Однако же что делать? Вот над чем ломал голову дон Фернан ясным утром, когда солнечные блики лежали на булыжной мостовой кривых улиц, окаймленных желтыми домами с красными черепичными крышами. Над площадью гордо вздымались церковные башни, звенели надтреснутые колокола, а сбоку красовался белый фасад двухэтажной префектуры. На втором этаже был балкон с витыми перилами.
Что делать? Сеньор субпрефект важно восседал в кабинете, за письменным столом, заваленным бумагами. Он глядел сквозь ржавую решетку на заросшую травой площадь и на пересекавшую ее желтую тропинку. Дон Мамерто уже открыл свою лавку и теперь стоял в дверях, выставив толстый живот и глазея от нечего делать на хилых свиней, рывших землю. Две богомолки в черных накидках прошли под балконом и исчезли в беззубой пасти храма, и снова на площади остались только жирный дон Мамерто да хилые свиньи. «Дрянной городишко!» — проворчал субпрефект и, чтобы стало легче, выпил две рюмки хорошего рому. А все же место терять не стоит. По воскресеньям чоло и индейцы наводняли городок, и просителей было достаточно. Проситель за просителем, штраф за штрафом, и дон Фернан, помимо положенного жалованья, сколотил изрядную сумму, которую намеревался увеличить до возвращения в Лиму. Иначе — зачем же мучиться! Кроме того, когда в сорок лет все еще не удалось, как говорится, схватить судьбу за хвост, надо как-то обеспечить будущее.
Что делать? Эта неотвязная мысль билась в мозгу дона Фернана, точно зверь в клетке, а в это самое время из-за угла показался тощий, долговязый лейтенант Чумпи, прозванный Ужаком. Лейтенант направлялся в префектуру. В глазах дона Фернана молнией сверкнула счастливая мысль, и губы под черными подстриженными усами растянулись в улыбке.
— Прибыл в ваше распоряжение, — сказал лейтенант, отдав честь, как положено, и вытянувшись от порога до потолка. К своему удивлению, на этот раз он не услышал обычного: «Ладно… Проходите, пропустим по рюмочке…»
— Сеньор лейтенант, — сказал субпрефект. — Мне кажется, довольно сидеть сложа руки и считать ворон.
— Слушаю, сеньор.
— Да, да. — Голос субпрефекта стал торжественным. — Надо покончить с бандитизмом, друг мой… Входите, есть разговор.
Чумпи вошел, грохоча коваными сапогами.
— Вот что, лейтенант, — сказал субпрефект, — отправляйтесь-ка вы в Ущелье и доставьте сюда братьев Селедонов живыми или мертвыми. Слышите? Живыми или мертвыми.
Смуглое угловатое лицо Чумпи стало еще суровее. Он помолчал, его редкие усы дрогнули, и он произнес густым басом:
— Доставлю, сеньор…
Тогда субпрефект спустился с высот своего сана и по-приятельски хлопнул Чумпи по крепкой спине. Воспользовавшись дружелюбием начальства, лейтенант поспешил вставить:
— Только надо бы подкрепление… Еще четырех полицейских.
Дон Фернан испугался.
— Что вы! Ни в коем случае! У префектуры и так дел полно, надо преследовать смутьянов. Все правительство только тем и занято. Они все равно никого не дадут. А вообще-то, между нами говоря, я там кое-кого знаю. Все это мои приятели. Если справитесь с делом, мы из них что-нибудь выжмем. Да, лейтенант, меня так просто не спихнешь… Долго еще будете тут терпеть вашего покорного слугу. — И добавил: — А что касается Селедонов, друг мой, — вам и карты в руки… Я доложу обо всем в лучшей форме, так что в накладе не останетесь.
Наступило неловкое молчание. Чумпи в обещания не верил и даже не поблагодарил. Он презрительно скривил губы и сморщил нос. Дон Фернан вдруг почувствовал себя беспомощным. Неужели и на этот раз Чумпи постигнет неудача? Бледное лицо субпрефекта, зарумянившееся было от сознания собственной важности, снова побледнело. Он посмотрел в серые глаза высокого, крепкого метиса, скрестившего руки на груди. Лейтенант мог бы раздавить начальника любой из этих громадных ручищ, на одной из которых блестел амулет — толстое стальное кольцо. Но Чумпи отвел глаза и уставился в бумаги, разбросанные по столу. Дон Фернан улыбнулся. К нему вернулась уверенность, и он пустил в ход хитрость столичного деляги, искушенного в искусстве лести.
