А слуги между тем время от времени нагибались друг к другу и передавали шепотом отрывочные слова. Чаплинский не замечал уже ничего, но вот дорога начала светлеть, лес поредел, и вскоре всадники выехали на опушку.

«Фу ты! Ну, слава господу богу! — вздохнул облегченно Чаплинский, оглядываясь на темную стену леса, оставшуюся за ним. — Здесь все — таки просторнее. А вон и озеро…»

— Гей, хлопцы, скорее! — крикнул он уже смело и пришпорил коня.

Вскоре всадники остановились на берегу озера, в том месте, где колыхалась на тихой воде запрятанная в камышах лодка рыбака. Сначала Чаплинский хотел было приказать кому — нибудь из слуг перевезти себя на тот берег, но после минутного размышления перспектива остаться вдвоем с хлопом в лодке посреди озера показалась ему не безопасной.

«Еще выгонит, шельма, в воду», — подумал про себя Чаплинский и решил отправиться сам.

— Слушай, Максиме, — обратился он к старшему, отозвав его в сторону, — ты там того… пану Ясинскому скажи, что я, мол, остался ночевать у соседа и завтра утром вернусь, а мне… гм… — крякнул он, — туда вот к рыбаку надо заехать… Ну, чего ж пялишь глаза?.. Поезжай! — крикнул он нетерпеливо, заметив, что слуга смотрит на него как — то насмешливо.

— Слушаю, вельможный пане, — ответил хлоп.

— То — то ж, — проворчал Чаплинский, влезая в лодку, и, отъехавши на некоторое расстояние от берега, он еще крикнул: — Ну ж, живо, негодяи! Чего еще тут глядите? Я вас… — остальные слова его рассыпались где — то в тихом летнем воздухе, потому что хлопы, не слушая его понуканий, уже мчались во весь опор к селу.

Подгоняемая ударами весел, лодка выплыла на середину озера. Кругом стояла прозрачная лунная ночь; разлившееся на далекое пространство озеро словно застыло в каком — то волшебном сне; вода не зыбилась, не волновалась, и казалось, что лодка рассекала пронизанное месячными лучами стекло. Небо было ясно, безоблачно, недалеко от полного месяца горела ярким огнем одинокая звезда. Чаплинский оглянулся. Берег уже ушел от него; кругом, на сколько глаза хватало, разлилась фосфорически светящаяся гладь воды, и только по берегам смутно выделялись волнистыми силуэтами темные опушки лесов. Посреди озера виднелся зеленый островок, часть белой хаты каким — то серебристым пятном выступала из темной зелени, окно в хате светилось, и при лунном сиянии оно казалось на белой стене хаты каким — то ярко — красным платком. Кругом было тихо, безмолвно, и только звук спадающей с весел воды производил слабый метрический шум.

Но красота ночи не трогала Чаплинского. Это освещенное красным светом окошечко производило на него какое — то возбуждающее, раздражающее впечатление.

Прошло еще несколько минут. Наконец лодка мягко ударилась о берег острова. Чаплинский поспешно вышел из лодки и, даже не привязавши ее к вбитому колу, торопливо направился к хате. В противоположной стороне ее было совершенно темно и тихо. Никто из приставленных молодиц не встретил его. Чаплинский дрожащею рукою распахнул дверь в Оксанину светлицу и остолбенел на пороге…

IX

Прямо против Чаплинского, выпрямившись во весь рост, стояла Марылька. Казалось, она ожидала его, лицо ее было гордо и злобно, в глазах горел недобрый огонь. Что — то торжествующее виднелось во всей ее позе. Чаплинский отступил назад.

— Ты?.. Марылька?.. Здесь?.. В такую пору?.. — произнес он растерянно, совершенно не зная, что подумать и что предпринять.

— Да, я! Ха — ха — ха! — рассмеялась коротким сухим смехом Марылька. — Не думал пан застать?.. Другую, может, ждал?

— Я?.. Другую?.. Брунь боже, моя королева! — путался он, робея все больше и больше. — Никого, кроме тебя. Но изумлен, зачем ты здесь? — подыскивал он слова, а в голове у него в это время стоял один вопрос: «Где Оксана, что с ней, что произошло здесь?.. Не налгали ли на него?.. Но все равно, что бы ни было, надо разрушить подозрения этой тигрицы, — решил он торопливо, — ишь, смотрит как!»

И, проклиная всех на свете, Чаплинский бросился очертя голову на первую подвернувшуюся ложь.

