Лет ему уже немало, меньше пятидесяти не дашь, и как посмотришь на него, сразу скажешь — с головой человек. Перечисляя его достоинства, нельзя не упомянуть и о том, как он ловко устраивается, не умея ни читать, ни писать. Когда ему приходится посылать какую-нибудь бумагу своему начальству, губернатору Бамбамарки, с просьбой не судить слишком строго людей из нашей долины, или с объяснением, почему он не арестовал какого-нибудь бедокура, выводить каракули садится его сын, а сам староста, то ли желая подчеркнуть особую важность документа, то ли просто, чтобы подтвердить свое согласие с тем, что в нем написано, ставит печать на всех четырех углах страницы.

Сейчас Флоренсио Обандо в сопровождении своих помощников ходит взад-вперед по деревне: надо присмотреть, чтобы у селендинцев чего-нибудь не украли, надо и драчунов разнять, и крикунов утихомирить. Ну и, само собой, промочить горло тоже не мешает.

В эти дни, когда церковь открыта круглые сутки и приспособить ее под тюрьму никак нельзя, нужно особенно строго следить за порядком и вовремя принимать меры. Если кто забыл, что следует уважать начальство и вести себя как положено, «помощники» живо напомнят, какова власть Флоренсио Обандо, старосты Калемара.

Сегодня утром в церкви опять была служба, третья по счету и первая поминальная, из тех, что заказывали наши прихожане. И хотя нас мучила отрыжка и икота, — сколько было съедено и выпито за ночь, сколько коки пережевано! — и хотя устали мы порядком, молились все очень усердно. Да ниспошлет господь мир и благодать душам наших покойничков!

Но скоро народ стал поговаривать, что у священника в чаше было не красное вино, а смесь тростниковой водки с маисовой и что будто привезенную с собой бутылку вина он распил вчера вечером вместе с Хуаном Пласой.

Как все всполошились! А один бамбамаркинец пошел к святому отцу спросить, когда тот будет служить заказанный им молебен.

— Я отслужил его сегодня, сын мой, — услышал он в ответ.

Тогда к нему отправились и другие с тем же вопросом, и всем он отвечал одно и то же:

— Я отслужил его сегодня, сын мой.

Пошли суды да пересуды — что это, мол, за молебен такой был? Люди удивлялись, возмущались и наконец решили послать несколько человек к святому отцу выяснить, что же все-таки произошло.

Священник, выйдя на галерею домика Мануэля Кампоса, — они с Кампосом старые приятели, оба родом из Патаса, — выслушал посланных с очень серьезным видом, надув щеки и высоко вскинув густые брови. Он снизошел до объяснений и, воздевая руки к небу, сказал:

— Смысл молебнов, дети мои, в божьей благодати… Можно ли отслужить одну службу и разом помянуть всех? Конечно, можно. Ведь когда просишь господа ниспослать вечный покой, так не все ли равно, за каждого в отдельности просить или за всех вместе?.. Это разрешено святой церковью, во главе которой стоит сам папа, тот, что живет в Риме и заменяет нам господа бога, пребывающего на небесах…

Из общего ропота вырвалось несколько голосов погромче:

— Тайта, но ведь в прошлом году было по-другому. Вы поминали каждого в отдельности, как мы и договаривались… Ведь и вчера вы отдельно поминали родственников дона Хуана Пласы… Уж так заведено.

Дон Касимиро Бальтодано скрестил на груди руки, откинулся назад, еще больше выпятив живот, и произнес строгим голосом:

— Заведено, да неправильно… А если вы непременно хотите, чтобы я служил отдельно каждый молебен, платите по пять солей…

Женщины жалобно взмолились:

— Да разве так можно, тайта… Пожалейте покойничков-то наших…

— Что скажет вам господь бог, тайта, в день Страшного суда?..

Но священник, застыв в важной позе, не уступал:

— Если хотите, чтобы я служил молебны отдельно, платите по пять солей, я вам уже сказал. Потому что двух солей мне и на вино не хватит…

От возмущения у нас даже дух перехватило! И мы давай все наперебой честить святого отца:

— У него сегодня водка была, а не вино!..

— Обманщик!

— Обманщик и есть!

Видя, как его авторитет падает прямо на глазах, священник решил поскорее убраться подобру-поздорову, но перед этим еще раз воздел руки к небу и возвел очи горе:

— Видит бог, я вас не обманываю!..

Быстро повернувшись, он одним прыжком пересек галерею и ловко втиснул в дверной проем свое грузное тело, облаченное в просторную сутану. Чоло же отправились, восвояси, обсуждая поступок священника, и, решив, что тут не обошлось без нечистого, стали постепенно расходиться по домам.

Новость облетела всю долину, и никому уже не хотелось танцевать. Пить-то, конечно, не перестали — надо ведь залить обиду. Мужчины, усевшись около хижин под деревьями, на изгородях, по обочинам дороги, пьют и возмущенно толкуют о случившемся. Женщины готовят еду или моют посуду в канавках и тоже не закрывают рта:

— Ну и жадина наш священник…

— Да где ж это видано, чтобы покойников обижать…

— И ведь не кто-нибудь, а сам священник…

— Проклятущий, не видать ему царствия небесного…

Мужчины принимаются разбирать священника по косточкам. То, что он любит выпить, — не беда, но выпить вино, предназначенное для богослужения, это уж ни в какие ворота не лезет. И как можно отслужить одну панихиду, а денег взять за двадцать? Говорят, конечно, и о том, что священник ест, пьет и толстеет за счет бедняков. А чего ради все это терпеть? Подумаешь, велик труд нацепить на себя сутану и бормотать что-то невнятное, уставившись в книгу, да и книга-то у него, между прочим, всегда одна и та же! Досталось заодно и ризничему.

— А этот, спрашивается, что делает? У него и голоса-то нет…

— Кадилом и то еле машет…

— Такие хлюпики никуда не годятся, вот и идут в ризничие…

— Недаром в платьях ходят, как бабы…

— Да, хороша парочка подобралась…

Но ничего не поделаешь, ведь священник все так объяснил, что не подкопаешься. И когда пришла ночь, опять все стали есть, пить и плясать. И опять зазвучала маринера, кашуа, чикита[28], опять замелькали ноги, закружились пары, весело и задорно заблестели глаза.

— Да здравствует праздник!

— Смерть священнику-ворюге!

Крики становятся громче, а потом и припевки пошли, припевки к маринерам и чикитам, да такие, в которых одна злость да яд. Калемар хохочет, показывая свои острые зубы:

— Ого-го! — одобрительно гогочет праздничная толпа.

— Молодцы! Давай еще, из тех, из наших!..

А тут еще подлили масла в огонь — прошел слух, что священник на следующий день собирается покинуть Калемар. Само собой, раз он отказался служить молебны, ему остается только удрать, и удивительно, что мы раньше об этом не догадались. Так, значит, тайта собирается покинуть деревню? Ну, уж это совсем никуда не годится!

До нас дошла эта новость как раз, когда мы танцевали старинный калемарский танец, и дело нам показалось очень серьезным, потому что речь шла о добром имени Калемара. Одна старуха с морщинистым лицом возмущалась больше всех:

— Что ж это делается, совести не стало у людей, что ли? Всю жизнь я прожила в Калемаре, и никогда еще не бывало, чтобы священник творил такое…

Она вся дрожит. Волосы рассыпались по плечам. Встала посередине хижины и смотрит то на одного, то на другого. Свет в доме тусклый, желтоватый, и лицо ее кажется особенно бледным.