— Так что я хотел сказать… Прежде всего, насчет вывески. Тут некоторые товарищи высказывали мнение — вывеску сменить, заказать в городе стеклянную с золотыми буквами, чтобы было прилично и современно. Однако я считаю, что та, которая есть, хоть и старая, но заслуженная, и лучше нее нет. Ее еще Петр Пантелеич рисовал, который тогда мальчишкой был, а впоследствии в Отечественной войне свою голову сложил. Писал он ее для первой избы-читальни. И, если приглядитесь, у нее в левом углу дырка есть. Молодежь не знает, а старики могут напомнить, откуда эта самая дырка. Это след кулацкой пули… Так пусть она нам напоминает, что культура-то наша не с неба свалилась, что за нее бороться нужно было… Ничего нам забывать не следует.

Затем насчет библиотеки. Эта у нас уже третья. Первую немногие здесь помнят. Помещалась она в избе-читальне. Приехал я сюда избачом. Выделили мне пустую избу — в ней живи, в ней и библиотеку организуй. Дали надел — паши и сей, себя содержи, ибо на зарплату, все понимали, не очень-то… Правда, я надел этот забросил… Времени не было. Один раз только посеял пшеницу, да и ту кулаки спалили.

А стояла изба-читальня, где сейчас правление, чуть в стороне. Изба как изба. Четыре пустых угла и ни одной книги. Пошел я по домам собирать, что у кого есть. Нашел библию, несколько евангелий, псалтыри, а нужной литературы кот наплакал. Все же собрал кое-что. Оглядел свое богатство — совсем мало. И вздумал я разослать письма писателям нашим и другим знаменитым людям. И писал я примерно так: «Дорогой товарищ! У нас в далеком сибирском селе изба-читальня страдает от бескнижья. Очень просим что-нибудь уделить нам безвозмездно из ваших личных книг, дабы они послужили просвещению сибирского крестьянства». И что вы думаете? Редкие письма без ответа оставались. Приходили бандероли и даже посылки. И через год-два собралась библиотека.

Тут коллективизация началась, и оказалось, что библиотека наша кой-кому поперек горла встала. Я с книгами ехал, они меня подстерегли у проруби, с саней стащили, и принял я от них ледяное крещение. В прорубь меня головой вниз стали тискать. Так бы и затискали и конец мне пришел бы, но одного они не учли — место было мелкое, я в дно руками уперся, а тут Кешка Лихачев случайно подоспел. Но и этого им мало показалось. В ту ночь они нашу избу-читальню сожгли. Из книг почти ничего вынести не удалось. Вот они, посмотрите. Книги обгорелые. Я их не списал за негодностью, хотя читать их невозможно. Но они продолжают рассказывать о том, как все было, и потому мы им почетное место определили вот здесь под стеклом.

Так изба-читальня у нас погибла. Тогда мы вторую библиотеку собирать стали. И поместили ее в том самом доме, где жил Чернышев. Он избу-читальню и поджег, за что его советский суд покарал.

И вот, наконец, наша третья библиотека. И по правде сказать — завершение моей жизни. Не так-то часто случается, чтобы человек мечтал и вся его мечта до конца исполнилась. А у меня исполнилась. А почему исполнилась? Мне бы одному ничего не сделать. Вам спасибо, товарищи… А впрочем, за что такое особенное спасибо? Для себя же старались. Прежде села церквами хвастали. Одни выстроят красиво, а другие того лучше, и гордятся. А мы можем гордиться нашей библиотекой. У кого в области другая такая есть?

Вот, посмотрите — список. И знаете, кого я в него записал? Вот, прочту: «Позднышев Иван Яковлевич, Павел Шарунов, Исхак Бикмулин, Рашид Файзулин, Клавдия Семушкина…» Это безвозмездные строители. Их здесь пятьдесят три человека. Читать вслух не буду. Во-первых, вы их всех знаете, во-вторых, список этот мы в библиотеке вывесим на самом видном месте. Позднышев два года все вечера отдыха не знал, выпиливал, вырезал, чтоб украшения были. Шарунов с мужиками сколько выходных в лесу пропадал, лес готовил. Исхак Бикмулин рамы сделал. Файзулин и другие стены рубили. Семушкина Клава с девчатами штукатурила… Вот кому давайте, товарищи, скажем спасибо. Мы их трудов не забудем. Нас не будет, а дети и внуки наши придут сюда, в библиотеку, и нас помянут добрым словом…

Из-за стола поднялся Васицкий.

