— Тогда я вам больше не нужен, сестра моя?

— Нет.

— В таком случае прогоните меня, прошу вас.

— Зачем? Уж не думаете ли вы случайно, что мешаете мне в чем-нибудь?

— Нет, но мне-то нужно быть свободным.

— В таком случае прощайте.

— До свидания, милая сестра.

— Когда?

— Сегодня вечером.

— А что у нас сегодня вечером?

— Не предполагалось ничего, но кое-что будет.

— Вот как! А что именно?

— Будет очень много народа на игре у короля.

— По какому случаю?

— Потому что министр приведет сегодня вечером господина де Сюфрена.

— Прекрасно. Значит, до вечера.

При этих словах молодой принц поклонился сестре с той обворожительной изысканностью манер, что была ему свойственна, и исчез в толпе.

Таверне-отец следил взглядом за своим сыном, когда тот отошел от королевы, чтобы позаботиться о ее санях.

Но вскоре его зоркий взгляд снова обратился к королеве. Эта оживленная беседа Марии Антуанетты с ее деверем несколько тревожила его, так как она положила конец дружеской близости, которая только что установилась между королевой и его сыном.

Поэтому он ограничился тем, что сделал Филиппу дружеский жест, когда тот, убедившись, что сани королевы готовы, хотел, согласно ее указанию, обнять своего отца, которого не видел десять лет.

— Потом, потом, — сказал ему отец, отстраняя его рукой. — Возвращайся, исполнив свои обязанности, и тогда мы поговорим.

Филипп отошел от него, и барон с радостью увидел, что граф д’Артуа простился с королевой.

Она села в сани и посадила с собой Андре.

— Нет, нет, — сказала королева, видя, что два рослых гайдука приблизились, чтобы подталкивать сани сзади, — я не хочу кататься таким образом. Бегаете вы на коньках, господин де Таверне?

— Как же, ваше величество, — отвечал Филипп.

— Дайте коньки господину шевалье, — приказала королева. — Я не знаю почему, но мне кажется, что вы катаетесь не хуже Сен-Жоржа, — продолжала она, оборачиваясь к Филиппу.

— Он в свое время хорошо бегал на коньках, — заметила Андре.

— А теперь вы не имеете себе соперников, не правда ли, господин де Таверне?

— Ваше величество, — сказал Филипп, — раз вы питаете ко мне такое доверие, я постараюсь сделать все, что смогу.

С этими словами Филипп надел на ноги отточенные, острые как бритва коньки. Затем он стал за санями, толкнул их одной рукой, и они помчались.

Тогда зрителям предстала любопытная сцена.

Сен-Жорж, король гимнастов, Сен-Жорж, элегантный мулат, который был в большой моде и отличался во всех физических упражнениях, угадал соперника в этом молодом человеке, дерзнувшем выступить на их общем поприще.

Поэтому он тотчас же принялся летать вокруг саней королевы с такими почтительными и грациозными поклонами, равных которым по изяществу никогда еще не отвешивал ни один придворный на паркете версальского дворца. Он описывал вокруг саней быстрые и правильные круги, обводя сани целой сетью выходящих одно из другого колец. Он начинал круг прежде, чем сани настигали его, а заканчивал уже позади них, затем сильным ударом коньков о лед он круговым движением наверстывал потерянное им расстояние.

Невозможно было следить за его быстрыми движениями, не испытывая головокружения, восхищения и изумления.

Тогда Филипп, задетый за живое, решился на смелый шаг: он разогнал сани с такой быстротой, что два раза Сен-Жорж оказывался не впереди, а позади них. Так как быстрота, с которой неслись сани, заставляла многих вскрикивать от испуга, что могло, в свою очередь, напугать королеву, то Филипп обратился к ней:

— Если вашему величеству угодно, я остановлюсь или, по крайней мере, замедлю движение.

— О нет, нет! — воскликнула королева с тем пылом, который она вкладывала и в дела и в развлечения. — Нет, я не боюсь… Скорее, если можете, шевалье, скорее!

