— Ты убил человека… Не ожидал, что придется провожать тебя в тюрьму.

Ибрагим молча рыдал, прижимая руки отца к своему лицу.

— Юсен скоро вернется, забудьте меня, — он судорожно глотнул воздух. — Прости меня, прости!

— Прощаю. — Голос старика дрожал…

Жандармы приехали только под вечер. Старший был сердит.

— Нашли время для убийства. И место выбрали! Сюда и шайтан не сунется. Ну, где он?

— Это я! — Ибрагим поднялся со стула.

— Хорошо придумал. Его — на кладбище, а себя — в тюрьму?!

Унтер отстегнул от пояса наручники и нацепил их на Ибрагима, не переставая ворчать:

— Работаешь, как ишак, ни дня, ни ночи не видишь.

— Ночи теперь темные, подождали бы до утра, — предложил староста. — Скажете потом, что искали преступника.

— Нет уж, мы пойдем. Эй, шагай вперед! — крикнул унтер Ибрагиму.

Тот послушно встал впереди всадников. Дядюшка Дурмуш, не шевелясь, смотрел ему вслед.

— Эх! — вздохнул кто-то в толпе. — Хоть и убийца, а все-таки сын родной!

— Не печалься, дядя Дурмуш, видно, такая его судьба.

Старик потер лоб ладонью.

— Видно, так…

Он нагнулся и долго искал на полу упавшую палку, чтобы скрыть от людей слезы.

Услыхав об аресте Ибрагима Салиха, Хасан вспомнил, как таскали в касабу его самого, как, выпуская его, чиновник велел ему прийти еще раз, через неделю. А с тех пор уж не одна неделя прошла. Как бы не было беды! Он решил наведаться в касабу. Оповестил всех соседей, чтобы к вечеру написали письма (в Караахметли почты нет, письма отправляют с оказией).

На другой день вышел с зарей. Шагалось легко, весело. Вот уже и шоссе. Задержался немного у родника. Сполоснул руки, лицо и уселся на свое любимое место под тутовым деревом, потом огляделся. Неподалеку на пригорке маячила повозка Мастана. Хасану стало не по себе, но он отогнал тревогу: «Какое мне до него дело!» — и растянулся на земле, глядя на небо и хлопая себя ладонью по лицу, чтобы поймать щекочущего кожу травяного клопа.

Повозка подъехала прямо к Хасану и остановилась. Из нее вышли Мастан и Алие. Хасан приподнялся.

— Селямюналейкюм, — приветствовал его Мастан.

— Алейкюмселям.

— В касабу?

Хасан кивнул.

— Идите к нам в повозку, — сказала Алие.

— Я груз тяжелый, — улыбнулся Хасан.

— Садись, садись, — поддержал Мастан. — Мои лошади вытянут.

Хасан сел. Если бы не Алие, не согласился бы ни за какие деньги. И почему при этой девушке он так смущается, власть над собой теряет? Вот бы на ком жениться! Да разве она ему пара?

Хасан сидел рядом с Мастаном, напротив Алие. Девушка в упор рассматривала его.

— Какое дело у тебя в касабе? — спросил Мастан.

— Скучно стало, решил погулять.

— Что ж, молодому только и гулять.

— Да, в деревне очень скучно жить, — сказала Алие.

— Нам не привыкать, — ответил Хасан. — Это я так что-то захандрил. Нездоровится вроде…

— От усталости, должно быть, — сказал Мастан.

Разговор явно не клеился. Алие продолжала с любопытством смотреть на Хасана.

— А то давай с нами в больницу! — после некоторого молчания сказал Мастан.

— Кто ж у вас заболел?

— Ее везу. — Мастан показал на дочь. — Что-то тоже все время грустная ходит.

Хасан глянул на девушку.

— Пусть сгинет хворь, как вчерашний день.

— Спасибо, — улыбнулась Алие.

Он смущенно опустил глаза.

Повозка въехала в касабу. Хасан соскочил на мостовую.

— Благодарствую! Счастливого пути!

Он направился прямо в суд. Секретарь, у которого он спросил о Хусейне, долго рылся в бумагах и, наконец, объявил:

— Его здесь давно нет. Они пожениться успели.

Хасан облегченно вздохнул, словно груз свалился с его плеч. Теперь надо сходить в тюрьму. Хоть и не приемный сегодня день, но можно к ограде подойти, поговорить. Особенно хотелось ему повидаться с Гюрро. Приближалось как раз время прогулки.

