— Хорошо бы эта девочка была спокойной. Я к ней пошлю Атарсиса. За невинную и несовершеннолетнюю он дает сто тысяч. Представляешь, Ахмет: сто тысяч!

Знание английского языка еще раз послужило Александре. Она окончательно поняла, где она и чего от нее хотят. Тошнило, голова кружилась, оглядывала комнату и думала: где Нина Ивановна, что с ней? Помнила ее наказ: до конца сохранять самообладание. Ей нельзя распускаться и впадать в истерику. Тогда ее снова оглушат газом и сделают с ней, что хотят. Собрала все силы, глубоко вздохнула, сказала:

— Воздух! Мне трудно дышать.

Цыганка открыла окно, подвела ее к подоконнику. Саша увидела, что находятся они на третьем этаже, внизу черными пятнами стелются кусты — те самые, с длинными, как голые руки, будыльями. Мгновенно созрел план. Только бы ушла эта противная черная жаба.

Узбек открыл дверь и жестом пригласил войти низенького как мальчик, худенького мужчину. Подобострастно кланялся ему, показывая на Сашу. По–английски говорил:

— Ей пятнадцать лет. Девочка, совсем еще девочка.

Сашу вдруг осенило: справлюсь! С этим я справлюсь.

Повернулась к узбеку:

— Хорошо. Я знаю, что от меня хотят. Мне нужен гонорар. Хорошие деньги.

— Деньги?.. Сколько тебе нужно денег? Тысяча долларов хватит?

— Тысяча? — возмутилась Саша. — За мою молодость? Я еще не знала мужчин — это что–нибудь стоит?

— Да, да, — обрадовался узбек, — cтоит. Невинность мы дорого ценим. Только ты будь умницей, этот человек, — он кивнул на клиента, — страшно богатый! Он тебя одарит.

— Одарит или не одарит, я не знаю, а вы мне деньги давайте заранее. Три тысячи долларов!

— Три тысячи! Вай–вай! Ну да черт с тобой, на тебе три тысячи.

Отсчитывая деньги, ворчал:

— Такой суммы мы еще никому не платили. Ну, хорошо, хорошо. Ты потом и мамашу уговоришь. Она еще спит… Тут, в соседней комнате.

Саша сунула в карман юбки доллары, властно приказала:

— Уходите! Я стесняюсь.

Подошла к зеркалу, поправила прическу. Краем глаза наблюдала за «крючком» — она сразу же так окрестила своего кавалера, — думала, что же она с ними будет делать, как его одолеть? На ее счастье окно осталось открытым, и узбек, и цыганка поверили Саше, обрадовались предстоящему большому кушу, который за нее возьмут, и удалились. А «крючок», пошатываясь на тонких ногах, вяло раздевался. Спрашивал на английском:

— Ты у них впервые? Тебя никто не трогал? Смотри, не награди меня какой–нибудь чертовщиной. Я этого не люблю.

Язык у него заплетался, он снял куртку, расстегнул ворот рубахи и говорил, говорил…

Саша подошла к окну, отвечала ему по–английски, мирно и тихо, и будто бы ласково. Она вдруг ощутила в себе прилив сил и даже обрадовалась. Мужичонка слабенький, да еще пьяный. И окошко открыто. Вот как бы его привлечь сюда, к окну… Она протянула к нему руки.

— Идите же! — сказала на хорошем английском языке.

— Сейчас, сейчас. А ты раздевайся, милочка. Я буду любить тебя. Мне сказали, что ты ничего в этом не понимаешь. Вот я тебя научу. Ты, наверное, скажешь, я старый. Но русские говорят: старый конь идет по борозде и ничего не портит. А? Знаешь такую пословицу? Я был у вас в России, купил книгу «Пословицы и поговорки». Но ты знаешь английский язык — откуда?..

Снял с себя одежду, остался в трусах и майке. Саша отвернулась, боялась увидеть его обнаженным. Она видела мужчин на пляже, купалась вместе с парнями, но то юноши, обыкновенные ребята, и все у них было красиво. Этот же уродлив и купил ее для своих утех, он сейчас и с нее станет стаскивать одежду, хватать, тащить на койку.

«Крючок» сидел в кресле, что–то бормотал, но она уже не разбирала слов от сильного волнения.

Саша готова была разрыдаться, но снова и снова вспоминала наказ Нины Ивановны: держаться до конца, не расслабляться… «Какой же я боец, «черный ястреб»?..» Эта мысль, словно электрическая искра, пронзила сознание. Она встрепенулась, до боли сжала руками край подоконника. Повернулась в сторону «Крючка» — он покачивался в кресле и бормотал.

