Чернявый, с остроконечной бородкой и длинными баками чуть выше среднего роста, Бесик сверлил Белосельского сощуренными карими глазами и говорил:

— Да вы все помешались на этих газетах! Сколько их в киосках? Десятки, сотни! И еще одна, видите ли, «Русская»! Потом будет «Татарская», «Украинская», «Еврейская»…

— Еврейская уже выходит, — вставил Вадим Андреевич, — да и все остальные — откровенные рупоры евреев, а вот у русских — коренного населения России — нет своей газеты в Ленинграде. А ведь русских около девяноста процентов здесь.

— Ишь ты, уже подсчитал!

— Статистика, — улыбнулся Белосельский.

— По-вашему, у русских должны быть какие-то особенные интересы, отличные от интересов других народов?

— Наше правительство, заботясь о других народах, за семьдесят лет превратило русских в самых нищих, бесправных, в Иванов, не помнящих своего родства. И сразу после революции комиссары деятельно принялись беспощадно уничтожать русских людей, надругиваясь над их верой, Богом. Разумеется, с благословения вождей революции. Это был хорошо задуманный и тщательно проведенный в России геноцид именно русского народа. И уже потом при Сталине пострадали и другие народы. Разве вы не читаете газеты-журналы? Об этом сейчас много пишут.

— Я не позволю в нашей институтской типографии печатать вашу сомнительную газетенку, — твердо заявил Бесик и не пожелал больше разговаривать.

Иван Никитич Седов, моложавый мужчина тридцати пяти лет, негромко проговорил:

— Он активный член Народного фронта. Ненавидит все русское и русских. У нас в институте его так и называют: русофоб. А газету мы напечатаем. В выходные дни. Я вам обещаю, прочел, как говорится, от корки до корки… Мне нравится. И читатели найдутся. Таких честных газет у нас еще не выходило.

И вот Вадим Андреевич держит пахнущую типографской краской «Русскую газету» в руках. Он сидит на кухне, пробегает глазами не раз читанные им статьи, в газете даже есть стихи молодого новгородского поэта.

А вот проверенные цифры страшной статистики:

«В 1917–1931 годы и в первые месяцы 1922 года погибло около 15 миллионов одних великороссов. Потери 30-х годов — 3–4 миллиона (расстрелянные, умершие от голода и болезней)».

— Что ты, Вадик, такой грустный? — услышал он голос жены. — Добился ведь своего: газета вышла. Вот и радуйся.

— Спасибо и тебе, Аэлита, — улыбнулся он, — Сколько раз ты перепечатывала каждую статью!

— А будут ее покупать?

— После обеда пойду, загляну в киоски «Союзпечати», еще утром наши помощники-энтузиасты развезли на своих машинах пачки с газетами. Будут и с рук продавать у метро, на улицах.

Лина налила в тарелки щи из кастрюли, нарезала хлеб, обычно Вадим Андреевич ей помогал, но сегодня никак не мог оторваться от своей газеты. Было тревожно и радостно. Делали газету вчетвером: он — главный редактор, ответственный секретарь Виктор Леонидович Герасимов, Петр Семенович Румянов и Лина. Когда Вадим Андреевич уедет в деревню, Румянов будет выпускать «Русскую газету». Ему Белосельский полностью доверял, как и Герасимову. Корректором, машинисткой и бухгалтером была Лина. Пока никто из них не получал ни копейки, но если тираж будет раскуплен, а в этом никто не сомневался, то Лина в зависимости от дохода рассчитает каждому зарплату. Номер стоил 40 копеек. Львиную долю дохода, конечно, будут забирать бумажный комбинат, типография, «Союзпечать». Но о финансовой стороне дела пока никто не думал, газету делали энтузиасты и сегодня у всех было праздничное настроение. Договорились вечером всем собраться у Белосельских на Греческом проспекте. Лина переживала, что нечем будет гостей угостить, дома пустой холодильник и водки всего одна бутылка, а в очередях они стоять не любят, особенно за спиртным. Это самые неприятные очереди: полно алкоголиков, хамов, нахально лезущих к кассе, опустившихся, с деформированными лицами женщин, матерящихся, как сапожники, Лине брали водку знакомые.

