В своей газете он коснется и этой проблемы. Преступность, наркомания с пьянством и проституция — это единый клубок пороков, разбуженных перестройкой. После десятилетий лжи, ханжества, очковтирательства вдруг враз широко распахнули ворота вседозволенности, порнографии, секса, насилия, хамства. И все это обрушилось на неподготовленные юные умы молодежи. Со свойственным им максимализмом юноши и девушки выбрали для себя самое худшее, примитивное, бездумно-удобное для праздной жизни и неповиновения взрослым законам. На каждом углу зазывают ребятишек вывески видеосалонов, где демонстрируются грязные порнофильмы, боевики с культом насилия, садизма, гангстеризма. И уже ходят по улицам молокососы с нунчаками в карманах, провоцируют драки с неподготовленными сверстниками, чтобы опробовать свои навыки, полученные у расплодившихся тренеров каратэ.
Глухо прозвенел в здании звонок, а немного погодя, на ходу застегиваясь, из распахнутых дверей повалила толпа школьников. Первыми с воплями выскочили младшеклассники, за ними — долговязые парни постарше, последними степенно выходили на залитый солнцем двор девочки. Эти держались независимо, высокомерно посматривали на шумливых мальчишек. Высокая блондинка в школьной форме и расстегнутом на высокой груди синем плаще направилась к «Жигулям». Мужчина лет сорока пяти предупредительно выскочил из машины и по-европейски с полупоклоном распахнул перед ней дверцу. Девочка небрежно бросила портфель на заднее сиденье, победоносно оглянулась на одноклассниц, провожающих ее завистливыми взглядами.
«Нет, это не папаша… — подумал Вадим Андреевич, наблюдавший всю эту картину. — Стареющий ловелас, а девушке, дай Бог, всего пятнадцать лет!»
Маша вышла из здания с подружкой Надей. Та чуть ниже дочери, но грудастая и толстоногая. И смешно выглядел у нее на выпирающей из школьной формы, как у взрослой женщины, груди, детский красный галстук. У Нади было круглое лицо, льняные кудряшки и томный взгляд крупных, как вишни, глаз, опушенных белыми ресницами. Хотя вид у нее и был несколько легкомысленный, Надя была неглупой девочкой. Хорошо разбиралась в современной живописи, ее старший брат был художником, продавал городские пейзажи на Невском у бывшей Думы. Турист из ФРГ купил у него одну картину за марки.
Девочки, беседуя, прошли мимо, не заметив его. Длинноногая Маша, в своей короткой бордовой куртке, по обыкновению больше слушала, чем говорила. Ее тонкая белая шея медленно поворачивалась к подружке, синие глаза ярко выделялись на озабоченном лице. По-видимому, разговор был серьезный, и Вадим Андреевич опять, как и в тот раз, когда увидел ее с пареньком в кожаной куртке, не решился сразу подойти, да и что он скажет? «Машенька, я боюсь, что тебя может изнасиловать какой-нибудь негодяй?». Это сейчас-то, среди бела дня, когда прохожих тьма. Но и плестись сзади за девочками показалось ему глупым.
