Сели мы со старостой, ждем. Час-другой проходит, от нашего благодетеля ни слуху ни духу. Наконец вваливается. Весь в поту, вид прибитый.

— Мудреное ваше дело. Сам черт не разберется. Нашими силенками его не распутать, судом пахнет. Один сын шейха Махмуда может его решить.

Тут погремел я золотом в кармане. Глядишь, этот звон его на другой лад настроит.

— Всякое дело можно решить, ага, — говорю. — И из нашего положения выход найдется.

Отер он пот с лица, смотрит на меня с прищуром.

— Да что ты смыслишь в деньгах? — говорит. — Ты рассчитал, чтоб колесо твою мельницу вертело, и точка. А что Сорик-оглу по своим деньгам рассчитал, тебе и в голову не взбредет!

Потом помягчел малость.

— Ты послушай меня. Зря деньгами направо-налево не сори. Не такие это двери, чтоб десятком золотых их отворить. А если кто возьмется, тому не верь, обманет. По документам выходит, что продал сын шейха Махмуда вашу деревню Сорику-оглу, да еще расписку ему в том дал. Продавал не продавал, таких слов в расписке нету. Зато указаны границы его владений. Вот ты говоришь, ваша граница проходит позади мельницы и по речке Куручай. А в его расписке указано, что граница проходит на восток от мельницы и по речке Каратай. А коли этому верить, то и деревня ваша, и мельница относится к владениям Сорика-оглу. Может, там что и подделано, да поди разберись. Старые-то списки уж в архив сданы, к ним доступа нету. Разве что сам сын шейха Махмуда приедет. У него свои бумаги должны быть. А по расписке его выходит, Сорик-оглу вам законный ага. Вы ему и ашар платить должны, и налог с дыма. Сын шейха Махмуда свои права только через суд может доказать. Что я вам присоветую? Немедля ехать к своему хозяину, все ему выложить.

— Куда ехать? Наш абукат-ага на другом конце света живет.

— Где же?

— Да в Стамбуле.

— Адрес его у вас есть?

— Есть.

— Тогда так сделаем. Диктуйте письмо вашему аге, я все как есть запишу. Будем просить, чтоб сам сюда приехал, разобрался.

Переглянулись мы со старостой.

— Попросим.

Писарь уж собрался было писать.

— Нет, — говорит, — лучше моего деверя никому не написать. Он тоже абукатом служит. Абукат абуката всегда поймет. Он и напишет и нас на верный путь наставит. В партии у него вес большой.

На ноги поднялся.

— Вы теперь подите на рынок, там подзаправьтесь, а я покуда к деверю забегу, письмо ваше заготовлю.

Сказали мы ему адрес абуката и ушли.

На базаре зашли в духан, заказали мяса, сидим, ждем.

— Как думаешь, — спрашиваю у старосты, — поедет абукат-бей в такую даль нас выручать?

— Если он нашей деревни не продавал, ясно, поедет. Не допустит его душа, чтобы над нами измывались.

— А вдруг да не поедет? Чем черт не шутит?

— Сам не поедет, человека пошлет. Или весть нам подаст. Наш ага — добрый человек, не отдаст нас выродку на растерзание.

После обеда вернулись мы к писарю. А он уж нас поджидает.

— Пойдемте, я вас к своему деверю провожу. Он с вами потолкует.

Заходим мы к абукату в комнату. Смотрим — сидит за столом черноглазый человек, борода лопатой. У стенки — зеленый шкаф из железа, на заднюю стенку молитвенный коврик приколочен, над ним в рамке под стеклом — бумага об окончании абукатской школы. На гвозде висит амулет в черепаховой оправе.

— Знаю я Кемаля, сына шейха Махмуда, — говорит абукат. — Мы с ним одну школу кончали. Он мне дороже брата. Я для него все сделаю. Вы не беспокойтесь, я ему письмо уже написал, в письме все подробно изложил.

Берет со стола письмо, показывает нам.

— Если купчая подделана, он сразу все поймет. А тогда или сам сюда приедет, или мне документы вышлет, я ваше дело поведу.

— Да продлит всевышний твою жизнь, бек, — говорю и с этими словами кладу на стол два золотых. Он на меня руками замахал.

— Ну, что вы! Какие могут быть деньги? Я для него стараюсь, как брат.

