Хасана томила непонятная, необъяснимая тревога. Ему все казалось, что вот-вот появятся какие-то злые силы и разрушат его счастье. Он подолгу глядел на огромные красные цветы, что росли по берегам речки. Нежнее и красивее этих цветов здесь не найти. Но они всегда на волоске от гибели. Хлынет дождь, сорвет их с хрупких стебельков, сбросит в реку. После каждого дождя плывут по ней эти измятые, искалеченные цветы. Хасан вспомнил, как отец говорил ему: «Лучше на сухой земле чертополох выращивать, чем цветы на берегу реки». Вот и он, Хасан, такое же семя, брошенное в землю на берегу реки. И Алие тоже! Нужно спасать ее как можно скорей, пока не налетит на них бешеным потоком, не погубит их Мастан. Скорее бы скосить, обмолотить, провеять хлеб, продать его, а там видно будет.
Забравшись на чердак сторожки — отсюда хорошо видна дорога, — Хасан ждал Алие. Сердце его билось нетерпеливо. Девушка все не шла. Чтобы протянуть время, Хасан стал разбирать корявую надпись на подоконнике слухового оконца. Начало прочитал легко: «Предназначается высокочтимому…» Из последующего можно было только понять, что автор «послания» хочет жениться на дочери Османа Кебира. Заканчивалось послание бранью в адрес Кебира. Должно быть, какой-нибудь крестьянин написал. Захотел жениться на дочери богатого горожанина. И такой же бедняк, как Хасан. Не подписался. Ясно, не от страха. Просто сплетен не хочет. Уж Хасан-то его хорошо понимает. Он еще раз внимательно и сочувственно прочитал корявые строчки. Потом взор его опять устремился на дорогу.
Опаздывает что-то Алие!
Он распахнул окошко. Сердце его заныло от дурного предчувствия. А вдруг Алие испугалась бед и напастей, которые подстерегают их в будущем? Вдруг она решила, что лучше выйти замуж по воле отца, чем скитаться с Хасаном в чужих краях, жить без денег, в постоянных лишениях? Она ведь не привыкла ни в чем себе отказывать, ей такая жизнь и во сне не снилась. Дочка Мустафы, которого звали Сорок Зубов, сто раз бы уже пришла к нему на свидание. Давно уже заглядывается она на Хасана. Он мысленно поставил ее рядом с Алие, сравнил. Слов нет, Алие во всем превосходила соперницу. Хасан устыдился собственных мыслей. Как он мог с кем-то сравнивать Алие!
Никогда она так не запаздывала. Всегда хоть на минутку прибежит, предупредит, что не сможет посидеть с ним. Они ведь теперь настоящие муж и жена, только пока без документа.
Хасан захлопнул оконце и решительно направился к выходу по утоптанной белой глине дворика, примыкавшего к сторожке. Дольше ждать было бесполезно. Все сроки прошли. Надо идти. Сердце его заныло с новой силой. Может быть, случилось самое ужасное — все открылось? Сейчас он пойдет по деревне, а в спину ему понесется:
— Вон он!
— Голодранец! Кем себя вообразил?
— Задумал с хозяйской дочкой на винограднике любовь крутить…
Весь Кесикбель поднимет его на смех. Даже деревенские собаки будут смеяться.
— Землю проворонил, а туда же, за хозяйской дочкой!..
Хасан очнулся. Как, он все еще стоит на пороге сторожки! Да разве можно без толку проводить время! А если с Алие что-нибудь стряслось? От злости на свою глупость он с силой ударил себя в грудь тяжелыми, словно молоты, кулаками и со всех ног помчался в деревню. Ворвался в кофейню — здесь в первую голову любую новость узнают. Нет, все как обычно. Он облегченно сел, облокотился на стол, чтобы отдышаться.
— Мастан приехал! — услышал он.
У Хасана дрогнула рука, на которую он опирался. Локоть чуть не соскользнул со стола.
— Что ты сказал?
— Гроза Кесикбеля вернулся, вот что, брат.
С другой стороны послышалось осторожное покашливание.
— Пожалуй, это даже к лучшему.
Хасан повернул к говорившему пылающее лицо.
— Это почему же тебе лучше будет, дорогой?
Человек опять осторожно покашлял.
— А как же с семенами-то?
— «С семенами…» — машинально повторил Хасан.