Вадим Андреевич повернулся и зашагал в другую сторону, еще нет двух часов, успеет заглянуть в «Букинист» на Литейном проспекте, может, чего интересного там увидит. У отдела подписных изданий всегда крутились книжные «жучки», спекулирующие детективами, приключенческой классикой и другими книгами, пользующимися спросом. Заламывали в пять-десять раз дороже поминала. А что делать, если в магазине не купить хорошую книжку? В магазинах — горы макулатуры, серых бездарных книг в великолепных обложках, которые никто не покупает, а их по старинке выпускают массовыми тиражами. Торопятся современные писатели поскорее сбыть свою серую продукцию, чуют, что приходит конец книжному буму, когда расхватывали все книги в твердых обложках. Да и стоили они пустяки, это теперь поднимаются цены на все книги, а когда еще выше поднимутся, то люди не будут брать плохие. Кому охота платить рубли за печатное барахло? Вадим Андреевич читал в газетах, что почти одиннадцатитысячная дивизия писательской братии уже проявляет беспокойство по поводу того, что издательства перестали заключать с ними договора, мол, невыгодно стало печатать их, да и книготорг отказывается брать заведомо нерентабельную продукцию. Раньше-то как хорошо было влиятельным писателям, особенно литературным начальникам — издательские подхалимы все брали нарасхват, выплачивали огромные гонорары, выпускали избранные тома, собрания сочинений и никого не волновало: купят их или нет. Не купят, рассуют по библиотекам, их сотни тысяч в стране, не продадут — пустят под нож. Ни автору, ни издателю до этого дела не было. Автор получал гонорар за нераспроданную книгу, а издатель не нес финансовой ответственности за это. А теперь все по другому: не выгодна книга издательству, не принесет прибыли или хотя бы не покроет затраты на нее, значит, ее издавать не будут. Издательства-то подчинялись писательским организациям, навязывающим им серую литературу, а сейчас постепенно освобождаются от этой убыточной опеки. Чтобы выжить, нужно выпускать пользующиеся читательским спросом книги. А откуда знать издательским редакторам, что пользуется спросом, а что годы лежит на складах? Они за это не отвечали, печатали за взятки, проталкивали в планы приятелей, родственников и самих себя, чем они хуже бездарей с писательскими билетами… Вадим Андреевич как-то занялся подсчетами: сколько писателей в мире? И пришел к выводу, что нашу страну по количеству писателей можно смело включать в книгу рекордов Гинесса. В СССР гораздо больше писателей, чем во всем мире. Республики соревновались, кто больше в отчетный период примет в Союз писателей, а потом на съездах с восторгом заявляли, что местные писательские организации выросли вдвое, втрое. Москва покорно штамповала писательские билеты, получали их даже те, кто вообще не написал ни одной книжки, принимали по газетным статьям. Хлынули в литературу дети, родственники секретарей Союзов писателей. Отсюда и склоки в писательских организациях, зависть, групповщины, захват издательств, газет, журналов. Серость прославляла серость, а все вместе душили истинные таланты, замалчивали их, травили. Появилась некая безъязыкая, худосочная «городская проза» ни о чем: идет текст, двигаются тени вместо живых людей, разговаривают не по-русски, мыслят не по-русски — этакие бездумные роботы… У читателей, кстати, совершенно справедливо сложилось мнение, что современной советской литературы нет, есть серые поделки. И как бы продажные критики ни прославляли серятину, книги не читали, впрочем, как и лживую критику. И вот эта античеловеческая горьковско-сталинско-бериевская гигантская организация, называемая Союз писателей СССР, неуклонно катилась к своему полному краху и распаду, как и почти все государственно-политические структуры, порожденные уродливым социализмом…
«Об этом тоже нужно будет написать в Русской газете!» — решил Вадим Андреевич, подходя к громадному серому зданию в стиле модерн, где помещались сразу несколько книжных магазинов и магазин спорттоваров. Теперь рынок диктовал свои условия: ранее расхваленные подхалимами-критиками книги «литературных генералов» продавались ниже номинала на распродаже, а книги неизвестных по литературным газетам писателей стоили по десять-пятнадцать, и даже по тридцать рублей, как, например, В. Пикуль, который, кроме злобной ругани от критики, ничего доброго не получил от Союза писателей. Год травили талантливого литератора, но, оказывается, читателей не обмануть: они с самых первых книг полюбили хорошего русского писателя и продолжают любить, несмотря ни на какие катаклизмы в писательском мире. И нет ему по коэффициенту популярности равных в СССР. А все раздутые критикой генералы, нахватавшие званий лауреатов и правительственных наград, притаились на своих роскошных дачах и стыдливо помалкивают, а как же иначе? Ведь они хвалили загнивающий строй, начиная с семнадцатого года, прославляли тиранов и дураков, занимающих высшие государственные посты, за что их щедро награждали и подкармливали. Меняются времена, и во всем этом хаосе в стране есть и положительные моменты, по крайней мере с глаз обманутого народа спала серая пелена, которую десятилетия усердно ткали, как пауки паутину, продажные литераторы и работники культуры. Может, и с них скоро потребуют ответа за содеянное? К тому, что сейчас творится с стране, и они приложили свою руку. Лишат званий и наград? Короли-то оказались голыми, даже без фигового листка, прикрывающего срам.