— Видишь ли, золотая моя, я… по дороге заехал сюда к рыбаку… — заговорил он торопливо, глядя куда — то в сторону. — Узнать насчет того… насчет улова.

— Насчет улова?.. И больше ничего? — приблизилась к нему на один шаг Марылька.

— Ну, а… что ж бы могло быть еще, моя богиня?.. Какие дела у меня могут быть с рыбаком?

— Какие дела?.. Пан не знает? — произнесла уже дрожащим от затаенного волнения голосом Марылька и впилась в его багровое от смущения лицо своим острым пронизывающим взглядом.

«Она знает все», — промелькнуло в голове Чаплинского, но он решился отчаянно идти до конца.

— Богине моей кто — нибудь оболгал меня? — зачастил он, хлопая веками. — Какая — нибудь гнусная ложь взволновала мое ненаглядное солнце… мою бриллиантовую звездочку… Но, клянусь, никого другого нет и не будет… в моем сердце… Никогда… никогда!.. Я летел домой как безумный, чтобы упасть к ногам моей крулевы… Мое появление здесь — простая случайность. Хотел проверить рыбака… Богиня еще сомневается?.. Но… як бога кохам… слово гонору! — приложил он руку к сердцу.

— «Слово гонору», — произнесла протяжно Марылька и медленно приблизилась к мужу, не спуская с него прищуренных глаз.

— Честью шляхетской клянусь.

— Так лжешь же ты, негодяй! — крикнула дико Марылька, отступая на шаг назад. — Нет у тебя чести, как нет и души!

Чаплинский хотел было прервать ее, но было уже поздно. Марылька стояла перед ним, горящая бешенством, и целая волна презрительных, шипящих ненавистью слов обрушилась на него.

— Ты думал обмануть меня и завел здесь целый гарем, а из меня хотел сделать обманутую жену; но знай же, что все мне открыто… Я знаю все!.. И презираю, слышишь… презираю и ненавижу тебя!.. Ты думаешь, быть может, что ревность говорит во мне?.. Ха — ха — ха… Ты мне и прежде был противен, а теперь гадок стал и омерзителен, как жаба, как гадина… — прошептала она полным отвращения голосом и продолжала, почти задыхаясь от бешенства: — Зачем ты уговорил меня бросить Богдана? Зачем ты оклеветал передо мною его?.. Подлый, низкий трус!.. Ты даже боялся встретиться с ним, бежал как заяц и увлек меня в свое позорное бегство. Трус, лгун и развратник!.. Еще клянешься своей шляхетской честью! До сих пор я думала, что ты хоть любишь меня; но этого чувства нет в твоем истрепанном сердце. Со мною рядом, через два месяца после нашей свадьбы, ты заводишь коханок… Ха — ха — ха! А клялся мне в безумной любви!.. Жалкий лгунишка, я ненавижу тебя, любви твоей мне не нужно, но и коханок я не позволю здесь заводить! Слышишь, не позволю! — гордо выпрямилась она. — Потому что я здесь госпожа!

В начале речи Марыльки Чаплинский было опешил; но когда он увидел, что она уже все знает и что разуверить ее нет возможности, он решил, что церемониться с нею нечего. Злость, брошенная ему в глаза обида, бешенство за сорванное наслаждение клокотали в нем все время и прорвались наконец бурно наружу.

— А это что за речи такие? — заревел он грозно, покрываясь багровою краской. — Пани с ума сошла или белены облопалась? Или она воображает, что в самом деле она здесь королева и богиня?.. А я ее верный слуга?.. Не позволю?.. Ха — ха — ха! — разразился он наглым смехом и, заложивши руки за пояс, отбросился своим тучным туловищем назад, — Была коханка и будет, на глазах твоих будет! Я здесь господин и муж твой, глупая баба, и будет то, что я захочу!.. Что же ты думала, что испугаюсь твоей шипящей злости?.. Или буду век, как влюбленный пастушок, в твои очи глядеть?.. Много пани на свою красоту рассчитывала, много! Я гадок пани, — ну, что же, отлично, — оттопырил он свои усы, — отлично, и пани опротивела мне! Но советовал бы впредь молчать и не мешаться в мои дела, а не то… отправляться лучше назад к своему хлопу! И то взял себе на шею обузу, через которую нет ни минуты покоя!

— Какая наглость! — вспыхнула до корня волос Марылька. — Я к пану не вязалась! Пан выкрал меня силой и обманул… Обуза?.. А кто ползал, как пресмыкающийся, у моих ног, умолял, заклинал?..