— Вижу, вы смотрите с недоверием. Запомните твердо: поймать или уничтожить этих братьев — дело нешуточное. Заговорят газеты… Открытое сражение, а, недурно?.. Вот вам мое честное слово… Да и потом, долг прежде всего.
Чумпи на минуту задумался. Он не мог возразить, не мог даже все это осмыслить и сказал просто:
— Мне за это платят… Будут вам бандиты.
А дон Фернан почувствовал, будто после ненастья наконец засияло солнце. Он бросил взгляд на бутылку, обнял Чумпи за плечи, подвел к столу и любезно предложил:
— Выпьем-ка по рюмочке, подкрепимся немножко. Что-то похолодало, а?..
Не одну — много рюмок пропустили субпрефект с лейтенантом. Начальник соизволил пошутить для пользы дела:
— Да, да, Чумпи, только и слышишь: Ужак — бездельник, братцы Селедоны гуляют у него перед самым носом… Так и умрет лейтенантом, куда ему! Ужак то, Ужак се… По всему городу суды да пересуды. По всему городу! А я вот думаю, что этот Ужак одним ударом покончит с бандитами, да и с болтунами, попадись они под руку…
Оба дружно захохотали.
— Вот увидите, дон Фернан, я приволоку сюда этих болтунов и не отпущу, пока штраф не заплатят…
— Так им и надо. Только сначала братцев, а?
— Живыми или мертвыми…
— Вот, вот, живыми или мертвыми…
— Снаряжу своих людей и денька через два отправлюсь. До самого Ущелья доберусь. На этот раз бандитам не улизнуть.
Они все пили. Одной бутылки оказалось мало, послали за другой. Чумпи спускался по лестнице, держась обеими руками за перила. Он раскачивался из стороны в сторону, останавливался через каждые две-три ступеньки и оглушительно хохотал. «Значит, бездельник Ужак?.. Значит, то да се? Ха, ха, ха, ха!»
Смех этот был недобр и невесел. Чумпи кубарем скатился с лестницы и, шатаясь, поплелся по кривому переулку. «Ха, ха, ха, ха!» Булыжники мостовой радостно блестели на солнце. А смех Ужака был мрачен. В городе знали этот смех. Какая-то старуха, услышав его, вышла из дверей, взглянула на Ужака и скрылась, хлопнув дверью. Раскаты хохота отдавались в кривом русле залитого солнцем проулка.
Наутро третьего дня жители главного города провинции увидели небольшую кавалькаду во главе с Чумпи, который ехал верхом на гнедом норовистом жеребце. Местные землевладельцы решили ему помочь, так что лошади были отличные. На них горбились унылые, косматые полицейские в синих формах в зеленую полоску и в старых фуражках с изломанными козырьками. Стволы закинутых за спину карабинов, сверкая, целились в восходящее солнце.
— Ужак себе зад натрет на таком жеребце!
— Да! Видно, хозяева сговорились покончить с Селедонами!
— Ерунда! Таких молодцов и на крючок не поймаешь!
Так толковали жители, глядя на скакунов, бодро цокавших копытами.
— Вы знаете? — шипел сквозь гнилые зубы сапожник. — Вчера Ужак что-то купил в аптеке.
— Арнику для примочек…
— Что ты, валерьянку от нервов…
И все хохотали.
Только сам Ужак знал, что он купил. Недаром он долго шептался с аптекарем, а потом взял у него какой-то сверток и поспешно спрятал под поношенным зеленоватым плащом. Сейчас лейтенант надменно гарцевал — он гордился собой — и слегка пришпоривал коня, натянув поводья, чтобы тот покруче выгибал шею. Жеребец гордо выступал впереди отряда, мотая головой; на мостовую летели клочья белой пены. Полицейские, не привыкшие к породистым коням, то резко натягивали поводья — и кони останавливались как вкопанные, то вонзали шпоры — и кони кидались вперед. Народ смеялся.
— Кто так ездит, олухи! — выговаривал Чумпи, то и дело поворачиваясь к своим подчиненным. Но утешался тем, что сам был ловким наездником. Его гнедой, перуанский жеребец арабских кровей, шел то боком, то прямо, грациозно вскидывая ноги, чутко повинуясь поводьям, шпорам и шенкелям.
Выехав за город, все отпустили поводья, и лошади пошли рысью. Вскоре зазмеилась дорога в пуну. Порой на всадников лаяли собаки, сторожившие загон или хижину.