— Нечего ждать от Мастана добра, — говорили в другом углу. — Для наших ран он мази не даст.
— Ничем их не научишь, — поддержал чей-то бас. — Хоть кол им на голове теши!.. Поглядите только: опять Мастан стал их благодетелем!..
Все эти разговоры доносились до Хасана, словно из-за стены. «Вон оно что, вон оно что! Приехал», — вертелось у него в голове. Он плюнул на пол и вышел.
Многие в деревне с надеждой ждали возвращения Мастана. Кому сына женить, кому в армию провожать, кому дочь выдавать замуж, а денег-то нет. Может, выручит Мастан? Почему бы не выручить? Ему от этого только прибыль.
— Эх, вы! — негодовал Сердер Осман. — Опять Мастан хорош стал?
Хорош ли, плох ли Мастан — земля не спросит. Ей нужны семена. Отсеется крестьянин, замаячит перед ним надежда на хороший урожай, на счастливую жизнь, которая придет вместе с этим урожаем. Да ради этого крестьянин теперь готов простить бы Мастану не только конфискацию, но и убийство собственного отца. Лишь бы дал денег, не прогнал от своих дверей.
— Выходит, кроме Мастана, на всей земле и обратиться не к кому? — Сердер Осман навалился всем телом на стол. — А банк на что?
Вся кофейня так и загудела, так и заходила ходуном.
— Думаешь, дадут?
— Дадут, конечно.
— Для правительства все равны.
— Молодец, что надоумил. Обязаны дать!
— А как же! Всем дают, а нам — нет?
— Клянусь аллахом, напишем самому главному паше! Я знаю одного писаря. Он за две с половиной лиры хоть в Анкару напишет. Однажды…
— И напишем!
— Если ребенок не заплачет, ему молока не дадут.
— Не дают!
— Идем сейчас же!
— Расскажем, как живем. Тогда…
— Клянусь аллахом, смягчатся их сердца!
— Пусть только не дадут!
— Тогда сразу к тому паше…
— Мы так ему распишем…
— А писарь-то на днях…
— Что?
— «Пусть, — говорит, — зайдут ко мне караахметлийцы».
— Отчаянная голова!
— «Я, — говорит, — одним письмом разделаюсь с вашим Мастаном».
— У него даже с пера кровь каплет, во как!
— Он с большими людьми запросто…
— Надо только в банк сходить.
— Сейчас же и пойдем!
— Точно, душа моя.
Староста Керим нацепил на шею новый галстук, огромный узел которого никогда не развязывался. Этот галстук в прошлом году ему подарил сам каймакам. С полным сознанием всей важности своей миссии староста степенно прошелся перед крестьянами.
— Клянусь аллахом, наш староста настоящий господин! — восхищенно воскликнул Тощий Омер.
— Представительный мужчина, — закивали крестьяне.
В касабу отправились налегке. Счастливые, опьяненные новой мечтой, люди не чуяли под собой ног, словно деньги были уже в их руках. В касабе Мустафа Сорок Зубов развязно обратился к прохожему:
— Где здесь банк? Вот тот, что ли?
— Ну да!
— Кто первый войдет?
— Ясно, староста. Ему по званию положено.
— Что ж, душа моя, — сказал староста Керим неожиданно дрогнувшим голосом. — Давай войдем.
Подошли к подъезду банка. Староста в последний раз поправил галстук, огляделся по сторонам, прокашлялся, одернул пиджак и, наконец, сказал бодро:
— Пошли, братцы!
Открыв огромную железную дверь, крестьяне очутились в просторном зале. По углам его стояли три стола и касса. Один чиновник поднял голову от бумаг.
— Добрый день!
Староста опять поправил свой галстук, сделал по направлению к чиновнику два шага.
— Добрый день, господин.
— Что вы хотите?
— Нам бы директора повидать.
Чиновник показал рукой на дверь.
— Вот его кабинет. Он знает про вас?
— Откуда же он узнает, когда мы только в город пришли.
Все направились к двери, указанной чиновником. Староста еще раз поправил галстук и решительно взялся за дверную ручку.
За огромным письменным столом сидел круглолицый человек и, улыбаясь, смотрел на вошедших.
— Пожалуйста, входите.
Теснясь в дверях, крестьяне вошли, гурьбой стали посреди комнаты.