– А! Попалась! – воскликнул Сосий, хватая несчастную Нидию.

Крик слепой девушки, когда ее вдруг схватил тюремщик, был подобен последнему, «человечьему» крику зайца в зубах собаки или пронзительному испуганному воплю, который издает лунатик, когда его внезапно разбудят. В нем было столько боли и отчаяния, что всякий, кто услышал бы этот крик, никогда не забыл бы его. Девушке казалось, будто Главк тонет и у него из рук вырвали последнюю соломинку. Решалась его участь – жизнь или смерть; и смерть восторжествовала.

– О боги! Ее крик переполошит весь дом! А ведь Арбак спит так чутко. Заткни ей рот, – сказал Каллий.

– А вот тот самый платок, которым эта ведьма меня обморочила! Давай его сюда… Вот так. Теперь ты не только слепая, но и немая.

И, подхватив легкую, как пушинка, девушку на руки, Сосий быстро прошел через дом в ту комнату, откуда Нидия убежала. Там, вынув у нее изо рта кляп, раб оставил ее в мучительном и ужасном одиночестве, с которым едва ли могли сравниться даже муки Аида.

Глава XIV. Скорбь веселых друзей о человеческих несчастьях. Темница и ее жертвы

Кончился третий, и последний, день суда над Главком и Олинфом. Через несколько часов после того как был вынесен приговор и суд разошелся, несколько молодых людей собрались на пир у Лепида, угощавшего их изысканными яствами и винами.

– Значит, Главк отрицал свою вину до конца? – спросил Клодий.

– Да. Но Арбак привел неопровержимые доказательства: он видел, как был нанесен удар, – отвечал Лепид.

– Да ведь этот жрец был человек угрюмый и злобный. Наверно, он поносил Главка за его веселую жизнь и не дал согласие на его брак с Ионой. Они повздорили. Главк, видно, вспылил и не совладал с собой. Он был пьян, а потом от раскаяния потерял рассудок и несколько дней не мог прийти в себя. Бедняга! Ясное дело, он сам не сознает своего преступления. Так, по крайней мере, считает проницательный Арбак, который был очень снисходителен в своих показаниях.

– Да, это принесло ему популярность. Но Сенат, учитывая смягчающие обстоятельства, не должен был выносить столь суровый приговор.

– Так он и сделал бы, если б не публика, которая неистовствовала. История со жрецом распалила этих жестоких людей, и они вообразили, что Главк благодаря своему богатству и знатности может избежать наказания. Поэтому они были предубеждены против него и требовали смертного приговора. По какой-то случайности Главк не принял в свое время римское гражданство. Сенат бессилен перед гневом толпы. Но тем не менее приговор был принят большинством всего в три голоса. Эй, раб! Налей-ка хиосского!

– А как изменился Главк! Но он по-прежнему тверд и бесстрашен!

– Посмотрим, хватит ли его твердости до завтра. Но велика ли тут заслуга, если этот проклятый безбожник Олинф не уступает ему в мужестве?

– Святотатец! – сказал Лепид с благочестивым гневом. – Не удивительно, что один из декурионов[180] всего два дня назад был поражен громом, хотя на небе ни одной тучки не было. Боги мстят Помпеям за то, что мерзкий осквернитель святыни еще жив.

– Но Сенат проявил снисходительность: достаточно было Олинфу выразить раскаяние и бросить несколько крупинок ладана на алтарь Кибелы, и его отпустили бы с миром. Сомневаюсь, что эти назареяне на нашем месте были бы так же терпимы к нам, если бы мы низвергли статую их божества, надругались над их обрядами и отрицали их веру.

– Суд учел смягчающие обстоятельства и оставил Главку надежду на спасение: ему разрешено выйти против льва с тем же самым стилем, которым он поразил жреца.

– А ты видел льва? Видел его клыки? Можно ли это назвать надеждой? Даже меч и щит были бы все равно что тростинка и клочок папируса против такого страшного зверя! Нет, я думаю, милосерднее было бы не томить его ожиданием. Его счастье, что по нашим гуманным законам приговор, хоть и может быть вынесен не сразу, исполняться должен немедленно и игры в амфитеатре назначены на завтрашний день. Тот, кто ждет смерти, умирает дважды.

