанным убеждением, кредо, взбунтоваться против которого им даже в голову не приходило. Шталькенберг ничем не отличался от прочих подобных курортов славного германского Фатерлянда[20], у него были свои собственные липовые деревья, красивые пейзажи, свой курзал, балы, концерты, табльдоты, столы для карточной игры, где все время повторяют одну и ту же фразу, на которую, сказать по правде, даже не стоило бы тратить блаженный дар слуха: «Делайте свою игру, господа, делайте свою игру!»; он также имел собственные променады и, разумеется, воды. Последние рекламировались — а некоторые из них даже соответствовали своей репутации — как средство против всех известных человеку хворей, от апоплексии до приступа любовной горячки, при условии, что принимались в достаточном количестве.

Молодой барон фон Шталькенберг (которого, впрочем, именовали молодым лишь для того, чтобы как-то отличить от отца, ибо ему шел уже сорок первый год) был известен как славный малый и страстный любитель охоты: он был заклятым врагом диких кабанов и волков. Граф Отто фон Шталькенберг (на одиннадцать лет моложе брата) был известен разве что лихо закрученными усами, обжорством и непомерным пристрастием к пиву. Ходили слухи, что в замке Шталькенберг кормили не слишком сытно: ни старый барон, ни его наследник не тяготели к роскоши: поэтому граф Отто с готовностью усаживался за общий стол, как только кто-нибудь приглашал его. А это, надо сказать, случалось ежедневно, ибо «граф фон Шталькенберг» звучало звонко и само по себе, а то, что его отец восседал как владетельный господин в баронском замке неподалеку, лишь добавляло значимости владельцу титула, перед которым многие склонялись, словно идолопоклонники.

В то время в отеле «Людвиг Бад», самом престижном в Шталькенберге, проживало семейство Кросби, состоявшее из м-ра и миссис Кросби, а также их единственной дочери, в сопровождении гувернантки и двух или трех слуг. Мне трудно сказать, что рассорило м-ра Кросби с Англией, но он никогда не бывал на родине. Годами он с семьей жил за границей, причем не на одном месте, а в постоянных путешествиях, переезжая с места на место по собственной прихоти и нигде не задерживаясь более, чем на год или два. Глава семейства был респектабельным, дородным мужчиной со спокойными манерами джентльмена, абсолютно непохожим на того, у кого есть причины опасаться законов своей собственной страны. Хочу подчеркнуть: я не говорю и даже не подразумеваю, что он боялся их; хорошо знавший его джентльмен утверждал много лет назад, что Кросби мог ехать домой и поселиться в особняке на Пикадилли не хуже самых богатых людей его округа. Однако, разорившись на одной авантюре, на чем-то вроде аферы с Красным морем, он не мог позволить себе жить так, как раньше, а потому предпочитал оставаться за границей.

Миссис Кросби была приятной, разговорчивой женщиной, большой любительницей повеселиться, а Элен Кросби была девушкой семнадцати лет, с замечательными манерами. Впрочем, на вид ей можно было дать и больше, поскольку ни наружностью, ни манерами она отнюдь не походила на ребенка. Кроме всего прочего, Элен была богатой наследницей, так как дядюшка оставил ей двадцать тысяч фунтов, а после смерти матери к ним должны были прибавиться еще десять тысяч. Граф Отто, прознав о тридцати тысячах фунтов, нацелил на богатую невесту свои геройские усы.

— Тридцать тысич фунт и один красивая девочки! — размышлял он вслух на английском, поскольку был высокого мнения о своем владении этим языком. — Именно этого я и хотел.

Он навел справки, узнал, что слухи о ее богатстве соответствуют действительности, и с тех пор стал почти неразлучен с семейством Кросби. Им его общество было так же приятно, как ему — их, ибо разве он не был «граф фон Шталькенберг»? Прочие отдыхающие, с завистью поглядывая на эту идиллию, готовы были пожертвовать чем угодно ради подобного близкого знакомства со столь знатной особой. Трудно сказать, радовало ли это отличие м-ра Кросби так же, как «мадам» и «мадемуазель»: он был с графом вежлив и приветлив, миссис же Кросби держала супруга буквально под каблуком во всем, что касалось светской жизни. Однажды, в грохочущем экипаже, прикатил старый барон фон Шталькенберг. Подобной колесницы, такой формы и с такими серебряными украшениями, не видывали, пожалуй, со времен Адама. Она была гордостью предков барона, но в последнее время ее покой редко нарушался. Экипаж сопровождали несколько егерей в зеленых с серебром костюмах. Он остановился у дверей «Людвиг Бад», словно магнитом притянув к окнам всех обитателей отеля, желавших насладиться подобным зрелищем.

Старый вождь явился с официальным визитом к Кросби, и хозяин отеля, явившийся, чтобы лично показать своему «предводителю» его покои, низко кланялся на каждом шагу, приговаривая: «Вот комнаты для славного барона фон Шталькенберга».