От потного рябого лица бригадира, казалось, отлила вся кровь. Губы его затряслись, рот раскрылся, но Фунтиков не мог и слова выговорить, а только моргал белыми ресницами и смотрел на Андрея остановившимися глазами.

— А ну, подымайсь, ребята! — скомандовал Андрей лежащим на нарах.

И все повскакали со своих мест.

— Вас, как маленьких, эти жулики обыгрывают краплеными картами, а вы?.. Вернуть деньги, — приказал Андрей, повернувшись к Фунтикову.

— Как вернуть?! — У Кукушкина по-волчьи вздернулась верхняя губа, и под ней угрожающе сверкнули желтые зубы. — Как это то есть вернуть? — выкрикнул он и, нагнувшись, выхватил из-за голенища финку.

Весь гнев, скопившийся в душе Андрея, — и за подлое нападение из-за угла, и за испорченное поле, и за карты, и за пьянство в бригаде — он вложил в свой молниеносный боксерский удар. Рыбий Глаз раскинул руки, словно пытаясь ухватиться за что-то в воздухе, выронил нож и грохнулся на нары.

— Вяжите его! — крикнул Андрей.

Первый на поверженного бандита бросился Фунтиков, а за ним и остальные.

— Вот это по-нашенски, по-московски, товарищ главный агроном! А то они тут нас до подштанников раздели… — разгибаясь, сказал крепенький белоголовый тракторист.

Сопротивляясь, Рыбий Глаз разбил ему нос. Кровь лилась на шею, на рубаху, но разгоряченный схваткой парень не обращал на это внимания и все твердил восхищенно:

— Вот это скапустили! Раз — и с каблуков долой!

Андрей подскочил к Фунтикову и закричал:

— Верни деньги! До копейки. Рыжая собака! А эту сволочь, — он указал на скрученного Кукушкина, — немедленно сдать милиционеру… Понял? А тебя…

— Да, товарищ главный… товарищ Андрей Никодимович! — Фунтиков умоляюще скрестил на груди трясущиеся руки.

Андрей устало опустился на нары.

Андрей договорился с Боголеповым и Шукайло о назначении Саши Фарутина бригадиром вместо Фунтикова.

— А куда же рябого Никанора? — спросил Шукайло. В рядовые разжаловали? Как же так? Ведь он такой грамотей, газеты курит!

— В рядовые, — подтвердил Андрей.

— Значит, начал Митрошка пить понемножку, а пиво его с бригадирства сбило. И выходит, что он теперь и пьян, и бит, и голова болит! — уже не сдерживаясь, захохотал Шукайло. Но смеялся он недолго. — Жалко мне моего Сашку, но, видно, тут уж ничего не попишешь.

В утреннюю радиоперекличку Боголепов сказал Андрею:

— Мои тихоходы вчера все, как один, норму выполнили. Клянутся обогнать твоих как миленьких. Смотри там! — Впервые директор сказал главному агроному «ты».

На перекличке, кроме учетчика, был и новый бригадир.

— Слышишь, Саша, что говорит директор? Теперь держись! Шевели мозгами, иначе…

Фарутин молчал. В больших его глазах была всегдашняя мечтательная задумчивость.

— Пойдемте в бригаду, Андрей Никодимович. Дело это всех касается, со всеми и говорить будем.

— Погоди, Саша. К ребятам мы успеем. Надо подумать, вдвоем подумать…

— У шукайловцев душа бригады — сам Иван Анисимович. От него окрика не услышишь. Он все больше шуткой действует. «С шуткой и жить и работать веселее», говорит он, а вот как-то пойдет у нас, Андрей Никодимович, — заговорил, наконец, молодой бригадир.

— Значит, Саша, и нам надо суметь отыскать в бригаде ту душевную силу, которая будет двигать ребят. Пойдем и будем думать на пару…

Бригада завтракала.

Обеденные столы новый бригадир приказал вынести из душного стана на вольный воздух, как это было у Шукайло. От полевой кухоньки наносило сладковатым душком горящих с змеиным шипением сырых таловых прутьев. Бригадная стряпуха металась с мисками от котла к столам и обратно. Трактористы, прицепщики, сеяльщики жевали не спеша, перебрасывались шутками.

— Добавить, товарищ Картузов?