— Папа, а почему тут нет картинок? — спросил Дима, заглядывая через плечо отца в газету.

— Будут и рисунки, и портреты, — рассеянно ответил тот, — Как говорится, дай срок — будет гармошка и свисток.

— Гармошка? — удивился сын. — А что это такое?

«Дожили! — подумал Вадим Андреевич, — Наши дети уже не знают, что такое русская гармошка! Решил, что обязательно нужно будет рассказывать в газете о национальных религиозных праздниках, инструментах; молодежь не знает толком, что такое Пасха, Рождество, Троица, названия церковных служб, литургий…»

К Диме пришел приятель Толик Пинчук, и они ушли в другую комнату, Маша задерживалась в школе, она предупредила мать, что у них нынче поход в музей-квартиру Достоевского. Вадим Андреевич вытирал длинным полотенцем посуду, вымытую Линой, и складывал тарелки в навесной шкаф, а ложки-вилки — в верхний ящик кухонного стола. Из маленького батарейного приемника лилась спокойная музыка. Это теперь редкость, чаще из эфира несутся дикие завывания электроинструментов и хриплые голоса плодящихся как грибы в лесу самозваных певцов. Групп появилось в стране столько, что уже никто и названий их не помнил. А молодежь с ума сходила по своим кумирам, как и в капстранах стали после концертов все бить, ломать, крушить на своем пути, досталось даже метро. Насмотрелись телепрограмм, где подобное часто показывают…

— Я с тобой пойду, — сказала Лина, когда Вадим Андреевич стал в прихожей одеваться. Начало декабря, а на улице плюсовая температура, слякоть, лужи. Выпадает снег и тут же тает, а машины разбрызгивают жижу по сторонам. Небо напоминало грязную перину, укрывшую город. У бензоколонок тоже стали выстраиваться длинные очереди. Да и за чем только нет очередей! А все началось с борьбы с пьянством: стали меньше продавать спиртного и сразу появились первые длиннющие очереди. В рабочее время на десятки метров вытягивались они на тротуарах. И стояли в очередях люди самых разных возрастов, от юношей до стариков. Много было женщин. Стояли мрачно и тупо, иногда возникали свалки, драки и тогда появлялась на машинах милиция. Началась спекуляция водкой, повсеместное производство самогона, по телевизору показывали умельцев, приспособивших даже электронику для выгонки самогона из сахара. Уйдет хозяин на работу, а на кухне, установленный на газовой плите и подключенный к водопроводу, автоматически работает хитроумный самогонный аппарат, сам включается и когда надо выключается. Как когда-то говорил дед Вадима Андреевича Добромыслов, мол, голь на выдумки хитра. Сахар стали продавать по талонам. Писали, что в Крыму, Молдавии и на Кавказе вырубили ценнейшие виноградники, теперь продавали низкосортное вино, а сухое скороспелое из бросового винограда закисало еще по дороге к потребителю. Не лучше стало и шампанское, были случаи отравления. Но самое печальное было в этой очередной антиалкогольной кампании то, что появились наркоманы и токсикоманы. Главным образом молодые люди, которым подорожавшая водка стала не по карману.

— Чем угощать-то гостей будем? — увидев у магазина длинную очередь, спросила Лина. Она была в сером пальто с теплой подкладкой, синей вязаной шапочке, на ногах — высокие сапожки, туго обтягивающие ее стройные ноги. Через плечо замшевая сумка на ремне. Завитки золотистых волос вылезали у порозовевших щек из-под шапочки, в синих глазах — озабоченность.

— У нас же есть картошка! — вспомнил Вадим Андреевич, — Между окон стоит банка маринованных огурцов.

— Надо бы колбасы купить, бутылку водки или вина.

Глянув на очередь, Вадим Андреевич усмехнулся:

— Я стоять за этой дрянью не собираюсь.

— Я — тем более, — в тон ему ответила жена.

В первом же киоске им сказали, что «Русская газета» к ним не поступала. Лишь в третьем или четвертом киоске продавщица нехотя достала из-под прилавка нераспечатанную пачку «Русской газеты».