— За зрелище надо платить! — крикнул Ральф, когда Хью первый раз упал.

Три потока, бегущих в голой, выветренной скале, они перешли, прыгая с камня на камень, под мокрыми скалистыми выступами, с которых свисали какие-то длинные слизистые отростки. Потом пришлось, сойдя с тропы, продираться сквозь туесок, заросли жестких, колючих трав, что доходили человеку до глаз, а местами скрывали его с головой среди гигантских рощ наполовину засохших, наполовину цветущих папоротников. Эта агрессивная растительность, усеявшая ландшафт своими копьями, заполняла весь склон; и изредка, после того как он проскальзывал на четвереньках в дырах — туннелях высотой по колено, — Хью привставал на цыпочки, чтобы разглядеть океан, близость которого выдавали шум и сильный запах свежего птичьего помета. Наконец они выбрались на голую площадку лавы, настоящий бельведер, который нависал прямо над пляжем и тем самым защищал от непрошеного вторжения колонию пингвинов, расположившихся на валу из гальки, укрывающем их от волн.

— В это время, — пояснил Ральф, — здесь лишь одни старики и птенцы этого года. Все остальные — в море.

Хью уже не мог пальцем пошевелить, но зрелище с лихвой вознаграждало усталость. Хотя и не в полном составе, колония, оживляемая драками за уважение к старшинству и место, по причине которых в воздухе постоянно порхали перья, все-таки состояла из полутысячи пингвинов: жирных и медлительных, чопорно выступающих «взрослых»; вылупившихся в конце сезона, уже линяющих птенцов, каждый из которых пялил красные глазки и тряс золотыми хохолками, из-за коих этот вид удостоился звания «королевского». Птицы, одна за другой, беспрерывно возвращались к берегу, словно пунктиром прочерчивая волны, которые выталкивали на плоские скалы новых, объевшихся рыбой пингвинов, что сперва скользили на животе, а потом, трепеща хвостами, вставали на лапы. С резкими криками над колонией кружились всевозможные — серые и белые — птицы: крупные, парящие в воздухе и быстро ныряющие, эти паразиты преследовали пингвинов, чтобы украсть у них рыбу, хищно подстерегали больных, раненых, отбившихся от своих птенцов. В небе, словно взбиваемом крыльями, мгновениями пробегал какой-то внезапный порыв, когда птицы камнем падали на воду, а затем взмывали кверху и, паря, кружились в вышине; или их охватывал какой-то общий каприз, тогда воздух сразу пустел, а птицы в трепетной спешке прятались в расщелинах или на выступах отвесных скал, что были усеяны недоступными гнездами. Ощущение, что он оскверняет своего рода храм, посвященный птицами безлюдью, приводило в восторг Хью, которому было почти больно слышать приглушенное тарахтенье мотора и видеть, как две-три лодки спешат против течения, идущего к островку Соловьиный — темной массе на горизонте, — откуда надвигалась армада бурых облаков.

— Надо спешить, — сказал Ральф. — Шторм приближается.

Вернувшемуся совсем разбитым Хью — на пик Мэри навинчивалась свинцовая пробка облаков, и начинали падать первые капли грозового дождя, который вскоре буря швыряла в стены с чудовищной силой, — выпала редкая удача — в разгар антарктического лета весь четверг и всю пятницу наблюдать, как сурово перемещались облака, земля, море, как юная техника, подобно древнему опыту, была столь же унижена и вынуждена бездельничать. Глубинный гул прибоя, ощущаемый ежесекундно так же постоянно, словно для горожанина шум автомобилей, превратился в непрерывный грохот, вынуждающий кричать даже в доме, а берег, куда на острове обязательно выходит какое-нибудь окно, стал зеленоватым выступом, о который разбивались белые глыбы волн. Метеосводка сообщала о двенадцатибалльном шторме. Радист, нахмурив брови, вглядывался в свои решетчатые мачты. С крыши овчарни сорвало плохо прибитые асбестовые плиты, отлетевшие метров на сто, тогда как в домах, крытых соломой, на чердаках расставляли тазы и миски, чтобы не текло с потолков. Погрустневшие работники, что готовились к отъезду с острова, задавались вопросом, не отменит ли эта чертова погода прибытие парохода, ожидавшееся через неделю.