Вот надзиратель открыл большую дверь. Заключенные выходили по одному и по двое. Гюрро шел последним.

— Гюрро! — окликнул Хасан.

Тот завертел головой.

— Ула! Это ты, Хасо?

— Я самый!

— Как твои дела?

— Спасибо, ты-то как?

К Гюрро подошел надзиратель, стал отгонять от решетки.

— Прощай! Ефрах я ельби! — донеслось до Хасана. Слезы навернулись ему на глаза.

— Ефрах я ельби, — тихо прошептал он.

Возвратившись к вечеру в деревню, Хасан никак не мог угомониться, пошел снова бродить по горам.

Вдыхая полной грудью ночную прохладу, он дал волю своему воображению.

Из головы не выходила Алие. О чем бы он ни думал, мысли его вновь и вновь возвращались к ней. Что она хотела сказать своим взглядом там, в повозке? Тысячу значений можно приписать такому взгляду. А вдруг он тоже нравится ей? Думать об этом было приятно — она красива и богата. Только вряд ли… Алие выросла в касабе, кого только она там не повидала! Врачи, инженеры, адвокаты! Что такое он перед ними? Ничто! Не может его полюбить Алие. «Увидела себя голодная курица в амбаре с ячменем!..» А все-таки как она глядела на него из-под опущенных век, как вздыхала!.. И прямо на глазах у отца!

Хасан достал сигарету и глубоко затянулся. Внутри у него горело, он жадно вдыхал в себя дым, словно стараясь заглушить терзающую сердце тревогу. Рассудить трезво — разве сможет он пойти к Мастану и попросить руки его дочери? Никогда в жизни! Для Мастана он нищий, голодранец. Увезти ее? Но куда? И что он потом будет делать? Ну он-то еще куда ни шло, а она, дочь аги, воспитанная в городе?

Опять понесло те же воды в ту же реку!

Ничего не надумав, Хасан вернулся в деревню, а ноги сами направились к дому Мастана. Он остановился за углом. Отсюда было видно ярко освещенное окно. Лампа «люкс» далеко разливала сильный, ровный свет. Мастан долго был единственным в деревне обладателем такой лампы. Когда Муса тоже завел себе «люкс», ага даже обиделся на него.

За белой занавеской мелькнула тень. Надо уходить, да ноги будто приросли к земле… Тень опять приблизилась к окну. Конечно, это ее тоненькая фигурка! Она разговаривала с кем-то через плечо, то и дело оборачиваясь назад. Хасан невольно подошел ближе к окну. Слышны были обрывки разговора. Голос Алие звучал приглушенно, но кое-что можно было разобрать.

— А чем он хуже других? — говорила девушка. — Почему ты придаешь этому такое значение?

Мастан говорил что-то назидательно, она отвечала резко.

— Он крестьянин… — долетело до Хасана. — Наша честь… Древний род…

«Кого-то хвалят, кого-то ругают — ничего не понять!»

— Воля твоя, — сказала Алие, и тень ее, как веточка на ветру, метнулась в сторону.

Разговор продолжался, но Хасан не мог уловить ни слова… И вдруг…

— Я не променяю Хасана на десять докторов! — явственно донеслось до него.

Он даже вздрогнул. Значит, это о нем шел разговор? Значит, это все возможно?!

Все, о чем он мечтал на горе́!

Как безумный, мчался Хасан, не разбирая дороги. Она не променяет его на десять докторов! Так и сказала отцу в лицо! Чего же он-то боится? Нечего ему бояться. Он все сделает для своей Алие. Раз она отцу решилась такое сказать — значит, Хасан ей действительно нравится. (В суеверном страхе, чтобы не спугнуть свою судьбу, Хасан даже мысленно не произносил слова «любит».)

Месяц был уже высоко. Грудь Хасана распирало от нахлынувшей радости. Если бы сейчас ее увидеть! Он сказал бы ей все, что переполняет душу.

Во всем мире сейчас существовала только она. Богатство ее отца, конфискованные земли крестьян — это было забыто.

Обежав деревню кругом, он опять очутился возле ее дома. Лампа уже была погашена. Он прошел мимо самого окна.

— Хасан!

Хасан обернулся. Она, Алие!

— Гуляю вот… Что-то не по себе…

— И мне не спится. Давай поговорим о чем-нибудь.

— Увидят еще…

Алие ничего не ответила.

— Приходи завтра утром к реке, — осмелился он.