Он сказал, что я просто вызываю у них фобию сексуальной недоступности, и, от недостатка воображения не зная, как ее разрешить, они выбрали самый банальный путь обратить на себя внимание. При этом Марк поинтересовался именами моих обидчиков и сказал, чтобы я больше не беспокоилась, и я ему поверила, так как привыкла ему верить. И действительно, через пару дней мои ученые приставалы при встрече прошли мимо меня, опустив глаза, лишь едва заметно кивнув, давая понять, что больше цеплять меня не планируют.

Про себя я удивилась, неужели Марк имеет такие рычаги, что способен вот так легко, за день, нажать на человека, ему незнакомого и, в общем-то, обладающего определенной преподавательской властью, да нажать так, что тот мгновенно сменил свое поведение. В принципе я совсем ие возражала против его роли «серого кардинала», но однажды, скорее подтрунивая, чем из любопытства, поинтересовалась, каким образом он выходит многократным победителем закулисных боев невидимого фронта. Марк хитро, но как бы и виновато заулыбался и признался в том, что я и так уже давно понимала, — что да, имеются у него кое-какие друзья в этом мире.

— А, научная мафия, — зловредно наседала я.

— Ага, — легко согласился он, и я отпустила его, видя, что не хочется ему вдаваться в детали подпольной академической мафиозной структуры.

Я привыкла уже к тому, что Марк, по сути, посвящал свою жизнь мне. Я привыкла, что он в основном сидит дома с книгами и своими записями, иногда, хотя редко, — в библиотеках, и я перестала задаваться вопросом: а чем же он вообще занимается в жизни, так как поняла, что вообще-то он ничем не занимается, кроме меня, кроме моей повседневности, которая также стала и его повседневностью. И хотя цель — посвятить себя другому человеку в принципе не совсем нормальная, но мне уже давно стало ясно, что от Марка не следует ждать нормы, вся его жизнь являлась противоречием норме, и, я бы сказала, весьма успешным противоречием.

Конечно, было понятно, что он как-то связан с наукой — это было очевидно по его опыту, способностям и налаженным методикам обучения, по его друзьям и знакомым, и иногда, хотя и редко, я с удивлением слышала его имя из уст моих университетских профессоров. Конечно, он был до самой своей глубинной клеточки оттуда, из мира науки, но почему он сейчас не там, я не знала. Я догадывалась, что, наверное, что-то в свое время произошло, но не спрашивала, что именно, а он не рассказывал. Он казался мне ангелом, спустившимся то ли по своей собственной воле, то ли по божественному наказу ко мне на Землю и выполняющим здесь неведомое для меня, земной, предназначение.

Впрочем, со временем подобные вопросы стали волновать меня все меньше и меньше и в конце концов я перестала задаваться ими вообще. Зачем искушать судьбу и пытаться найти ненужную разгадку, когда на самом деле все идет так изумительно хорошо? Точно так же я перестала думать, на какие средства существует Марк, — это уже точно было не мое дело.

Объяснение, которое он дал мне однажды, что живет на доходы от когда-то удачно сделанных инвестиций, меня вполне устраивало, к тому же в нем не было ничего таинственного. Где еще можно сделать удачные инвестиции, как не в стране максимально свободного бизнеса? Кстати, моя личная материальная жизнь тоже изменилась к лучшему, так как Марк брал на себя ежедневные расходы, вроде продуктов, и все реже случающихся поздних обедов в ресторанчиках, и совсем уже редких выездов на природу.

Я вдруг заметила, что мне не на что тратить деньги, то ли потому, что не было времени на покупки, то ли мои внутренние потребности двинулись в сторону, противоположную магазинным просторам. Покупала я себе редко и в основном по необходимости, забегая в магазин на минуту, точно зная, что мне нужно, не тратя времени на поиски. Оплатив покупку, я тут же убегала, не давая магазинной атмосфере всколыхнуть во мне ностальгические удовольствия из далекого прошлого, когда я с подружками запросто могла провести в роскошном магазинном раю полдня, в основном даже не покупая, а просто кайфуя.

