Лейтенант Эдселл, не обращая на это ни малейшего внимания, продолжал в том же духе:

— Не знаю, слышали ли вы о вчерашней истории, но мне кажется, нам удалось заставить их отступить. Вы знаете, что на этой неделе к нам прилетела группа цветных летчиков для участия в новом проекте. Разумеется, наши недобитые конфедераты и прочая шушера из белых, вроде выпускников Вест-Пойнта, не на шутку всполошились. Еще бы — если так дальше пойдет, негров признают за людей. Такого ни в коем случае нельзя допустить! Поэтому они решили дать бой и подтвердить превосходство Белого Человека. Думаю, они крепко выпили — вполне в их духе. Позапрошлой ночью они собрали толпу побольше — ведь когда их двадцать или тридцать против одного, эти храбрецы никого не боятся; а как только цветные офицеры, экипаж среднего бомбардировщика, приземлились, те набросились на них прямо около командно-диспетчерского пункта базы. Конечно, дело замяли, но мне кажется, конфедератам тоже досталось, раз они предпочитают помалкивать. Я случайно узнал, что один из чернокожих пилотов до сих пор в госпитале. С этого вся заварушка и началась.

— Не может быть, — решительно сказала Турк. — Ни за что не поверю. Мне кажется…

— Разумеется, вы не верите, — сказал лейтенант Эдселл. — Вот поэтому-то эти кретины и садисты из старых добрых южных штатов и обращаются с неграми, как им вздумается. Когда вам об этом говорят, вы просто не верите. Ну как же, разве возможно, чтобы эти обаятельные галантные южане такое себе позволили? Так вот, можете мне поверить. Все это произошло на самом деле. Много чего происходит на юге, о чем вы понятия не имеете. И о том, что ежедневно творится в армии, вы тоже часто не подозреваете. Зачем утруждать свои хорошенькие головки? Гораздо проще ничего об этом не знать — и все будет в порядке. Сейчас я вам расскажу, что у нас вчера случилось, хотя вам, конечно, удобнее в это не верить.

Лейтенант Эдселл забыл про завтрак — он только снял тарелки с подноса и поставил на стол.

— Вчера все началось с того, что у Прескотта Филлипса из службы связи с общественными организациями хватило смелости по-человечески отнестись к цветному журналисту — так, как, вне всякого сомнения, у нас отнеслись бы к его белому коллеге. Этот журналист получил аккредитацию в Вашингтоне и проделал долгий путь специально, чтобы написать о проекте со средними бомбардировщиками. Тут ведь вот что важно. Речь шла даже не о том, имеет ли он право писать статью о нашем проекте. Генералу Билу было приказано показать ему все, что требуется. Кроме того, я могу подтвердить, что этот цветной парень — классный журналист. Разумеется, из-за того, что у него черная кожа, реакционная пресса — крупные газеты — не берут его на работу и не печатают его статьи, но он во много раз умнее и талантливее, чем большинство надутых болванов из газетных синдикатов. Я это не просто так говорю — я его хорошо знаю. Мы вместе в колледже учились. Он сам пробился в жизни — работал официантом и учился. И я, кстати, тоже, если хотите знать. — Он с вызовом взглянул на капитана Бертон и презрительно улыбнулся.

Лейтенант Турк заметила, что Липпа с обожанием внимает каждому его слову, точно Дездемона, слушающая рассказ Отелло о его подвигах. Она не отрываясь смотрела на Эдселла, и все, что он говорил, казалось ей необычным, восхитительным и трогательным.

— Ну вот, — продолжал Эдселл, рубанув воздух ладонью, — наше местное начальство взяло на себя смелость запретить то, что санкционировал Вашингтон. Разумеется, им очень не хотелось пускать журналиста. Особенно после того, что случилось накануне вечером. К тому же они издали кучу расистских приказов, чтобы отделить чернокожих летчиков от остальных офицеров гарнизона, но потихоньку, без шума. Тогда мы, конечно, еще не знали, с чего это вдруг поднялась такая паника. Я сразу почувствовал — здесь что-то нечисто, но сперва не мог понять, в чем дело. Ну а Прес немного наивен — в некоторых вопросах. Во-первых, у него всегда была куча денег. Его папаша сказочно богат — ну, Филлипс, вы слышали. Казалось бы, он достаточно долго прослужил в армии, чтобы понять, что если с кем-то обращаются несправедливо, то всегда не без ведома начальства; а этот дуралей решил, что, если все расскажет Моубри, тот разберется и все станет на свои места. Смех, да и только! Да даже если бы Моубри не был до смерти напуган — по понятным причинам… Прес всерьез вообразил, что настоящий кадровый военный старой закалки, всю жизнь прослуживший в армии — думаю, на любом другом поприще он просто умер бы с голоду, — и вправду печется о справедливости! Бог мой — да он и слова такого не слышал! — Лейтенант Эдселл заметил стоявшую перед ним чашку кофе и сделал большой глоток.