— Карта больше не идет! — повторял санитар, проигрывая очередной вист.

В субботу ураган соизволил ослабнуть до обычной бури, и вечером Хью протирал себе глаза, видя, что перед резиденцией остановился «фольксваген», по всем правилам снабженный номером СА 75-868, откуда пулей выскочили Джосс и Ульрик, закутанные в длинные дождевики.

— Нашим друзьям делать почти нечего, и они очень хотели бы этим воспользоваться, чтобы поговорить с вами, — сказал Ульрик.

— Да не коситесь вы на эту колымагу! — подхватил Джосс. — Ехать нам совсем недалеко. Но при такой погоде она полезна, чтобы перевезти больного… или боящегося дождя журналиста.

Хью очутился в бунгало, построенном из готовых, еще не оштукатуренных, снабженных внутри водонепроницаемыми панелями блоков, на фоне которых выделялась сто раз виденная обстановка: рекламные плакаты, гарнитур из восьми предметов и стулья, по случаю прихода гостей притащенные от соседей. Сестра Ульрика Джэсмин Раган, два года назад вышедшая замуж за Эдди Лазаретто, радушно рассаживала на них приглашенных и разливала чай с молоком в чашки из японского фарфора, которые продавались в местном магазине и стояли без блюдец на неизменной клеенке в крупную клетку. Хозяева, Хью вместе с сопровождающими, старики Нед, Бэтист и Симон, молодые люди Ральф, Поль, Мэтью, Билл, Рут, Бланш — народу вполне хватало, и кое-кому пришлось стоять. Каждый был обстоятельно представлен по имени, фамилии и всем своим «должностям». Этот хитрюга Поль, черт его побери, вернулся на остров техническим инструктором. Мэтью не зря работал монтажником близ Кэлшота. Совсем неожиданным оказалось назначение Билла, как и Артура, помощником здешнего радиста. Во всем этом было, конечно, много дилетантства, правда, исполненного энтузиазма и желания изменить традиционный образ островитянина — мастера на все руки, который может рассчитывать лишь на себя одного. Угощались бутербродами с американской консервированной ветчиной. Из вежливых предварительных разговоров Хью узнал, что в «деле с ветчиной» замешан искусственный спутник, который в прошлом году наблюдали с Тристана. В уплату за это просыпалась манна небесная консервов. А в воздухе или, точнее, почти над самой землей витала надежда, что когда-нибудь другой спутник — либо русский, либо американский, но обязательно носитель изображений — принесет на Тристан немыслимое пока телевидение!

— Ну что, — предложил Джосс, — начнем!

— Давай, — ответил Симон, — потом я тебя сменю.

— Мистер Фокс, — сразу же начал Джосс, — могу я попросить вас сесть между моим дядей и мной. Да, вот сюда, под торшер. Остальные сядут кружком. Мы хотим изложить вам нашу «систему». Правда, это не означает, будто мы принимаем себя слишком всерьез…

Он пытался улыбаться. Его распирало желание выглядеть серьезным, хотя он, наоборот, боялся это обнаружить.

— Вы хорошо сделали, что посмотрели колонию пингвинов. Вам известно, что мы всегда жили как бы по «пингвиньему праву». Легенда гласит, что гнездо пингвина — это его переходящая по наследству собственность до тех пор, пока он его занимает. Для нас дом, поле суть те же гнезда, и это легко понять: ведь коттедж строится с помощью всех, услуга за услугу, а клочок земли больного или старика обрабатываем мы. Если у нас есть собственные орудия труда, свои стада, свой баркас, то они принадлежат всей семье или общине, как пай компаньонов.

— Если я правильно понимаю, — перебил Хью, — вы хотите сказать, что ваши обычаи уже действовали в том смысле, что вы называете «системой»?

— Верно, — ответил Симон. — Честно говоря, она не записана ни в каком документе. Но все обстоит так, словно остров является кооперативом, который использует девяносто пять процентов территории, соседние острова, прибрежные воды и все то, что на суше или на море находится в общественном пользовании. Кооператив самоуправляющийся, скажете вы, потому что Совет действительно и муниципальное собрание, и парламент, и профсоюз, и комитет по управлению.