Суханов родом с Ильменя, из красивого села Коростынь, на яру над озером вознесенного. Росту он саженного, плечи у него такой ширины, что, надо думать, в кубрики — смолоду на флоте — бочком протискивался. Глаза озерного цвета, как у всех на Ладоге (и на Ильмене); днем на свету вроде и незаметно; в сумерках такое впечатление, будто на глазах у человека стеклышки бирюзового цвета. В войну воевал на Ладоге, после войны плавал на Балтике. В 1948 году демобилизовался инвалидом 1‑й группы, однако выдюжил, вернулся в Новую Ладогу капитаном рыболовецкого флота. Тогда флот принадлежал государству, владели им МРС — моторно–рыболовецкие станции, как в сельском хозяйстве МТС.
На Ладоге было тогда шестнадцать мелких рыболовецких колхозов: «Сясьская форель», «Красный пограничник», имени Буденного, «На страже», «Большевик», «Лисья»… Суханов все помнит, я с его слов записывал, чего–то не уловил. Суханов колхозы объединял, в два этапа, — под эгиду «одного хозяина на Ладоге» (его идея): новоладожского колхоза имени Калинина. Был ярым сторонником передачи флота колхозу. То есть не передачи: суда покупали; в должниках у государства председатель колхоза имени Калинина не хаживал. Свой судоремонтный завод построил; можно счесть его и верфью для наших внутренних водоемов. Здесь долго рассказывать — столько всего наговорил мне Алексей Николаевич Суханов, целый блокнот исписан; с любого места бери, все важно; неважного, почитай, и не было в трудах этого государственного мужа, ладожского реликта.
Надо сказать, что в войну рыба в Ладоге расплодилась, ее ловили самую малость; в послевоенные годы в озеро запустили траловый флот (70 тральщиков), выгребли все чуть не подчистую. Пришлось умерить лов строжайшим пределом–запретом, ждать, когда восстановится стадо. Восстановилось. Главным орудием лова на Ладоге стал ставной невод, завезенный сюда с Кубани, с Азова. План лова колхозу имени Калинина спускался Минрыбхозом в пять тысяч тонн и более. Горячие головы наверху планировали и за шесть тысяч. Так было до середины восьмидесятых годов, когда стал предвидим ничем неостановимый упадок рыбного изобилия в Ладоге — от непомерного вылова и загрязнения воды.
Может быть, первым об этом во весь голос затрубил Суханов — голос у него, как иерихонская труба. То есть, конечно, и наука о рыбе, ГосНИОРХ, Севзапрыбвод — предвидели, прогнозы составляли, графики вычерчивали, диссертации защищали. Но рыбе от этого ни жарко, ни холодно. Сухановский голос в пользу ладожской рыбы — это суть действие, отыскание выхода, предпринятые шаги, всегда рискованные, с предвидением далеко впереди чего–то хорошего, от других пока что сокрытого…
Свой рассказ о ладожской рыбе — и о собственной судьбе — Суханов всегда начинает с того, как… Когда проектировали плотину Волховской ГЭС, в проекте предусмотрели рыборазводный завод для волховского сига, здесь же у плотины, дабы плотина не прервала вековечный ход сига на нерест: из Ладоги в Ильмень и в Мету — сиговую реку… О волховском сиге думал Ленин, когда утверждался проект первенца ГОЭЛРО. Однако сигу от этого легче не стало. В громадье планов и их свершений рыборазводный заводик потерялся. Его построили, но сколько–нибудь заметно повлиять на рыбные дела в Ладоге и Волхове он не смог, не может. Вспомним: в Приладожье (близехонько от озера) строились «первенцы» нашей индустрии: Волховстрой, Сясьский целлюлозно–бумажный комбинат, Волховский алюминиевый завод. До рыбы руки не дошли…
…Далеко я, бывало, забирался, куда и Макар телят не гонял: в верховья Паши, Ояти, Капши, в вепсовскую тайгу, в болота — и всякий раз встречался с вполне реальными плодами сухановского попечения; иной раз они представлялись безрассудными. Строят плотины в горлах рек, вытекающих из озер, осушают озера, опять обводняют, сыплют в плесо хлорку (вепсы говорят: «хролку») — травят «сорную» рыбу, запускают мальков, где–то за тридевять земель из икринок вылупившихся, по бездорожью на тракторах привезенных (или ожидаемых: вот, должны привезти); и опять что–то сыплют в воду: подкормку. Спросишь: для чего? кому это надо? Ответят: чтобы в Ладогу рыба скатывалась (рыба сиг), чтобы колхозу имени Калинина было что в озере ловить. Спросишь: кто такое надумал? Ответят: Суханов.