— А вот переплыву мисочку, чтобы вёдро установилось и чтобы дома не журились, а там и добавь…

— Не разорвало бы! Ведь уж дважды добавляла!

— А ты не считай…

После завтрака, подавив тревогу, агроном коротко передал свой разговор с директором и, обращаясь к Фарутину, чуть торжественно провозгласил:

— Александр Николаевич! Теперь расскажи, как самые последние в эмтээс тихоходы грозятся обскакать вашу бригаду…

Из-за стола поднялся уже хорошо знакомый Андрею белобрысенький крепенький тракторист и, яростно сверкая девичьими синенькими глазками, негодующе выпалил:

— Да я в землю на два метра лягу, чем поддамся этим… — Застыдившись своей горячности, Алеша сел.

Бригадир Саша Фарутин нарочито медленно, со смешком в голосе, как это делал обычно Шукайло, проговорил:

— Хвалиться просто. И баран грозился забодать волка…

Андрей смотрел на трактористов. Даже мрачное лицо рябого Никанора Фунтикова передернулось в презрительно-гордой усмешке. Подняв голову, он сказал:

— Врут они, товарищ главный агроном, тамошние тихоходы нас не обскачут…

Тревожно было на душе у Андрея. Он сел в кабину с Михаилом Картузовым и решил прохронометрировать его работу и работу засыпальщиц.

Тянул горячий полудник. Согретая пахотина дымилась кудрявым, зыбким парком. Рябило в глазах. В весеннее небо, трепеща крылышками, поднимались жаворонки. Еле видные, достигнув зенита, они замирали в воздухе, как на приколе, и, словно привстав на цыпочки, обозрев дали, камешками падали в блеклые травы.

Поющее небо с незримыми жаворонками казалось необыкновенно высоким, словно оно распахнулось до самого купола, где натянуты тонкие струны. И звон их слушает заново нарождающийся мир. В душу Андрея вливались покой, тишина. Огорчения и тревоги словно улетучивались вместе с зыбким, поднимающимся от пахотины парком.

Картузов остановил трактор у пароконной повозки с семенами. Андрей засек время. Четыре засыпальщицы ведрами стали черпать зерно и заполнять им ящики сеялок.

На заправку семенами ушло двенадцать минут.

«Какая чушь!» — Андрей выскочил из кабины и, взволнованный, пошел следом за агрегатом.

Мерно постукивая, работали высевающие аппараты. С тихим шумом, похожим на шорох дождя, по семяпроводам текло зерно. Диски распахивали ему пуховое, теплое ложе, равнительные кольца укрывали семена.

В высоком, ясном небе все так же победно звенели жаворонки.

«Но ведь это же явная глупость!» Андрей даже остановился, постоял, подумал и бросился к засыпальщицам.

— Товарищи женщины! Немедленно возьмите у полевого бригадира мешки и насыпайте их до подхода сеялок на загрузку. На трех агрегатах мы сэкономим не менее десяти минут, на двенадцати заправках — два часа. За это время можно засеять десять гектаров.

— Так ведь, товарищ главный агроном, — возразила здоровенная вдова Матрена Белокопытова, — тяжело под кулями, спинушка заболит, не разогнешься…

— А если сроки сева упустим и землю высушим?

Вперед выступила немолодая колхозница с иссеченным морщинами лицом:

— Спина поболит-поболит и перестанет, зато на душе весело станет, Матренушка. На худой конец, можно и не под самое гребло в мешки сыпать…

«А если увеличить количество засыпальщиц? Это же еще более ускорит загрузку…» И Андрей побежал к полевому бригадиру.

Агрегат Михаила Картузова впервые выполнил норму. Саша Фарутин торжественно водрузил на картузовский трактор первый красный флажок.

Утром, во время заправки тракторов, молодого бригадира и главного агронома отозвал в сторону веселый белоголовый комсомолец Алеша Гребенников. Лицо парня выглядело решительным. Но начать разговор он долго не мог, все мял в пальцах ком земли и как-то виновато моргал глазами. Потом, пересилив себя, заговорил торжественно:

— Товарищи! Если мы москвичи, то, я думаю, нечего голову под крылышко прятать: ненастье напакостило крепко, и теперь сроков нам не соблюсти…

— Как это не соблюсти? — в один голос спросили бригадир и агроном.

— А так: сеяльщиков на вторую смену недохватка, а за одну смену — рви не рви, больше одной нормы не выполнишь.