Такая вот была мизансцена: два лорда-землеправителя наперебой шептали в уши владыке, претендентка в невесты оглаживала его томным взглядом, еще с две дюжины гостей крутились около, надеясь на долю государевого внимания. И тут рука императора легла на Вечный Эфес. Тот самый, что покидает ножны лишь в исключительные дни: при коронации, начале войны и суде над первородным. Выдвижение клинка из ножен даже на пару дюймов означает, согласно традиции, огромную важность сказанных слов. Пальцы Адриана сжались на рукояти. Оба лорда не видели этого — они пытались испепелить друг друга взглядами. Видела лишь Валери — напряглась и замерла, едва владыка коснулся Эфеса.
Император смотрел в сторону, мимо девушки… и вдруг, со скучающим видом, выдвинул клинок на треть! И тут же сунул обратно в ножны. Прозрачный кинжал сверкнул — и сразу скрылся. Клац-клац.
Валери ахнула, с нею и несколько человек из толпы. Герцоги умолкли, поняв, что пропустили нечто. Люди, видевшие кинжал, силились угадать: что же было сказано, что означал обнаженный Эфес? Осязаемое напряжение повисло над залом.
А Мира с неожиданной ясностью поняла, что это было. Шутка — вот что. Напыщенная, угодливая, льстивая толпа, ловящая каждый жест владыки — разве это не забавно? Он сделал крохотное движение — просто ради шутки. Туда-сюда. Клац-клац. И все оцепенели, будто узрели второе Сошествие Праматерей!
Тогда Мира… наверное, пять бокалов — это было чересчур… словом, она расхохоталась. Во все горло — громко, звонко, заливисто. Зал провалился в тишину, гости уставились на смеющуюся девушку.
Бекка сжала ее локоть:
— Глория… Глория!
Мира, наконец, утихла и лишь теперь заметила устремленные на нее взгляды. Сотня пар ошарашенных, осуждающих глаз… и одна пара — веселых, искристых. Император Адриан едва заметно улыбнулся Мире — единственной, кто понял его шутку.
— Верно, леди Глория, — сказал он во всеуслышание, — сколько можно церемоний? Приступим же к веселью! Я объявляю праздник Изобильного Лета открытым! Ваше преподобие, начинайте благодарственную молитву.
— Что это было? — спросила Бекка, пока архиепископ Галлард Альмера выходил на открытое место перед троном и прочищал горло.
— Я потом расскажу, ладно?
— Ты посмеялась над императором, или это только так выглядело?
— Не над, а с ним вместе. Позже объясню, хорошо?..
Священник произнес пространное вступительное слово. Смысл сводился к тому, что наступило тысяча семьсот семьдесят четвертое лето от Сошествия Праматерей, и стараниями милостивых богов оно будет не хуже, чем все предыдущие лета, а, следует надеяться, даже лучше. Затем он завел речитативом "Укрепимся трудом и борьбою" — главную молитву Праотеческой ветви. Суровая и длинная, она никак не вязалась с блестящим духом праздника. Гости старались скрыть скуку, а кое-кто и не старался. Айден Альмера кривился от косноязычия брата. Леди Аланис обменивалась ироничными гримасками с леди Ионой; было заметно, что они симпатизируют друг другу. Алексис Серебряный Лис и граф Рантигар терпеливо ждали окончания молитвы, чтобы продолжить прерванный разговор. Шут Менсон ковырялся в носу, герцог Лабелин смотрел на него и чуть ли не дрожал от омерзения, но отвернуться почему-то не мог.
Мира старалась не усугублять свою выходку и не глядеть на императора. Намеренно отвела взгляд, скользнула по толпе и встретилась глазами с леди Сибил. Графиня была полна ярости, немало нашлось и других гостей, кто все еще осуждающе смотрел на Миру. Девушку это неожиданно позабавило. Если рассмеюсь снова, меня приговорят к сожжению на костре, — пригрозила она себе и развеселилась еще больше. Нет уж, пусть лучше отрубят голову — тогда проверим, может ли отсеченная голова смеяться. Палач поднимет ее за волосы, а голова Минервы-Глории раскроет рот и нагло расхохочется. Тут же раздастся укоризненный хор зрителей во главе с леди Сибил: "Фу, как неприлично! Леди не подобает вести себя так на собственной казни! За это мы похороним тебя вместе с шутом Менсоном, и ты будешь обречена до скончания времен смотреть, как его призрак ковыряется в носу!"