Суть мысли–действия Суханова в том, что ладожскому сигу — с прерванными путями на нерест, с загрязнением воды — самому себя не воспроизвести. Чтобы был сиг в Ладоге, надо ему помочь, создать сиговые питомники. Далее Суханов расскажет о том, как строили хозспособом пруды, как ездил к министру Ишкову, а тот ни бе, ни ме, ни кукареку.
Так много у нас на Северо — Западе чистой пока что воды, почему же никто не печется о том, чтобы вода производила нужную всем нам, для природы полезную рыбу? Лов рыбы на Ладоге пошел на убыль, ничего тут не переменишь, как ни крути. Значит, что же? Надо переходить на рыбоводство, пускать в оборот всю воду, какая есть. Это я излагаю ход мысли Алексея Николаевича Суханова. Человек задался вопросом, ответил на него делом. Столько в Суханове всяческих сил, этой самой предприимчивости, поставленной во главу угла нашим временем перестройки, обновления, социализма — воистину для общего блага.
В Усть — Капше я видел форелевые бассейны и рыбу видел — воплощенную мысль Суханова. На Пашозере форелевое хозяйство дает товарный продукт. Договорились с Сухановым: ужо съездим. Но форель там привозная… (В Капше и других реках на Вепсовской возвышенности ловится своя форель. Однажды я поймал на удочку форелину, уже на берег вытянул; из рук ушла — такая сильная, красивая рыба!) Мечта Суханова — завести в верховьях чистых, быстрых, холодных рек, текущих в Ладогу, лососевые питомники. Вернуть озеру его сокровище — красную рыбу!
Как–то приехал утром в Новую Ладогу, Суханова не застал на его рабочем месте, сказали, он в отпуске. Спросил у мужиков, о чем–то толкующих (о рыбе, о чем еще толковать мужикам в Новой Ладоге) у наплавного моста через канал — его здесь зовут лавами, — где Суханов живет. Мне охотно объяснили: «Вот так поедешь, направо свернешь, там дом большой каменный — «коттедж». В нем Суханов живет». Лавы развели, то есть увели в сторону к берегу, — катер пропускали. Это долгое дело: развести, потом свести. Стоишь у воды, слушаешь чаек, проникаешься мыслью, всеми нами позабытой, что, собственно, спешить–то некуда; полезно осмотреться, призадуматься. На эту мысль наводит большая вода. Катер прошел каналом; те, что на катере, громкими голосами поблагодарили разводчика лав, помахали руками. Народ на Ладоге добродушный, общительный, ибо труд рыбака — тяжелый. Характер человеку предписывается его трудом. Суханов, помню, как–то сказал:
— С лесниками легче всего было договориться. Они мужики открытые, попусту языками не чешут. Это потому, что много работают. Нынче районные начальники глаз не кажут. Областных мы и не видывали. В кабинетах у себя, что ли, отсиживаются? Раньше, бывало, секретарь райкома — по всем бригадам, каждого рыбака в лицо знал. Да и твой батька тоже… А нынче приедет, хотя бы из нашего управления, — скука у него в глазах, сам не знает, зачем приехал, решить ничего не может…
Да, так вот. Зашел я к Суханову в дом — «коттедж». Хозяин занимался помидорной рассадой. Хозяйка его в колхозе, в тарном цехе бригадиром. Поели жареной корюшки, попили чаю — и поехали туда, куда с первого нашего знакомства Суханов приглашал съездить: в Кириши, в рыбоводное хозяйство — нежно любимое Сухановым его детище.
Собираясь в Кириши, предвкушая нечто в высшей степени душевно приятное, Алексей Николаевич приговаривал, как мурлыкал:
— Поедем к Венере Ивановне. Она нас ухой покормит…
Далее следовал рассказ о том, как по его, Суханова, настоянию, на 1 мая привезли из Киришей в Новую Ладогу форели, на рынке продавали по пять рублей килограмм. И привезли пятерых осетров. Собственно, не осетров, а нечто гибридное: помесь белуги с шипом. Продавали по восемь рублей килограмм. Одного белугошина даже резать не пришлось: мужик его взял целиком, сорок два рубля, не глядя, отдал.