— Костя, к чему эти разговоры? — вдруг горячо заговорила вошедшая в комнату Альбина Трофимовна. — Ведь у Леночки вся жизнь впереди! И всю жизнь она будет работать, только работать. Так дай ей в эти несчастные три-четыре года, в ее студенческую пору пожить легко, без этих забот, нагрузок. Студенческие годы — это самые светлые, чудесные годы в жизни, не правда ли? А тебе не терпится! Тебе хочется сейчас же запрячь ее, повесить гири! Успеет еще, господи…

— Конечно, мама правильно рассуждает, — сказала Лена, обиженно и исподлобья глядя на отца. — Вон кончу, пошлют меня куда-нибудь на Камчатку, тогда узнаете!

— Я буду только рад, — сказал Медовский нахмурясь. — Спокойной ночи, молодые люди! Всего хорошего, Вадим! — Он пожал Вадиму и Сергею руки и вышел.

Вадим тоже попрощался. Сергей вяло протянул ему руку, не поднимаясь с дивана. Очевидно, он никуда не собирался уходить. Нет, Вадима это не трогало.

Лена проводила его в коридор.

— Это все из-за тебя, — шепнула она, усмехнувшись.

Вадим молча оделся, взял портфель. Лена подошла к нему ближе. По ее неуловимому и странно улыбающемуся лицу Вадим понял, что она хочет сказать что-то значительное.

— Ты очень злишься на меня? — спросила она тихо, склонив голову и глядя на него снизу вверх.

— Я? Нисколько не злюсь.

Лена осуждающе покачала головой.

— Я вижу. Не надо говорить неправду. Ты всегда был честным, Вадим, будь честным и теперь.

— Повторяю: я нисколько не злюсь, — сказал Вадим спокойно.

— Ну, а что же?

— Ничего.

Они стояли в пустом коридоре, возле шкафчика с еще немым телефоном. На шкафчике лежал блестящий круглый абажур, приготовленный, очевидно, для коридорной лампы. Лена стучала по нему пальцами, и абажур тонко позванивал.

Лена вдруг улыбнулась.

— Наверно, ничего и не было? Признавайся уж.

Да, лицо ее трудно будет забыть. Он отвел глаза и случайно увидел отражение ее на выпуклом стекле абажура. Он увидел приплюснутый узенький лобик и уродливо раздутую нижнюю часть лица. Огромные зубы улыбались, и посередине — чудовищный серый зуб…

— Нет. Было все-таки, — сказал Вадим и посмотрел ей прямо в глаза. — Теперь это не важно.

— Теперь не важно, я знаю, — кивнула Лена. — Вадим, ты удивляешься, почему Сергей не уходит? У них дома ремонт, и он переночует у нас.

— Меня это не касается. Я очень устал, Леночка, до свиданья. — Он протянул ей руку.

— Постой! Скажи только: у тебя кто-то есть? Ну ответь мне, Вадим!

— Это тоже не важно.

— А зачем ты пришел ко мне?

— Хотел сравнить вас и еще раз убедиться.

— Ах, вот как! Еще раз? — Лена возбужденно усмехнулась. — А мне не надо было сравнивать, я давно поняла. Если хочешь знать…

— Я ухожу.

— Нет! — Она схватила его за рукав и заговорила пылким, стремительным полушепотом: — Если хочешь знать, я и дружила с тобой, чтобы лучше узнать Сергея. Да, да! А ты слепой, ты… Ни одной девушке ты не можешь понравиться, потому что… вот ты такой. Ты в людях не понимаешь!

— Лена, я это уже слышал. От Сергея. Можно уйти?

— Прощай! — Она щелкнула замком и распахнула дверь. — Теперь ты знаешь все!

— А я, Леночка, и без того все это знал. Так что сцены у фонтана ни к чему, — сказал Вадим и рассмеялся. И вышел на лестницу, свежо пахнущую известкой.

24

На следующий день утром Вадим позвонил Вале Грузиновой. Да, она хотела его повидать, и чем скорей, тем лучше. Если можно, сегодня. Они условились встретиться в шесть часов вечера в вестибюле клиники.

Идя к Вале, Вадим раздумывал: зачем он мог ей так срочно понадобиться? Сегодня должен состояться курсовой вечер, на котором Палавин будет читать свою повесть. Может быть, он не пригласил ее, а она хочет пойти? Или же она прослышала о сопернице, о Лене Медовской, и хочет узнать у Вадима подробности? Попросит о каком-нибудь посредничестве? Нет, ввязываться в эти дела он, пожалуй, не станет.

Впрочем, ни то, ни другое предположение не казалось Вадиму вероятным. Не в Валином это характере. Что-то, должно быть, сложней, серьезней, и Сергей, возможно, вовсе тут ни при чем.

Валя встретила Вадима по-дружески приветливо, но в глазах ее он уловил беспокойство.

— Я оторвала тебя от каких-нибудь дел?

— Дела всегда есть. Но ведь и ты меня вызвала по делу?

— Да. Наше свидание далеко не любовное. — Валя улыбнулась невесело. — Я прошу двадцать пять минут. Как собрание?

— Единогласно, — сказал Вадим, подняв руку.

— Хорошо. Идем.

Они поднялись на второй этаж, и Валя провела Вадима в пустую комнату с двумя канцелярскими столами, деревянным диваном и шкафом со стеклянной дверью, в каких обычно хранятся папки с делами или больничные карточки. Она зажгла настольную лампу и села за стол. Вадим сел на диван.

Валя молчала с минуту, что-то быстро и ненужно чертя карандашом на бумаге. Видно было, что она волнуется.

— Я закурю. Можно здесь?

— Да, да. — Валя с готовностью опустила голову и, когда он закурил, спросила: — Как мама, Вадим?

— Спасибо, все как будто идет хорошо. Дня через два должна приехать домой.

— Я очень рада за тебя, Дима…

Наступила пауза. Валя все еще чертила что-то карандашом на бумаге, что-то похожее на большую букву «П». Вдруг она спросила, подняв голову:

— Дима… А что ты сегодня собираешься делать?

— У нас курсовой вечер. Сергей будет читать свою повесть.

— Да, повесть… Интересно?

— Думаю — да. Повесть о заводе, и придут заводские комсомольцы.

«Сергей, видно, не пригласил ее», — подумал Вадим. Он сказал как мог проще, по-дружески:

— Валя, приходи, будет интересно. Приходи обязательно!

— Нет, нет, мне некогда! — сказала Валя торопливо. — Я послезавтра уезжаю в Харьков, надо купить кое-что, собраться.

— Зачем в Харьков?

— Работать. У меня будет там интересная практическая работа, как раз по теме моей диссертации.

— Надолго?

— На год, полтора…

Она снова замолчала. Карандаш ее забегал по бумаге, самовольно рисуя буквы, и Вадим уже мог прочесть рядом с первой, огромной и жирной буквой «П» еще четыре буквы: «алав». И внезапно, для самого себя неожиданно, он спросил:

— Что у вас с Палавиным… случилось что-нибудь?

— Да. Только… Вадим!.. — Валя строго, с решимостью взглянула ему в глаза. — Не подумай, — слышишь? — что я говорю с тобой из-за каких-то бабских побуждений. Из желания отомстить или что-то вернуть, поправить… Нет, Дима. Случилось непоправимое. Это мое личное горе, даже не горе — ошибка, неудача. Но это связано с общественной… с общественным лицом… Проще говоря, это связано с другими людьми! Например, с тобой и с другими. Ты поймешь… Вадим, ты его друг с детства?

— С детства.

— Я… понимаешь, я знакома с ним тоже давно. Третий год. Мне казалось, трех лет достаточно, чтобы узнать человека…

— Смотря каких трех лет, — усмехнулся Вадим, — и какого человека.

— Да, это верно. Вот — оказывается, недостаточно. Мне казалось, что он умный, честный… талантливый… Нет, Дима, я лучше расскажу тебе все сначала! Как это было — все, все! Вот… Я познакомилась с ним в поезде, он возвращался из армии. Он был тогда такой радостный, оживленный, какой-то очень… простой, открытый. Он собирался сразу поступать в институт, — а я уже была студенткой, — и он расспрашивал меня о студенческой жизни, об экзаменах, о приеме, о наших вечерах, обо всем этом. Я обещала ему что-то узнать, достать книги… Ну, одним словом, мы подружились.

Валя написала уже все слово целиком: «Палавин». Карандаш замер на мгновение и затем задвигался вновь, наматывая вокруг слова торопливые петли.

— Мы начали встречаться в Москве, и все чаще. Он мне очень нравился. Мы хотели, то есть я думала, что мы поженимся. Он говорил об этом часто, потому что… ведь мы были с ним близки, понимаешь… Это еще тогда, в первое лето. Ты приехал тогда с Дальнего Востока, помнишь, мы встретились?.. А потом было еще одно лето, очень счастливое. Ирина Викторовна уехала отдыхать, Сашка был в лагере. Тебя, кажется, не было в то лето в Москве? Да, ты поехал куда-то в Армению… Он жил один, я помогала ему, готовила, стирала кое-что, одним словом… Одним словом, было очень хорошо все и весело! Он и тогда писал пьесу из студенческой жизни. Все время советовался со мной. Да… И у меня дома считали, что мы поженимся. Ну, понимаешь, это было на глазах. Хотя мама и не знала всего. А потом как-то все расстроилось. Я поступила на работу. Мы виделись все реже. И виделись так нехорошо, знаешь… Только дома. Он нигде со мной не бывал — ни в театре, ни в кино. Всегда находил какие-то причины, чтобы не пойти, что-то врал, выдумывал. А однажды, когда я купила билеты в Большой, — была какая-то премьера, я уж не помню сейчас, — он сказал мне: «Хорошо, пойдем. Но ты будешь в театре без очков». — Валя нервно усмехнулась и покраснела. — Все это чепуха, мелочи, может быть, не стоит об этом говорить. Одним словом, я чувствовала, что он как будто стыдится меня, ни с кем из своих товарищей не знакомит, а уж на вечер в свой институт — боже упаси! Я начала понимать, что он лжет мне и лгал все время. И я решила — очень тяжело было, Вадим, — но я решила отойти, к его удовольствию…