На улице умолкла пулеметная стрельба. Внизу закричали «ура». Опять раздались выстрелы. Беспорядочно стреляли с обеих сторон.

— О, это наши с баррикады пошли в атаку! — закричал Андрей. — Молодцы, молодцы. Смотрите же, скорей, скорей, как они там?

Ребята поползли вниз.

— Нет, нет, — сказал Андрей, — ты оставайся со мной. Пусть один Карасик. Он нам скажет оттуда. Ты, Карась, не бойся, ты смотри в дырку, в водосточную дырку. В тебя не попадут.

Тарасик лег у парапета и стал смотреть на улицу.

— Ну как, что там, что там видно? — волновался Андрей.

— Они бегут, —сказал Тарасик, глядя сквозь круглое отверстие водостока, — Вылезают из‑за баррикады и бегут. Здорово наступают. Вот легли. Нет, опять вскочили. Они бегут с ружьями прямо на юнкеров.

— Правильно, правильно, —шепнул Андрей Семке, —они теперь возьмут эти казармы. Они мешали двигаться нам вперед. Теперь мы покажем офицерам. Как там, не видно с нашей стороны высокого в кожаной тужурке? — крикнул он Тарасику.

— Да… вон… Нет, не этот. Все очень мелькает.

— Тебе больно? — спросил Семка.

— Что? А, нет, нет. Мне очень хорошо, — ответил Андрей. — Высокий в кожаной тужурке — это командир, Сергей Петрович. Он будет очень рад, что я выполнил его поручение.

— Я все‑таки сбегаю… — сказал Семка.

— Нет, теперь уж все равно. Мне не больно… Подползи‑ка поближе, — подозвал его Андрей, — Знаешь, — шепнул он ему, — ты не говори маме, что меня видел здесь. Пусть она думает, что меня взяли в плен. Не смей плакать! Мне бы сейчас музыку хорошую надо, а ты нюни распустил!

— Теперь наши уже вбежали в дом! — закричал Тарасик, —И в ворота, и в дверь. И ружьями бьют в дверь. Мешки упали, мешки упали из нижних окон. С баррикад еще бегут. С флагом, с красным флагом.

Он уже не заглядывал в отверстие, а смотрел прямо через парапет. Выстрелы не прекращались, стали слышны еще глухие взрывы.

— Это гранаты, —сказал Андрей. — Ну, теперь дело в порядке, они там все разрушат…

— У тебя бровь дрожит, —заметил Семка.

— Ничего, это — от радости. Теперь здесь тихо станет, и мать не будет бояться. Скоро весь город нашим будет. Ты винтовку не забудь, возьми с собой и спрячь.

— Андрюш, мне жалко. Как же ты…

— Не плачь ты! Мне‑то разве не жалко? Молчи!.. Ты знаешь Надю? Девушку из третьего дома? Ну, что рядом с нашим…

— Это твоя невеста, да?

— Что ты болтаешь? Откуда ты взял?

— Мы с Карасем видели, как вы целовались.

— Вот тоже выдумал. Мы просто с ней разговаривали. Так ты скажи ей, что меня, меня… ну, увезли. Схватили, связали и увезли, а я дрался. Так и скажи, что сам видел.

— Она не поверит.

— Нет, поверит. Я знаю, что поверит. Ты скажи, что здорово дрался. Ты скажи, там был толстенький офицер. Такой толстенький и розовый.

— Его убили, —сказал Семка, — Мы видели.

— Он был противный, как жаба. Такая зеленая… Нет, постой, кажется, розовая. Зеленая или розовая?

— Он что‑то не так говорит, — шепнул Семке подползший Тарасик, которому надоело глядеть вниз.

— Молчи, молчи, —оборвал его Семка, — Почему ты ушел оттуда?

— Там уже ничего не видно.

— Ну так сиди и молчи.

Семка понимал, что с братом что‑то неладное, но не знал, что предпринять.

«Святой Николай–угодник, святой Николай, — говорил он про себя так же, как говорила во время всех несчастий его мать, обращаясь к темной иконке в кухонном углу. — Спаси его и помилуй…» Семка видел струйку крови, и его охватывал ужас, что он ничего не может сделать.

— Мы не пойдем с тобой больше ловить рыбу, — сказал Андрей и лег навзничь.

— Пойдем, что ты, конечно, пойдем, —испугался Семка. — Еще как пойдем‑то.

— А? — поднялся опять Андрей. — Куда уж там! Течет, все время течет…

Он снова опустил голову и прильнул щекой к железу.