— Я хотел бы сказать несколько слов о нашем дорогом госте, Вадиме Николаевиче Тополеве. Мы все знаем его произведения. Писатель Вадим Тополев всю жизнь свою посвятил изучению и показу жизни сибирской деревни. И что нам отрадно? То, что он не забывает родных мест. Пожелаем же нашему земляку долгих лет жизни и новых творческих взлетов.

«И это все? — с удивлением подумал Тополев. — Не густо…»

— Говорить будете? — наклонился к нему Васицкий.

— Нет, — коротко и обиженно ответил Тополев и с досадой вспомнил, что не принял второй раз корвалол. Лечащий врач предписал ему принимать корвалол в течение двух недель регулярно, или совсем не принимать. А он забыл, засуетился. Дома такого не случалось.

Из библиотеки шли, растянувшись по тропинке цепочкой. Васицкий придержал Юлю за локоть.

— Юлия Александровна, мне интересно, как сложились ваши отношения с Иваном Леонтичем?

Юля насторожилась.

— По-моему, нормально.

— А все-таки?

— Нет, правда, нормально.

Васицкому хотелось другого ответа, но что поделаешь.

Он понизил голос:

— То, что я собираюсь вам сказать, — это сугубо между нами… Сегодня еще раз подтвердилось, что Иван Леонтич уже выдохся. В старой библиотеке он, может, и был на месте. Но сейчас работа должна развернуться шире, а главное, — качественно стать другой. Сегодня мы вручали ему грамоту, почтили его старость и заслуги, и все-таки мы обязаны задуматься о завтрашнем дне. И, признаюсь, я не случайно завел с вами этот разговор… Только еще раз напоминаю, что это сугубо между нами… Какие у вас планы на будущее? Я имею в виду — по окончании училища…

— Планы обыкновенные. Работать, конечно.

— Так вот, у меня к вам конкретное предложение — работать здесь, то есть в Берестянке.

— Но…

— Понимаю ваше «но». Место будет. С открытием новой библиотеки прибавляется еще одна единица за счет колхоза. Это все уже обговорено. Вы начнете работать рядовым библиотекарем, с тем, чтобы с уходом Ивана Леонтича на пенсию, — а это время не за горами, — стать заведующей. Нам нужен человек со свежими знаниями, молодой, энергичный.

— Но Иван Леонтич не собирается на пенсию.

— Это уже наша забота. Мы сумеем намекнуть, что глупо не воспользоваться заслуженным отдыхом.

— Не знаю, — сказала Юля.

— Боитесь, что не справитесь? Об этом не может быть и речи. Если вы не возражаете, мы будем ходатайствовать перед вашим училищем, чтобы вас направили именно сюда. Во всяком случае, завтра вы заглянете к нам в отдел, и мы еще раз поговорим в более удобной обстановке.

Юльке не хотелось ответить что-либо определенное. Предложение Васицкого было неожиданным. «Для начала можно поработать и здесь, — подумала она, — но Василий?» Отношения с ним никак не могли продолжаться. А если она будет здесь… Ей очень хотелось начать самостоятельную жизнь, вырваться из тесной квартиры на Красноармейской, не слышать вечных стычек отца и матери…

Тополев, шедший впереди, остановился, ожидая Юлю. Васицкий не хотел при нем продолжать разговор и сказал тихо:

— Значит, договорились?

Тополев слышал последние слова и, когда Юлька поравнялась с ним, спросил смеясь:

— Так, так… Уже успели договориться?

Васицкий, ничего не ответив, прошел вперед. Тополев взял Юльку под руку.

— Не будем уточнять, о чем… Но насколько мне известно, Егор Егорович женат.

Юлька рассмеялась, показывая этим, что готова принять шутливые отношения, и спросила:

— А вы?

— Я свободен, как сокол в небе, — ответил Тополев. И тут же подумал: «Надо жениться… Обязательно».

Прежняя жена была, как он считал, с тяжелым характером. Упрекала его в том, что он мало работает и слишком много времени проводит у телевизора, что вечно не хватает денег. А если взять молоденькую и сразу правильно поставить себя…

— Впрочем, — продолжал он шутливым тоном, — в этой свободе мало радости. Больше одиночества…