— Эхо, — сказал Тарасик, выглядывая наружу.

— Обожди ты, — не оборачиваясь, ответил Семка.

Толстяк в тупике нервничал, суетливо прыгал по тротуару, но до угла не добегал. Останавливался и топал еле видневшимися из‑под шинели ногами, злобно кричал вслед отступающим. Он оставался один, понимал это, но у него не хватало смелости покинуть свое убежище.

— Это тот, ей–богу, тот, — вдруг сказал Семка. — Когда уводили Андрюшу, он бил его по голове!

С этими словами Семка оттолкнулся от желоба и быстро соскочил с подоконника на полено.

— Нужно что‑нибудь кинуть, — заспешил он, — камень или железное. Потяжелее.

Бросился в глубь чердака и начал рыться там в хламе.

— Семка, Семка, он упал! — закричал Тарасик.

И Семка опять бросился к слуховому окну. Толстяк действительно уже не бегал. Он перебежал на другую сторону тупика и там сразу же попал под обстрел. Теперь он лежал на мостовой. Несколько минут еще пытался ползти, а затем утих, и лицо его стало серое. Стрельба усилилась. Пулемет на баррикаде работал непрерывно. В красном кирпичном доме также стрелял пулемет. Стреляли и из винтовок. На улице щелкали пули. Они били в мостовую. Рикошетом попадали в первые этажи домов. Там сидели за занавешенными окнами, может быть распластавшись от страха на полу, матери, сестры и дети тех, кто был за баррикадой.

Семка и Тарасик все еще высовывались из слухового окна. Они оглохли от стрельбы, но забыли о страхе и осторожности. Неожиданно за слуховым окном, за дымовой трубой послышался шорох. Кто‑то крался по железной крыше, потом там загремело, раздалось тихое ругательство. Семка испуганно повернул голову и увидел лицо и плечи своего старшего брата Андрея. Тот, держась за дымовую трубу, переполз через конек и опять выругался, затем начал высасывать кровь из свежей царапины на левой руке. За плечами на ремне у него висела винтовка. От неловкого движения руки она загремела прикладом.

— Андрюша! — почти застонал Семка.

Он, спеша, неловко полез из слухового окна, не соображая, что может легко упасть вниз. Андрей вздрогнул от неожиданности.

— Зачем ты здесь? Как ты смел? — зашипел он.

— Мы посмотреть, мы с Карасем хотели видеть… — оправдывался Семка.

Он дополз до брата на коленках, цепляясь руками за железные швы на крыше.

— Я и он, — показал Семка на высовывающегося из окна Тарасика. — Иди, иди сюда! — крикнул он ему.

Тарасик тоже полез вверх, забыв все на свете.

— Андрюш, ты убег оттуда? — спросил Семка брата, показывая на полуразрушенный кирпичный дом, — Тебя не убили прапорщики?

— Ну, они слабы на этот счет, — улыбнулся Андрей. — Мало каши ели, я от них быстро сбежал. Не успели и до ворот довести. У меня ведь в кармане наган лежал. Я им показал…

Семка недоверчиво смотрел ему в лицо. У Андрея на правой щеке была содрана кожа, под глазом темнел синяк. У левого виска — кровоподтек. Прямой нос распух и стал странно курнос. Андрей уже не казался молодым, восемнадцатилетним. Он постарел и выглядел зрелым мужчиной. Его мягкие черные и длинные волосы были грязны и спутаны.

— Вот что, — резко сказал он, — мне некогда здесь с вами возиться. Раз залезли, так уж сидите, голубчики. Будете помогать!

Он вытер в последний раз кровь на расцарапанной руке и прищурил глаза. Усталые, с красноватыми жилками белки исчезли, на ребят уставились одни серьезные карие кружочки.

— Выполняю важное поручение! — оглядываясь, продолжал он. — Я убежал от этих гадов и махнул к нашим, на баррикады. Мне винтовку дали. Я там и отца видел, — зашептал он, еще раз оглядываясь. — Мы сейчас должны были идти в атаку. Выбивать их, сукиных сынов, из казарм. Но пулемет помешал. Вон куда его юнкерня упрятала…

Андрей указал на чердачное окно, темнеющее на ярко–зеленой крыше большого здания. Оно стояло на улице много правее их дома.

— О, это на том чердаке? — удивился Тарасик.

— Да. Им оттуда удобнее стрелять. Не знаю только, как они туда забрались. В бинокль их с баррикады видно, —ответил Андрей.

— А мы думали, это эхо.

