— Но — почему?

— Потому что я так сказал. — Очень просто — ничего, кроме простейшего утверждения. Затем, с прежней победительной улыбкой: — Потому что Профессор Водяной Крыс, благослови его Господь, отправляется делать фокус.

Фокус? Что еще за фокус он задумал?

— Ве-ли-кий фокус! Профессор Водяной Крыс покажет добрый старый фокус с цилиндром. Но для этого ему нужен цилиндр, — он отдал ему шелковый дедушкин цилиндр, — и после этого я дам великолепное представление.

— Кому?

— Кому? — Вот такая широкая ухмылка, вот такая очаровательная. — Одной милой старой даме, вот кому. Но минутку, мне надо то, что я достану из цилиндра. — И он пошел прочь, Холланд, прочь из беседки, через газон: плащ развевается, цилиндр на затылке, и смех беззаботный и радостный затих вдали у амбара.

Юная мелюзга Пиквот Лэндинг часто позволяла себе развлечения, забавные розыгрыши, в которых главная роль отводилась старой леди Роу. Их затеи могли показаться грубоватыми, но зачастую они не только возбуждали воображение мелюзги, но и славно развлекали саму старую леди Роу. Хоть и было общеизвестно, что разум ее временами туманится, никто не назвал бы ее глупой, так что, когда наиболее предприимчивые детишки названивали ей старательно измененными (как им казалось) голосами, она спокойно выслушивала, как маленькие мошенники вешают ей лапшу на уши.

— Это миссис Роу? — Пронзительный голос телефонистки, приглушенные смешки на заднем плане.

— Да? С кем имею честь?

— Говорит Белый Дом. Одну минуточку, пожалуйста...

— Хм-хм. — Низкий, подражающий Президенту голос; больше смешков. — Это миссис Роу?

— Что? Да, говорит миссис Роу. — С дрожью в голосе.

— Это... хм-хм... Президент. — Рот мгновенно зажат ладонью, невозможно удержать смех.

Или другой вариант: телефонистка сообщает миссис Роу, что Голливуд на проводе.

Низкий голос, сильный акцент:

— Миссис Роу? Это есть Гарбо.

— Грета Гарбо?

— Да-а... Так точно. Грета Гарр-рбо!

И начиналась легкая болтовня, сопровождаемая весельем с одной стороны и страстной жаждой не сорваться — с другой; в конце концов Президент или мисс Гарбо, иногда оба, приглашались на чай. И тогда устраивалось праздничное шествие вдоль всей Соборной улицы, до самого Центра, где вместо чая миссис Роу награждала всех участников сосисками в тесте, и никого особенно не удивляло, что планы Президента изменились, а мисс Гарбо, очевидно, занята на съемках.

Она была гостеприимной хозяйкой, приятной в обхождении с гостями. Сосиски в тесте не были единственным аттракционом: корзина для зонтиков из пустой слоновьей ноги, греческая амфора, сиамский монах, кивающий головой, рог нарвала, шкуры диких зверей, перламутровый гребень и даже настоящая страшная засушенная голова, которую маленькие посетители осторожно трогали руками.

В тот самый день, когда доктор пришел осмотреть тетю Фаню, после того, как он ушел, миссис Роу пошла в свой гараж за бутылкой с удобрениями — подкормить бегонии, сломанные во время ее метаний по двору. Да, бутылка была на месте, там, где и должна была быть, — память у нее не такая уж плохая, — на полке рядом с крысиным ядом. Она поправила сломанные стебли цветов и пошла к дому, когда краем глаза уловила движение, чью-то фигуру за клумбой рододендронов. Прикрыв глаза ладонью, она с недоумением вглядывалась в заросли, гадая, кто бы это мог быть. Фигура чуть переместилась, и теперь она могла видеть накрашенное лицо и подведенные глаза, глядящие на нее из-под цилиндра.

— О! — воскликнула она пораженно, догадавшись, кто это. — Ради всего святого — что ты там делаешь в моих цветах?

— Ничего.

— Тогда выходите, сэр, чтобы я могла видеть вас. И не раздавите мой портулак.

Он осторожно переступил через цветы и встал на газоне, опустив голову, глядя на нее из-под темных нахмуренных бровей.

— Ну и что? Ты пришел, чтобы обзывать меня новыми словами?

— Нет, мадам. — Тросточка выскользнула из его рук на траву.

— Тогда зачем? Что ты делаешь в моем саду? Чего ты хочешь? Ты затеял очередное мошенничество? — Она указала на открытую дверь гаража, на полку за мотками шпагата. — Разве ты не знаешь, что эти пилюли — яд? Поэтому я и спрятала их подальше.

— Да, мадам.

— Тогда отправляйся домой. Мальчишек, которые ругаются такими словами, я не приглашаю в гости.

Он повернулся и пошел прочь.

— И забери свою тросточку, ради всего святого. Не оставляй ее здесь, мне и своего хлама хватает.

Он поднял тросточку и пошел — трагическая фигура, напудренное лицо под высоким черным цилиндром, край плаща волочится по земле.

— Минуточку. — Она, казалось, раздумывала. — Ну-ка, посмотри на меня, Холланд... — Она сделала несколько шагов в его сторону. — Может быть... если бы ты сказал, что сожалеешь... Может быть, если бы ты пожелал извиниться, тебе не надо было бы уходить.

— Да, мадам.

— Что — да?

— Я сожалею.

— В самом деле, милый? — Тон у нее был умоляющий. — Ты правду говоришь?

— Да. Я сожалею, что обзывал вас нехорошими словами. Это было дурно с моей стороны. — Он покачал головой сокрушенно. — Очень дурно.

Она наклонилась к нему, когда он подошел и потянулся, чтобы поцеловать ее.

— Боже ты мой! — воскликнула она, отвечая ему. — Я... я и не знаю, что сказать. Никто не целовал меня уже... Что это такое, что у меня на щеке? — Он протянул руку, чтобы стряхнуть с ее щеки грязь. — Ладно, будем считать, что ничего плохого никогда не было. И не будем больше об этом говорить. — Казалось, она очень довольна, что все так хорошо устроилось. — Ты ведь внук Уотсона Перри, — сказала она утвердительно. — Мы вместе ходили в школу, твой дедушка и я, ты знаешь это? — Она подошла к нему, худенькая, седая. — Вы, мальчишки, так быстро растете. Помню, я видела как-то твоего брата. Он приходил с другими детьми пить чай.

Думаю, что это был он. — Зажав сломанный стебель бегонии между пальцев, она сказала менее уверенно. — Хотя, возможно, это был малыш Талькоттов...

— Он умер, миссис Роу.

— О, Господи, не говори мне об этом! Но ведь ему не могло быть больше девяти или десяти лет, ведь так?