— Течет, как из дырявого мешка… Где же я читал про это: на полках лежали мешки с вином и их прокалывали ножом? Вот и забыл… Ах да, это был офицер, тот толстенький. Он‑то это и сделал. Так подстроил, что теперь все крутится. Видишь, Семка?.. Посмотри скорей, мне одному больно смотреть. Дрожит все…

Он лепетал еще, потом затих. В глазах у него мелькали зеленые и красные круги. Затем они стали расширяться. Все шире и шире. И от этого хотелось ему кричать.

— Знаешь что, ты все‑таки посиди с ним, — сказал Семка, —а я сбегаю. Он не умер. Так не умирают. Он жив. Он просто устал. Ты посидишь?

— Да.

— Я побегу. Ты только не трусь. Он устал и заснул. Разве так умирают?.. Он, конечно, жив.

Семка быстро спустился к парапету и побежал по крыше открыто, не прячась. Стрельба прекратилась. На горизонте были разорваны серые тучи. Видно было, как догорал желто–лимонный закат и пепельные тучи отступали кверху. Андрей Тимошин шевельнул рукою и застонал. Около него, сжавшись в комочек, сидел Тарасик. А внизу в казармах шла рукопашная схватка между юнкерами и красногвардейцами. Дрались уже во втором этаже, и юнкера отступали, забираясь все выше, на третий и на четвертый этажи. Некоторые из них из малодушья выбрасывались из окон на мостовую и жалко умирали на камнях, боясь встретиться лицом к лицу с теми, кто победно поднимал красное знамя над великим городом.

Александр Серафимович

ДВЕ СМЕРТИ

В Московский совет, в штаб, пришла сероглазая девушка в платочке.

Небо было октябрьское, грозное, и по холодным мокрым крышам, между труб, ползали юнкера и снимали винтовочными выстрелами неосторожных на Советской площади.

Девушка сказала:

— Я ничем не могу быть полезной революции. Я б хотела доставлять вам в штаб сведения о юнкерах. Сестрой — я не умею, да сестер у вас много. Да и драться тоже — никогда не держала оружия. А вот, если дадите пропуск, я буду вам приносить сведения.

Товарищ с маузером за поясом, в замасленной кожанке, с провалившимся от бессонных ночей и чахотки лицом, неотступно всматриваясь в нее, сказал:

— Обманете нас, расстреляем. Вы понимаете? Откроют там, вас расстреляют. Обманете нас, расстреляем здесь!

— Знаю.

— Да вы взвесили все?

Она поправила платочек на голове.

— Вы дайте мне пропуск во все посты и документ, что я — офицерская дочь.

Ее попросили в отдельную комнату, к дверям приставили часового.

За окнами на площади опять посыпались выстрелы — налетел юнкерский броневик, пострелял, укатил.

— А черт ее знает… Справки навел, да что справки, — говорил с провалившимся чахоточным лицом товарищ, — конечно, может подвести. Ну да, дадим. Много она о нас не сумеет там рассказать. А попадется — пристукнем.

Ей выдали подложные документы, и она пошла на Арбат в Александровское училище, показывая на углах пропуск красноармейцам.

На Знаменке она красный пропуск спрятала. Ее окружили юнкера и отвели в училище в дежурную.

— Я хочу поработать сестрой. Мой отец убит в германскую войну, когда Самсонов отступал. А два брата — на Дону в казачьих частях. Я тут с маленькой сестрой.

— Очень хорошо, прекрасно. Мы рады. В нашей тяжелой борьбе за великую Россию мы рады искренней помощи всякого благородного патриота. А вы — дочь офицера. Пожалуйте!

Ее привели в гостиную. Принесли чай.

А дежурный офицер говорил стоящему перед ним юнкеру:

— Вот что, Степанов, оденьтесь рабочим. Проберитесь на Покровку. Вот адрес. Узнайте подробно о девице, которая у нас сидит.

Степанов пошел, надел пальто с кровавой дырочкой на груди — только что сняли с убитого рабочего. Надел его штаны, рваные сапоги, шапку и в сумерки отправился на Покровку.

Там ему сказал какой‑то рыжий лохматый гражданин, странно играя глазами:

— Да, живет во втором номере какая‑то. С сестренкой маленькой. Буржуйка чертова.

— Где она сейчас?

— Да вот с утра нету. Арестовали, поди. Дочь штабс–капитана, это уж язва… А вам зачем она?