Капитан Бертон встала из-за стола с покрасневшим каменным лицом.

— Мне, пожалуй, пора, — сказала она. Губы у нее дрожали, но она промолчала — то ли не нашлась что сказать, то ли боялась, что скажет что-нибудь слишком резкое. Она с негодованием грохнула стулом, вышла в центральный проход между столами и направилась к выходу.

— Что, правда глаза колет? — сказал лейтенант Эдселл, кивнув вслед уходящей Бертон. — Надеюсь, она не убьет вас из-за меня?

— Да ну ее к черту, — ответила Липпа с развязной интонацией, неприятно поразившей лейтенанта Турк.

— И то верно, — сказал лейтенант Эдселл. — Люди ее типа мне особенно симпатичны.

— Полегче, полегче, — сказала лейтенант Турк. — И имейте в виду, что ей люди вашего типа совершенно несимпатичны. Мне тоже пора идти, но я хочу сперва дослушать ваш рассказ. Нельзя ли поживее?

— Отчего же, можно, госпожа зануда, — сказал лейтенант Эдселл. — Только с какой стати? Я рассказываю для Липпы. А вы просто случайно оказались с нами за одним столом.

— Знаю, знаю, — сказала лейтенант Турк. — Я просто ЖДУ того места, где вы учите полковника Моубри, старого кадрового военного, как ему жить дальше. Это скоро?

— Уже сегодня, вероятно, кое-что произойдет, — сказал лейтенант Эдселл. — Разумеется, в том случае, если полковник не откажется от своей затеи. Еще до полудня его ждет небольшой сюрприз — думаю, он может здорово влипнуть, что меня лично нисколько не огорчит. Кроме того, вчера вечером ему пришлось арестовать группу цветных офицеров. Им сказали, что гарнизонный клуб открыт только для белых — я же вам говорил, что они проводят политику сегрегации. И я рад, что кое-кто из летчиков не захотел смириться и пошел в клуб. Ну и, понятное дело, пришлось напустить на них военную полицию.

— А что вас, собственно, так радует, — сказала лейтенант Турк. — Я вижу, вы ужасно довольны, только вот не пойму, чем именно.

— Не люблю, когда людей за людей не считают. Зачем же тогда четыре демократические свободы? Все, за что мы сражались?

— Это кто же, простите, сражался? — спросила лейтенант Турк. — Я что-то не поняла.

— Ах, вот вы о чем, — с довольным видом рассмеялся лейтенант Эдселл. — Зря вы лезете в бутылку, Аманда. Что вы хотите этим сказать? Что я только болтаю, а дойдет до дела, струшу? Думаю, вы не правы. Я так же не хочу умирать, как и все те, кто ежедневно гибнет на фронте, но не думаю, что сбежал бы с поля боя. Я же не виноват, что меня направили в тыл. — Он взглянул на нее с восхищением. — А знаете, из вас, пожалуй, может кое-что выйти. У вас отвратительный характер, а это крайне важно, чтобы устоять против этих поганцев. Думаю, вы бы так не обиделись на мои слова, если бы не сознавали в глубине души, что они и вправду сукины дети и что нужно как-то с ними бороться. Видели бы вы вчера этих самодовольных ничтожеств! Да их чуть удар не хватил, когда Прес Филлипс сказал все, что о них думает, — бедняга Моубри верещал как мартышка, старина Росс, инспектор ВВС, гудел как труба, строил из себя беспристрастного судью. Тут еще этот мерзкий выскочка — майор из отдела личного состава по фамилии Блейк — сказал: «Подумаешь, всего лишь какой-то ниггер». А балбес полковник Култард так и просидел с раскрытым ртом. Только не уверяйте меня, будто вы думаете так же, как они. Не сомневаюсь, вы тоже за то, чтобы с людьми обращались по-человечески.