Неловко мне стало, помялся я и спрашиваю:

— А что же нам теперь делать? Что своим-то сказать. Сорик-оглу с нас налоги требует.

— Пока дело не прояснится, ничего не платите. Пожалуй, лучше поднимитесь к губернатору. Все ему объясните. Скажете, Сорик-оглу объявил себя хозяином вашей деревни, а на самом деле ваш хозяин такой-то. Мы, мол, написали ему письмо, просим у него совета. Если губернатор вам скажет, что ваш ага теперь Сорик-оглу, значит, так и есть. Придется вам платить ему налоги.

Староста шепчет мне на ухо:

— Да кто нас к губернатору пустит? Ты скажи ему, пусть нас проводит.

Я и говорю абукату:

— Мы-то пойдем, да ведь не пустят туда нас, деревенских.

Засмеялся абукат.

— Как не пустят? Вы теперь хозяева нашей страны.

Потом улыбку с лица согнал и говорит:

— Как подойдете к особняку губернатора, увидите у дверей полицейского. Подойдете к нему и скажете: нас, мол, послал к губернатору Хызыр-бек, он передает тебе свой привет. Полицейский проведет вас куда следует.

Пожелали мы абукату доброго здоровья, распрощались с ним, вышли наружу. Тут писарь спросил у нас два золотых, что абукат не взял. На почтовые, мол, расходы. Забрал, бросил их себе в карман.

— Заходите, — говорит, — как-нибудь на кофеек.

Показал нам губернаторский дом и зашагал к себе в контору.

Подходим мы к дому — у обоих сердце бьется. У дверей никого. Заходим внутрь, подымаемся по лестнице. Перед нами — большой зал, а в конце его — дверь двустворчатая. У дверей один полицейский и один жандарм. На стене картина: Гази-паша на коне сидит.

Подходим к двери — полицейский брови насупил.

— Что надо?

— Так и так, мы от абуката Хызыр-бека. Он тебе привет посылает. Нам по делу к губернатору надо.

Полицейский враз лицом просветлел, усадил нас, спрашивает, в чем наше дело. Потом говорит:

— Ждите. Я о вас доложу. Может, и примет.

Поправил на себе ремень, пригладил волосы, постучался в двери, зашел внутрь. Возвращается.

— Проходите, — говорит. — Господин губернатор вас ждет.

Сняли мы у дверей свою обувку, полицейский с нас еще и шапки поснимал.

Входим. Перед нами стол под стеклом, за столом огромное кресло, в нем сидит сам губернатор. Представительный такой. Брови густые, как у Гази-паши, глаз острый. В лицо ему и глянуть жутко.

Застыли мы у дверей как вкопанные, оторопь нас взяла, и вдруг слышим:

— Проходите поближе, дорогие гости!

Это он нам так ласково говорит и знаком садиться указывает.

Без отца я вырос. Ласки ни от кого не видал. Услышу от кого доброе слово — сердце так птицей и встрепенется навстречу доброте людской. Бросился я ему руки-ноги целовать. Не позволил он. Встал, кликнул полицейского, велел нас конфетами из коробки угостить. Потом принялся нас расспрашивать, откуда мы да с какой заботой пришли. Голос участливый. Тут развязались наши языки, мы ему все выложили про деревню Карга Дюзю.

Выслушал нас губернатор — лицом посуровел. Берет трубку телефона, вызывает чиновника из отдела купчих.

— Принесите мне документы, подтверждающие продажу деревень Сорику-оглу.

Пока тот бумаги готовил, губернатор опять принялся нас спрашивать, сколько семей в деревне, чем народ кормится, какую веру исповедует: шииты[31] или ханифиты[32].

Входит тут чиновник. Тощий, желтый, как свеча. На лбу пот блестит. Поклонился губернатору — бумаги у него из рук на пол посыпались. Полицейский бросился их подбирать.

Нацепил губернатор на нос очки, склонился над бумагами. Листал их, листал, у чиновника что-то спрашивал. Потом отложил бумаги и говорит:

— Итак, значит, два месяца тому назад адвокат Кемаль-бей, сын шейха Махмуда, продал свои земли, доставшиеся ему в наследство от отца, Сорику-оглу, и дал в том расписку. Деревня Кара Дюзю расположена на проданных землях.

— Все так, бейэфенди!

Снял губернатор очки, к спинке кресла прислонился: