– С удовольствием, – сказал жрец.

И «друзья» не спеша пошли на одну из многочисленных террас, уставленных мраморными вазами с цветами и деливших сад на части.

– Чудесная ночь, – сказал Арбак, – светлая и прекрасная, как двадцать лет назад, когда я впервые увидел берега Италии. Мой милый Кален, мы стареем. Нужно по крайней мере почувствовать, что мы жили.

– Ты-то можешь этим похвастать, – сказал Кален, осторожно наводя разговор на тайну, которая тяготила его, и чувствуя, что снисходительный и приветливый тон, которого удостоил его высокомерный египтянин, только усиливает его страх. – У тебя несметные богатства, железное здоровье, которое не поддается болезням, ты счастлив в любви, испытал бесчисленные удовольствия и в этот самый час наслаждаешься мщением.

– Ты намекаешь на афинянина. Да, завтра на рассвете будет вынесен смертный приговор. Сенат неумолим. Но ты ошибаешься: его смерть не принесет мне никакой радости, она только избавит меня от соперника в любви к Ионе. Никаких враждебных чувств к этому несчастному убийце у меня нет.

– Убийце! – повторил Кален медленно и многозначительно, после чего пристально посмотрел на Арбака.

Звезды слабым и ровным светом озаряли гордое лицо своего пророка, но оно ничуть не изменилось. Кален, разочарованный и смущенный, опустил глаза. Он быстро продолжал:

– Убийце! Конечно, можно обвинять его в этом преступлении, но есть люди, которые знают, что он невиновен.

– Говори яснее, – холодно сказал Арбак; тайное предчувствие подготовило его к этому разговору.

– Арбак, – сказал Кален, понижая голос до шепота, – я был за часовней в священной роще. Я слышал все. Я видел, как твое оружие пронзило сердце Апекида. Я не виню тебя – ты поразил врага и отступника.

– Значит, ты видел все, – сухо сказал Арбак. – Я так и думал. Ты был один?

– Один, – отвечал Кален, удивленный спокойствием египтянина.

– А зачем ты спрятался за часовней?

– Я знал, что Апекид принял христианство и на этом месте должен встретиться со злобным Олинфом, чтобы обсудить план, как разоблачить священные тайны нашей богини перед народом. Я хотел выследить их и разрушить их замыслы.

– Говорил ли ты хоть одной живой душе о том, что видел?

– Нет, господин мой. Тайна погребена в груди твоего слуги.

– И даже твой родич Бурдон ничего не знает? Говори правду!

– Клянусь богами…

– Брось! Мы знаем друг друга – что нам боги!

– Тогда клянусь страхом возмездия – нет!

– А почему ты до сих пор не сказал ничего мне? Почему только накануне суда над афинянином посмел ты сказать Арбаку, что он убийца? И если ты так долго медлил, то почему говоришь теперь?

– Потому… потому… – Кален смутился и покраснел.

– Потому, – продолжал Арбак с ласковой улыбкой, дружелюбно похлопывая жреца по плечу, – потому, мой милый Кален – ты сейчас увидишь, как я буду читать в твоем сердце и объясню все твои поступки, – что ты ждал, пока я безнадежно запутаюсь, выступив с обвинением, и у меня не останется лазейки. Ты ждал, пока я добавлю к убийству лжесвидетельство, ибо после того как я сам возбудил в других жажду крови, ни богатство, ни власть не смогут меня спасти. И теперь, когда должен быть вынесен приговор невинному, ты говоришь мне это, чтобы я понял, какую ужасную сеть может завтра разорвать одно твое слово, хочешь увеличить этим цену своего молчания, показать, что собственная моя ловкость, с которой я разжигал ярость толпы, после твоего свидетельства обратится против меня же и если не Главк, то я сам попаду в пасть ко льву! Разве не так?

– Арбак, – сказал Кален, утратив всю свою наглость, – поистине ты чародей! Ты читаешь в сердцах, как по-писаному.

– Это мое призвание, – отвечал египтянин с тихим смехом. – Так вот, молчи, а когда все будет кончено, я сделаю тебя богачом.

– Прости, – сказал жрец, сразу сообразив, что надеяться на будущую щедрость жадного Арбака не приходится. – Ты сказал правду – мы знаем друг друга. Если ты хочешь, чтобы я молчал, то должен заплатить сколько-нибудь вперед, в виде жертвы Гарпократу[179]. Если хочешь, чтобы роза, нежный символ скромности, пустила прочные корни, окропи ее сегодня золотым дождем.

– Как это остроумно и поэтично! – сказал Арбак все тем же ласковым тоном, который успокаивал и ободрял, хотя должен был встревожить и сдержать алчного собеседника. – Подожди только до завтра.