— О, тем лучше! Благодарю вас за разрешение, ваше величество. Я вас крепко держу, положитесь на меня.

И он мощным движением толкнул спинку саней, так что они дрогнули. Казалось, своей вытянутой рукой он едва не приподнял их в воздух.

Затем, положив на спинку и вторую руку — что он до сих пор не считал нужным, — он помчал сани, казавшиеся игрушкой в его стальных руках.

С этой минуты он постоянно двигался наперерез кругам Сен-Жоржа, описывая круги еще большие. Сани, управляемые им, двигались точно самый проворный человек, легко поворачиваясь во все стороны, будто они были поставлены на такие же коньки, на которых Сен-Жорж бегал по льду. Несмотря на свою тяжесть и объем, длинные сани королевы стали коньками: они жили, летали и кружились вихрем, как танцор.

Сен-Жорж, более грациозный и изящный в своих прыжках, вскоре начал тревожиться. Он уже катался без отдыха в продолжение целого часа, и Филипп, заметив, что соперник весь в испарине, а его ноги начали дрожать, решил победить, утомив его.

Он переменил тактику, перестал описывать круги, при которых ему каждый раз приходилось приподнимать сани, а толкнул их по прямой линии.

Они понеслись быстрей стрелы.

Сен-Жорж, резко оттолкнувшись, настиг их, но Филипп, улучив минуту, когда второй толчок усиливает действие первого, толкнул сани в ту часть пруда, где лед оставался совершенно нетронутым, однако сам остался позади.

Сен-Жорж бросился за санями, чтобы догнать их, но Филипп, собрав все свои силы и став на острие коньков, проскользнул мимо него и схватился обеими руками за спинку саней. Затем мощным движением заставил сани сделать полный оборот и пустил их в противоположную сторону, между тем как Сен-Жорж из-за предпринятых им чрезвычайных усилий не смог с разбега остановиться и, пропустив удобную минуту, отстал на значительное расстояние.

Воздух огласился такими громкими возгласами восхищения, что от смущения Филипп покраснел.

Но он смутился еще более, когда королева, только что сама рукоплескавшая ему, обернулась к нему и сказала, задыхаясь от сильного волнения:

— О господин де Таверне, теперь, когда победа за вами, пощадите! Вы убьете меня.

X

ИСКУСИТЕЛЬ

При этом приказании королевы, или, вернее, при этой просьбе, Филипп напряг свои стальные мускулы, уперся о лед ногами, и сани разом остановились, как арабский скакун в песках пустыни, послушный руке своего всадника.

— Ну, теперь отдохните, — сказала королева, бодро выскакивая из саней. — Право, я никогда не могла себе представить, чтобы скорая езда имела такое опьяняющее действие: вы меня чуть не свели с ума.

И почувствовав головокружение, она оперлась на руку Филиппа.

Шепот удивления, пронесшийся в окружавшей их раззолоченной и украшенной галунами толпе, показал ей, что она снова нарушила этикет, то есть сделала огромный промах в глазах завистников и рабов.

Что касается Филиппа, то у него закружилась голова от такой неслыханной чести, и он стоял трепещущий, более сконфуженный, чем если б королева публично нанесла ему обиду.

Он опустил глаза, и его сердце билось так сильно, что, казалось, готово было выскочить из груди.

Странное волнение, вероятно вызванное этим катанием, охватило и королеву; она тотчас же отняла свою руку и оперлась на руку мадемуазель де Таверне, попросив подать ей стул.

Ей принесли складной стул.

— Простите, господин де Таверне, — сказала она Филиппу и с живостью добавила: — Боже мой, какое великое несчастье быть вечно окруженной любопытными… И глупцами! — закончила она тихим голосом.

Приближенные окружали теперь королеву и пожирали глазами Филиппа, который, чтобы скрыть свое смущение, стал снимать коньки.

Покончив с этим, он отступил назад, уступая место придворным.

Королева просидела несколько минут в задумчивости и затем подняла голову.

— Я чувствую, что простужусь, если буду сидеть неподвижно на одном месте, — сказала она. — Еще круг.