Если кто и есть еще, быть может,

что шаги заслыша у ворот,

на задвижку дверь свою заложит,

ковшика воды не поднесет,

и влечет его неудержимо

встреча с каждым новым пятаком, 

пусть себе трясется эта жила

над своим железным сундуком!

Сколько раз меня в крестьянской хате

приглашали к скромному столу!

Клали на ночь только на кровати,

сами ночевали на полу.

Провожая утром до ограды,

говорили, раскурив табак,

дескать, чем богаты, тем и рады.

Извиняйте, если что не так!..

В дом к себе распахивая двери,

не тая ни помыслов, ни чувств,

быть достойным, хоть в какой-то мере,

этой высшей щедрости учусь.

Чтоб делить в сочувственной тревоге

все, что за душой имею сам,

с человеком, сбившимся с дороги,

путником, плутавшим по лесам.

Чтобы, с ним прощаясь у ограды,

раскурив по-дружески табак,

молвить: - Чем богаты, тем и рады.

Извиняйте, если что не так!

      Юрий Левитанский. Стороны света. Москва: Советский писатель, 1959.

Что я знаю про стороны света?

Вот опять, с наступлением дня,

недоступные стороны света,

как леса, обступают меня.

Нет, не те недоступные земли,

где дожди не такие, как тут,

где живут носороги и зебры

и тюльпаны зимою цветут,

где лежат на волнах кашалоты,

где на ветках сидят какаду...

Я сегодня иные широты

и долготы имею в виду.

Вот в распахнутой раме рассвета

открываются стороны света.

Сколько их?

Их никто не считал.

Открывается Детство, и Старость.

И высокие горы Усталость.

И Любви голубая дорога.

И глухие низины Порока.

И в тумане багровом Война

есть такая еще сторона

с небесами багрового цвета.

Мы закроем вас, темные стороны света!

Сколько есть неоткрытых сторон!

Все они обступают меня, проступают во мне,

как узоры на зимнем окне,

очень медленно тают, и вновь

открываются в раме рассвета

неоткрытые стороны света.

      Юрий Левитанский. Стороны света. Москва: Советский писатель, 1959.

Как я спал на войне, в трескотне и в полночной возне,

на войне, посреди ее грозных и шумных владений!

Чуть приваливался к сосне и проваливался. Во сне

никаких не видал сновидений.

Впрочем, нет, я видал. Я, конечно, забыл я видал.

Я бросался в траву между пушками и тягачами,

засыпал, и во сне я летал над землею, витал

над усталой землей фронтовыми ночами.

Это было легко: взмах рукой, и другой,

и уже я лечу (взмах рукой!) над лугами некошеными,

над болотной кугой (взмах рукой!), над речною дугой

тихо-тихо скриплю сапогами солдатскими кожаными.

Это было легко. Вышина мне была не страшна.

Взмах рукой, и другой и уже в вышине этой таешь.

А наутро мой сон растолковывал мне старшина.

- Молодой,- говорил,ты растешь,- говорил,оттого и летаешь...

Сны сменяются снами, изменяются с нами.

В белом кресле с откинутой спинкой, в мягком кресле с чехлом

я дремлю в самолете, смущаемый взрослыми снами

об устойчивой, прочной земле с ежевикой, дождем и щеглом.

С каждым годом сильнее влечет все устойчиво прочное.

Так зачем у костра-дымокура, у лесного огня,

не забытое мною, но как бы забытое, прошлое

голосами другими опять окликает меня?

Загорелые парни в ковбойках и в кепках, упрямо заломленных,

да с глазами, в которых лесные костры горят,

спят на влажной траве и на жестких матрацах соломенных,

как убитые спят и во сне над землею парят.

Как летают они! Залетают за облако, тают.

Это очень легко вышина им ничуть не страшна.

Ты был прав, старшина: молодые растут, оттого и летают.

Лишь теперь мне понятна вся горечь тех слов, старшина!

Что ж я в споры вступаю? Я парням табаку отсыпаю.

Торопливо ломаю сушняк, у лесного огня хлопочу.

А потом я бросаюсь в траву и в траве молодой засыпаю.

Взмах рукой, и другой! Поднимаюсь опять и лечу.

      Юрий Левитанский. Стороны света. Москва: Советский писатель, 1959.

Грач над березовой чащей.

Света и сумрака заговор.

Вечно о чем-то молчащий,

неразговорчивый загород.

Лес меня ветками хлещет

в сумраке спутанной зелени.

Лес меня бережно лечит

древними мудрыми зельями.

Мятой травою врачует

век исцеленному здравствовать,

посох дорожный вручает

с посохом по лесу странствовать...

Корни замшелого клена

сучьями трогаю голыми,

и откликается крона

дальними строгими гулами.

Резко сгущаются тени,

перемещаются линии.

Тихо шевелятся в тине

странные желтые лилии.

Гром осыпается близко,

будит округу уснувшую.

Щурюсь от быстрого блеска.

Слушаю.

Слушаю.

Слушаю.

      Юрий Левитанский. Стороны света. Москва: Советский писатель, 1959.

Вы помните песню про славное море?

О парус, летящий под гул баргузина!

...Осенние звезды стояли над логом,

осенним туманом клубилась низина.

Потом начинало светать понемногу.

Пронзительно пахли цветы полевые...

Я с песнею тою пускался в дорогу,

Байкал для себя открывая впервые.

Вернее, он сам открывал себя. Медленно

машина взбиралась на грань перевала.

За петлями тракта, за листьями медными

тянуло прохладой и синь проступала.

И вдруг он открылся. Открылась граница

меж небом и морем. Зарей освещенный,

казалось, он вышел, желая сравниться

с той самою песней, ему посвященной.

И враз пробежали мурашки по коже,

сжимало дыханье все туже и туже.

Он знал себе цену. Он спрашивал: - Что же,

похоже на песню? А может, похуже?

Наполнен до края дыханьем соленым

горячей смолы, чешуи омулиной,

он был голубым, синеватым, зеленым,

горел ежевикой и дикой малиной.

Вскипала на гальке волна ветровая,

крикливые чайки к воде припадали,

и как ни старался я, рот открывая,

но в море, но в море слова пропадали.

И думалось мне под прямым его взглядом,

что, как ни была бы ты, песня, красива,

ты меркнешь, когда открывается рядом

живая, земная, всесильная сила.

      Юрий Левитанский. Стороны света. Москва: Советский писатель, 1959.