– К чему откладывать? А вдруг, когда я не смогу уже давать показания, не опозорив себя, потому что не дал их прежде, чем пострадал невинный, ты забудешь о моих условиях? Если ты уже сейчас колеблешься, мне не дождаться от тебя благодарности в будущем.

– Ну, раз так, говори, сколько ты хочешь получить.

– Твоя жизнь драгоценна, а богатства несметны, – отвечал жрец с усмешкой.

– Это еще остроумней. Но говори же, сколько?

– Арбак, я слышал, что у тебя в подвале есть тайная сокровищница, что там, под массивными сводами, хранятся груды золота, вазы, драгоценные камни и все это может соперничать с казной божественного Нерона. Тебе ничего не стоит уделить Калену из своих сокровищ столько, чтобы он стал одним из самых богатых жрецов в Помпеях, и ты не заметишь убыли.

– Пойдем же, Кален, – сказал Арбак ласково. – Ты мой старый друг и был мне верным слугой. Ты не можешь желать моей смерти, а я хочу, не скупясь, наградить тебя; мы опустимся сейчас в сокровищницу, о которой ты говорил, ты насладишься зрелищем золота и бесценных камней и возьмешь столько, сколько сможешь унести под одеждой. Увидев сокровища своего друга, ты поймешь, как глупо было бы вредить тому, кто награждает так щедро. А когда Главка не станет, ты снова побываешь в сокровищнице. Видишь, я говорю с тобой откровенно, как с другом.

– О величайший и благороднейший из людей! – вскричал Кален радостно. – Простишь ли мне обидные сомнения в твоей справедливости и щедрости?

– Тс! Еще один поворот, и мы спустимся под своды.

Глава XI. Раб вопрошает оракула. Слепцов может обмануть слепая. Два новых узника за одну ночь

Нидия с нетерпением ожидала Сосия, которому самому не терпелось поскорее пойти к ней. Совершив для храбрости многочисленные возлияния вином лучшего качества, чем то, которое он оставил для демона, доверчивый раб прокрался в комнату, где была заперта слепая девушка.

– Ну, Сосий, ты готов? Принес чашу с чистой водой?

– Да, конечно. Но меня дрожь пробирает. Ты уверена, что я не увижу демона? Я слышал, что они не очень-то любезны и хороши собой.

– Будь спокоен! А оставил ты ворота приоткрытыми?

– Да, и на столик около ворот положил несколько прекрасных орехов и яблок.

– Это хорошо. Значит, ворота не заперты и демон может войти?

– Конечно.

– Ну, тогда открой и дверь. Вот так. Оставь ее приотворенной. А теперь, Сосий, дай мне светильник.

– Как! Уж не собираешься ли ты его погасить?

– Нет. Но я должна произнести над ним заклинания. В нем дух огня. Садись.

Раб повиновался. Нидия, склонившись над светильником, что-то прошептала.

– Ну, сейчас явится призрак, – сказал Сосий. – Я уже чувствую, как его дыхание шевелит мне волосы.

– Поставь чашу с водой на пол. А теперь дай мне платок, я завяжу тебе глаза.

– Ага! Это всегда делают чародеи. Но не так туго, полегче!

– Вот. Ты ничего не видишь?

– Клянусь Юпитером, ничего! Все черно.

– А теперь спрашивай у духа, что хочешь, шепотом, три раза. Если он ответит «да», ты услышишь, как вода забулькает, когда демон на нее подует, а если «нет», все будет тихо.

– А обмана не будет?

– Я поставлю чашу у твоих ног, вот так. Теперь я не смогу прикоснуться к ней без твоего ведома.

– Это ты хорошо придумала. О Вакх, будь ко мне милостив! Ты знаешь, что я всегда любил тебя больше остальных богов, и я посвящу тебе ту серебряную чашу, которую стащил в прошлом году у толстого домоправителя, если ты уговоришь водяного демона быть ко мне благосклонным. А ты, о дух, слушай… Смогу ли я выкупиться на свободу в будущем году? Ты знаешь это, потому что живешь в воздухе, и птицы, конечно, разболтали тебе все тайны этого дома; знаешь, что последние три года я тащил все, что честно (я хочу сказать – безопасно) мог утащить, и все же мне не хватает двух тысяч сестерциев. Смогу ли я, о добрый дух, собрать недостающие деньги в этом году? Говори. Кажется, вода булькает? Нет, все тихо, как в могиле. Ну, если не в этом году, так в будущем? Ага, я что-то слышу; демон скребется в дверь, он сейчас будет здесь. Значит, в будущем году, мой друг? Ведь это довольно большой срок. Что? Опять молчишь? Ну, через два с половиной года… через три… через четыре? Чтоб тебе провалиться, друг демон! Ты не женщина, это ясно, а то ты не молчал бы так долго. Через пять… шесть… через шестьдесят лет? Да возьмет тебя Плутон! Не буду больше спрашивать.