— Как раз… От такого эха люди падают. Ну ладно, хватит разговоры разговаривать. Некогда. Мне поручили все это дело, поскольку я здешние крыши знаю. Вот! — Андрей заправским жестом голубятника, показывающего дорогого голубя, высунул из пазухи кончик гранаты, — Видели? Там быстро замолкнут от такой штучки.

Граната, видимо, побывала в сыром месте, и на ней была ржавчина, но все же она выглядела солидно, и ребята не сводили глаз с оттопыренной груди Андрея.

— Вы поможете? — Он помолчал, —Для революции…

Эти слова произнес особенно серьезно, почти торжественно. Их ему точно так же сказали на баррикаде, когда давали поручение. «Для блага революции выполните, товарищ Тимошин?» — спросил командир. У Андрея тогда даже запершило в горле и сердце забилось. До того это было важно. Важнее всего на свете. Для революции… Он сначала даже не мог ответить от волнения, а потом сказал: «Ясно, выполню!» Теперь еще раз вспомнил эту памятную для него минуту.

Ребята переглянулись. Семка крепко сжал тонкие губы и сдвинул густые черные брови. Он стал похож на брата, только без синяков и кровоподтеков.

— Конечно, поможем, — ответил он. —Разве трудно. За голубями‑то ведь мы лазили.

— Только не трусить, — предупредил Андрей, — Я ведь вас знаю: душу в пятках всегда готовы держать. Ну, пошли быстрее!

Он приподнялся, снял с плеча винтовку и прикрепил ее кусками проволоки к трубе. Потом все трое переползли через конек на крыше, опустились к водостоку.

— Андрюш, а как же ты залез сюда? — спросил Семка.

— С задних дворов, по пожарной лестнице, — ответил ему Андрей.

Они доползли до конца своей крыши, через секунду очутились на чужой, давно уже потерявшей окраску, ржавой и дырявой. Дома в этих местах стояли, плотно прижавшись друг к другу.

— Обождите, ребята, — остановился Андрей. Он стал снимать сапоги, — Вам‑то легко — вы маленькие, а мне трудно. Очень скользят, и шуму много.

Снял тяжелые солдатские сапоги и на секунду растерялся, не зная, куда спрятать, потом сунул их в дыру на крыше. Один сапог сейчас же провалился внутрь. «Нехай лежит, — подумал Андрей, —после найду». Поползли дальше. Железо с хрустом подминалось под тяжестью тел. Андрей и Семка ползли на коленях, а Тарасик передвигался сидя. Глаза его были напряженно устремлены в одну точку и косили. Волосы торчали, как иглы ежа, но вперед он двигался весьма решительно.

— Сейчас самое трудное будет, — шепнул Андрей, когда они добрались до четвертого дома.

Крыша здесь имела скат в одну сторону, к улице, словно это была только половина дома. Наклон крыши был очень крутой, и хотя внизу у конца ее был невысокий каменный парапет, все же ребят легко могли увидеть с улицы.

— Ложись на живот! — скомандовал Андрей.

Ребята живо растянулись на крыше и, прижимаясь к самому парапету, тихо двинулись вперед. Пулеметная стрельба на улице кончилась. Одиноко звучали лишь винтовочные выстрелы. Эта крыша была недавно выкрашена и пахла олифой. Ребята ползли, чуть ли не носом прижимаясь к красной поверхности железа. Дул порывистый ветер, он свирепо трепал их одежду. Дом был выше остальных на этаж, и поэтому Андрей и мальчики устремились вверх по крыше, к самому ее краю, где кое‑как можно было зацепиться и влезть на дом, в слуховом окне которого юнкера замаскировали пулемет.

— Стой! — шепнул Андрей.

До конца крыши осталось не больше метра. Ребята остановились.

— Вот здесь вы встанете, — продолжал Андрей, —только не во весь рост. Нагнетесь вот так. Поближе к стене. Одной рукой друг друга обнимите, а свободными руками упритесь в стенку. Понятно? А я влезу на вас — и туда. Хорошо?

Семка и Тарасик кивнули головами и встали так, как велел Андрей. Они обнялись покрепче и уперлись ладонями в шершавую и холодную кирпичную стену дома. Андрей осторожно встал на их спины босыми ногами. У Тарасика задрожали колени. Он взглянул на Семку. У того сморщился нос и около виска надулась жилка. Андрей схватился руками за край зеленой крыши и, подтянувшись, закинул на нее ногу. Потом дернулся и очутился наверху. Впереди был чердак, там сидели пулеметчики. Семка и Тарасик легли на своей крыше и стали молча дожидаться. У обоих пересохло во рту, сильно бились сердца. Оба ждали чего‑то ужасного, но чего — они и сами не знали.