Поэтому однажды, заглянув в свой банковский счет, я не могла не изумиться: впервые за мою жизнь на нем собирались какие-то деньги, впрочем, с точки зрения стандартного американского представления, вполне мизерные.

В целом, если попытаться охарактеризовать мою тогдашнюю жизнь, она была хоть и напряженно изнурительной, но вместе с тем размеренной, целенаправленной, или, как говорили русские классики, которых я, впрочем, читала все реже и реже, цельной.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Каждый год во время весеннего семестра в университете объявлялся конкурс на лучшую студенческую научную работу. Я ни разу в них не участвовала, как и в других подобных, — чего время попусту тратить, — но на этот раз Марк меня уговорил.

— Ты заканчиваешь учебу на бакалавра, — назидательно сказал он, — и хорошо бы тебе победить в конкурсе, какая-никакая, а добавка к аттестату.

Я и так не противилась — чего там, конкурс так конкурс. Времени, конечно, катастрофически не хватает, но ведь и так не хватает, ну, будет не хватать еще больше. К тому же мне уже хотелось хоть как-то реализовать свои накопившиеся знания, вылить их в конкретную форму, доказать всем, и прежде всего себе, что я не зря так отчаянно корпела все эти годы — к чему-то они должны были привести!

Я подала заявление об уходе с работы из интерната: Марк считал, что мне достаточно реальной жизни и теперь пора врастать в жизнь научную. Конечно, он порекомендовал меня своим друзьям в Гарварде, и меня обещали устроить на должность ничтожного ассистента какого-нибудь зануды профессора, что означало, что я буду подыскивать для него литературу, делать копии и заниматься другой скучнейшей работой. То, что имя профессора пока было неизвестно и только выяснялось, меня вполне устраивало, так как выйти на работу я решила через месяц, после того как закончится вся эта возня с конкурсом.

Марк отнесся к предстоящему научному конкурсу весьма серьезно, будто ожидалась не формальная, студенческая разборка, а самый что ни на есть бой, последний и решительный. Он натащил кучу литературы по конкурсному вопросу, специальные рефераты и даже исследования с грифом «секретно», которые я в виде шутки читать отказывалась, но Марк успокоил меня, сказав, что секретность устарела и за давностью отменена, хотя я и не была абсолютно уверена, что это именно так.

В глубине души я не понимала, почему он так серьезно относится к какому-то более чем заурядному мероприятию, которое, скорее всего, было ниже его достоинства, и спросила его об этом, на что он ответил, что победа в конкурсе может на многое повлиять в дальнейшей моей жизни. Например, послужить путевкой в хороший университет, а для получения докторской степени имя университета имеет большое значение. А во-вторых, сказал он, это вопрос профессионализма, даже не вопрос престижности или непрестижности работы, а скорее, привычки выполнять работу всегда одикаково хорошо. С этим я, конечно, согласилась, ответ опять же был до простоты, до школьного учебника очевидный, но куда от простоты денешься: сама ведь задала вопрос, вот и приходится выслушивать.

Однажды Марк сказал, что мы засиделись, что мы уже сто лет никуда не выходили, с чем я конечно же не стала спорить, и мы вышли на улицу.

Был поздний март, в вечернем воздухе уже носилась замысловатая смесь будоражащих весенних запахов, и то ли сам вечер, то ли запахи рождали во мне что-то очень личностное, интимное, что невозможно было выразить и уж, во всяком случае, невозможно было ни с кем разделить. И именно поэтому и я, и Марк молчали и просто неторопливо брели, вдыхая свежий воздух и поддаваясь его чарующему обаянию.

Это была опасная прогулка, она могла отбить, увести меня от книг, рефератов, научных дебатов, надвигающихся конкурсов. Она вдруг предательски напоминала мне о том, кто я, она обнаружила где-то во мне, в моей запаховой памяти, похожие, а может быть, точно такие же освежающие колебания вечернего воздуха и подняла их из детства, из юности, казалось, случившейся недавно, только что, но настолько сейчас недоступной и далекой, что становилось томительно от необратимости движения.