– А что до безбожника. – сказал Клодий, – то его бросят свирепому тигру безоружным. Исход этих схваток ясен. Ну, кто согласится заключить пари?

Все засмеялись – слишком уж нелеп был вопрос.

– Бедный Клодий! – сказал хозяин. – Потерять друга – это не шутка, но когда никто не хочет ставить на его спасение, – это для тебя худшее несчастье.

– Конечно, это досадно. И ему и мне было бы утешением думать, что он до последнего вздоха приносил пользу друзьям.

– Публика довольна приговором, – сказал Панса серьезно. – Многие боялись, что нам некого будет бросить на растерзание зверям. Зато теперь все могут радоваться – появились сразу два преступника. Людям приходится тяжко работать, надо же как-то развлечься.

– Вот как рассуждает всеми любимый Панса, за которым вечно тянется хвост просителей, длинный, как триумфальная процессия. Всегда он болтает о народе! О боги! Он кончит тем, что станет Гракхом!

– Да, уж конечно, я не какой-нибудь высокомерный патриций, – сказал Панса снисходительно.

– Ну, – заметил Лепид, – быть милосердным накануне игр опасно. Хоть я и коренной римлянин, но если мне когда-нибудь придется предстать перед судом, молю Юпитера, чтобы или не было зверей в виварии[181], или же оказалось побольше преступников в тюрьме.

– А скажи на милость, – спросил один из гостей, – что сталось с той несчастной девушкой, на которой Главк должен был жениться? Овдоветь, не успев выйти замуж, – тяжкая доля!

Ей ничто не грозит, – ответил Клодий. – Она под покровительством своего опекуна Арбака. Вполне понятно, что она переехала к нему, когда потеряла сразу и жениха и брата.

– Клянусь Венерой, Главк пользовался успехом у женщин! Говорят, Юлия, дочь богача Диомеда, была влюблена в него.

– Все это враки, мой друг, – сказал Клодий самодовольно. – Я видел ее сегодня. Если она и испытала подобные чувства, то я льщу себя надеждой, что утешил ее.

– Слушайте, друзья! – сказал Панса. – Знаете ли вы, что Клодий хочет возжечь свадебный факел в доме Диомеда? Огонь уже занялся и вскоре ярко засверкает на алтаре Гименея.

– Вот как! – удивился Лепид. – Неужели Клодий женится? Фу!

– Будь спокоен, – отвечал Клодий. – Старому Диомеду лестно выдать дочь за благородного, и он не пожалеет сестерциев. Вы увидите, что я не запру их в атрии. Счастливый будет день для веселых друзей Клодия, когда он женится на богатой наследнице.

– Ну, раз так, – воскликнул Лепид, – выпьем по полной чаше за здоровье прекрасной Юлии!

Пока в богатом триклинии шел этот разговор, молодого афинянина окружала совсем иная обстановка.

После того, как был вынесен приговор, ему не позволили больше оставаться в доме доброго Саллюстия, единственного друга, не покинувшего его в несчастье. Его повели под стражей через форум и приказали остановиться у боковой дверки в стене храма Юпитера. Это место можно видеть и сейчас. Дверка открывалась довольно своеобразно: она поворачивалась на стержнях посредине, вроде современного турникета, и открывала только половину проема. Сквозь это узкое отверстие арестованного втолкнули внутрь, оставили ему хлеб и кувшин с водой, после чего покинули его в темноте и, как он думал, в одиночестве. Так внезапно повернулось колесо фортуны, швырнувшей его с высоты наслаждений молодости и счастливой любви в бездну позора и кровавой смерти, что Главку казалось, будто это какой-то кошмарный сон. Его могучий организм справился с действием снадобья, большую часть которого он, к счастью, не успел выпить. Он вновь обрел рассудок, но его душа все еще была тяжко угнетена…

Он громко застонал. Чей-то голос откликнулся из темноты на его стон:

– Кто мой товарищ в этот ужасный час? Не ты ли, афинянин Главк?

– Да, так звали меня в счастливые времена, теперь же, наверно, зовут иначе. А ты кто, незнакомец?