— Напился, много курил. Зачем? Черт меня дернул!.. Да. Но откуда же знать, что тут подвернется такая птаха. И так хороша! Но ничего, ничего. Я дам тебе денег, много денег, и увезу домой. Там много фей, но ты будешь главная, будешь любить меня…

Саша теперь разбирала каждое слово. Знала, что богатые люди имеют свои яхты и там у них молоденькие девочки. Старики тешатся с ними и платят большие деньги. Ей он тоже хочет уготовить такую роль.

«Крючок» замахал руками, сказал:

— Опусти шторы. Не надо на меня смотреть. Я не атлант. А сегодня и вовсе… слаб. Но ты меня будешь гладить, и мой космополит проснется. А?.. Ты знаешь, что такое космополит? Не знаешь. Я сейчас тебе покажу.

— Гладить… Космополит… — старалась понять его Саша.

Он поднялся и нетвердой походкой направился к ней. Саша посторонилась, взяла его за руки и помогла сесть на подоконник. Сердце ее билось, как мотор на быстрых оборотах, тело хилого старого мужичка казалось холодным, липким и будто бы неживым. В голове колотились слова «гладить», «космополит»… Вспомнила чьи–то рассказы о стариках, которые потеряли мужскую силу и могут только гладить женщину. Таких старичков называют «гладиаторами». Их будто бы любят проститутки. Общаясь с ними, они получают большие гонорары, дорогие подарки. Такие рассказы Саша слышала от Шахта и его друзей, которые при ней как нарочно заводили сексуальные разговоры. Но при чем тут «космополит»?..»

Подсадив на подоконник «Крючка», она ощутила его костлявое холодное прикосновение, он взял ее руку и тянул вниз, к своим ногам. И слюняво шептал:

— Ты раздевайся. Я тебя увижу и — буду молодец. О–о–о!.. Ты еще не знаешь, каким я бываю…

Договорить он не успел. Саша обеими руками толкнула свою «любовь» — да так сильно, что тот и охнуть не успел — полетел вниз кверху ногами. Кусты затрещали, и густая крона сомкнулась над незадачливым донжуаном. В кустах он не ворохнулся, зарылся в густую зеленую листву, и лишь острый глаз Александры мог разглядеть среди листьев и будылья что–то белесое, вроде камня или пенька эвкалипта.

Саша заслонила окно спиной, с ужасом смотрела на дверь. Не войдет ли кто? Но нет, дверь не открывалась. В этом заведении не принято заглядывать. Александра вспомнила, что в соседней комнате — ее «мама». Рванулась в коридор, открыла дверь и увидела на кровати Нину Ивановну.

— О–о–о!.. Оглушили какой–то гадостью.

Саша схватила ее за руки, потащила к себе. На счастье их никто не увидел.

В углу комнаты стоял шкаф; Саша открыла его и достала стопку простыней. Связала две в тугой узел. Потом еще две, и все четыре соединила вместе. Потом еще четыре, и у нее получилась длинная бечева, которую она прикрепила к батарее.

— У вас руки крепкие? Вы можете спуститься по этим простыням?

— Спуститься? Куда?

— Ну, в открытое окно. Спуститься вниз, на землю?

— О-о!.. Это прекрасная мысль. Я же спортсменка. Ты еще не знаешь, как я могу лазать. Как кошка!

Она схватилась за конец простыни и перевалилась через подоконник. Саша ее держала. Минута–другая и Нина Ивановна была на земле — возле того самого куста, где успокоил свои вожделения владелец портов, теплоходов, кораблей.

Саша быстренько и сама спустилась.

Возле дома не было никаких ограждений. Прошли несколько шагов и очутились на улице. Остановили первый же автомобиль, приехали в гостиницу. Приведя себя в порядок, вдруг подумали: «Будет погоня! И тотчас же полицейские очутятся у нас в номере!»

Взяли сумочки с деньгами, плащи, зонтики, документы, спустились вниз. Остановили автомобиль.

— Далеко здесь до пляжа?

— Вам какой пляж нужен, южный или северный? А может, вас доставить в Гранд Клондайк? Но он далеко — сто двадцать километров отсюда.

— В Клондайк везите.

Через час с небольшим они высадились в благословенном уголке окрестностей Перта, на берегу океана, где было много отелей, палаточных городков, стоянок автомобилей. Расплатившись с шофером, пошли на пляж и здесь по берегу устремились в сторону подальше от Перта. Они шли почти молча, не веря еще тому, что так счастливо вывернулись из страшных тисков, в которые так неожиданно и опрометчиво попали.