Бекка ущипнула Миру:
— Не знаю, где ты летаешь, дорогая, но сейчас самое время вернуться. Молитва кончается.
Мира опомнилась как раз во время, чтобы вместе со всеми произнести: "Укрепимся же трудами и борьбою", — и изобразить пальцами в воздухе священную спираль.
Музыканты, расположившиеся на балюстраде, грянули увертюру. Мелодия звучала торжественно и нетерпеливо — казалось, оркестр утомился от долгого безделья. Освещение переменилось: часть ламп погасла, затенив края зала и оставив на свету середину. Гости сместились ближе к стенам, обнажив мозаичный паркетный пол.
Начинался бал.
По традиции, первый танец принадлежал императору. Музыка на время притихла, остался лишь вкрадчивый голос клавесина. Владыка Адриан поднялся на ноги и двинулся вдоль зала. Кому из девушек достанется честь королевского танца? Вряд ли, это будет Валери. Хорошо бы, чтобы Бекка… но, скорее всего, красавица Аланис. Юная герцогиня почти не сомневалась в этом: с огоньком в глазах ожидала, пока император подойдет к ней. Однако он прошествовал мимо и направился в сторону Бекки с Мирой. Значит, он выбрал южанку — прекрасно! Мира улыбнулась от радости. Именно Бекка заслуживает этого — очаровательная, веселая, умная, преданная Бекка. Кто же еще?
Мира не сразу осознала происходящее. Она увидела императора, стоящего перед нею и подающего руку. Голубой алмаз пылал на зубце короны, чернели глаза. Мира двинулась в сторону — очевидно, она просто преграждает путь, владыке нужен кто-то за ее спиною.
— Леди Глория, — произнес правитель империи, — подарите мне первый танец.
Я?.. Я?! Почему?!
Она даже приоткрыла рот, на самом кончике языка поймала это "почему?"
— Ваше величество…
Негнущимися ногами Мира сделала шаг вперед и положила ладонь поверх его руки. Они вышли на середину зала — в слепящее сияние люстр, под перекрестье взглядов. Я не смогу. Все смотрят. Я споткнусь и упаду. Почему я?!
Запели скрипки, музыка взвилась к потолку. Адриан подхватил Миру, и все поплыло, завертелось, растаяло. Пропали люди — от них остался лишь пестрый туман. Был всемогущий мужчина. Так ужасающе близко — она чувствовала его дыхание, глядела мимо его плеча, чтобы случайно не встретиться глазами. Он кружил ее, почти нес на руках. Мира не смогла бы ни споткнуться, ни ошибиться в движении. Она парила в вихре, пол исчез из-под ног. Скрипки надсаживались и опадали, с пьяным азартом вступались свирели.
— Миледи, — мурлыкнул Адриан, — ведь вы сохраните в секрете мою маленькую шалость?
Неужели я смогу сейчас говорить?! Однако ее язык бойко пропел:
— Боитесь, что это войдет в традицию?
— Конечно! Представьте — император при любом случае хватается за Эфес…
— И все девицы хохочут, как по команде.
— Будет чудовищно, да?
— Непереносимо, как формальные приветствия.
Она рискнула посмотреть ему в лицо. Глаза Адриана смеялись. Музыка плясала, взметалась волной.
— Ваша матушка лишена иронии. Вы совсем на нее не похожи.
Мысли плавились и перемешивались. Я — Минерва из Стагфорта. Я лгала вам, а вы меня оскорбили. Вы надменны и самодовольны. Вас хотят убить. У вас очень сильные руки.
— Ирония — не от матушки. Я подсмотрела у кого-то, мне понравилось, взяла себе.
Зал плывет мимо, текут лица, одежды. Люстры то разгораются, то меркнут — или это музыка вспыхивает и гаснет? У Адриана горячая ладонь, крепкие пальцы. Он улыбается — янмэйские ямочки на щеках.
— Вы красивы, миледи.
Когда-то она знала правильный ответ…
— Я всего лишь хорошо упакована.
— Вы красивы, когда вам весело.
— Я северянка, ваше величество. Мне не бывает весело.
Она сбилась с такта, Адриан пропустил полшага и подстроился под нее. Вихрь закружил Миру с новой силой. Скрипки, свирели, мужские руки, золото, искры… Замершее в бешеной пляске время.