— Катька, а ведь так тебе не разжечь! — с отчаянием сказала повариха. — Придется рубить какой-нибудь старый ящик, хоть и запретила это бригадирша.

Изо всех сил Катя плечом нажала на припертую ветром дверь и снова чуть не шлепнулась в грязь. Раздробив ящик, Катя все-таки затопила печь, и, когда загудело в трубе, на кухне потеплело. Сырые дрова шипели, сочились желтой пузыристой влагой, но все же не переставали гореть.

Вскоре вода в котле закружилась, запенилась, закипела. От котла потянуло вкусным, сдобренным луком и салом пшенным кулешом.

Но если трудно было в такую погоду сварить обед, то еще труднее доставить его трактористкам и прицепщицам в поле, за два километра. В одной руке повариха держала на весу обвязанное скатертью ведро с горячим пшенным кулешом, другой рукой управляла ленивой, ошеломленной секущим дождем клячей. Не раз в дорого Катя плакала, но этого никто не видел, а сама она никому не жаловалась. И если иной раз повариху выдавали заплаканные, красные глаза, то у кого же они не слезились в такой ветер?

Очень счастлива была Катя, когда смотрела, как ее подруги, забравшись в кабину, с аппетитом ели душистый кулеш со свиным салом и пережаренным луком.

Я б-бы тте-е-бе, Кка-атя, Зо-ло-тую Ззвезду Ггероя повесила, — стуча зубами о ложку и едва шевеля синими, дрожащими губами, шутливо проговорила маленькая прицепщица Груня Воронина. — С каждой ложкой чувствую, как оттаиваю…

Катя подняла глаза на промокшую Груню и, слабо улыбаясь, ответила:

— За кулеш, Грунюшка, Героя не дают… А вот уж если кому и вешать Звезды, так это прицепщицам. Трактористке что, она в кабине, а вот прицепщица — это да! Посиди-ка день-деньской под проливным дождем на таком буяне, покрутись, как сорока на колу! — Катя зябко передернула худенькими плечиками. — Давайте, девушки, подолью горяченького…

— Кулеш был, Катюша, министерский! — сказала Груня, хозяйственно завертывая в бумагу ложку и засовывая ее за голенище.

Блаженно потянувшись, девушка вылезла из теплой кабины на холод. Дождь сменился снежной пургой. Под ногами чавкало, хлюпало, снег месился с грязью.

— Чего доброго, снова застынет наша залежь, как ты думаешь, Поля? — обратилась Груня к трактористке.

— Не застынет. Погода знает, что нам сеять надо, — утешила трактористка.

Повариха отправилась к другому трактору, а Груня взобралась на железное сиденье плуга и стала ждать, когда Поля запустит трактор. Работая с Полей, Груня не волновалась: ежедневно их машина перевыполняла норму, хотя Поля никогда не торопилась, не кричала и не ругалась, как Акулина Губанюк. Сейчас Поля тронет трактор, Груня положит руку на рычаг, будет смотреть на лемехи и мечтать.

Когда думаешь о хорошем, всегда забываешь и о холоде и о времени. А пока трактор стоит, можно чуточку понежиться после сытного обеда и, может быть, даже на одну минутку вздремнуть. За пять часов так накачало, что и сейчас еще кажется, будто едешь. Еще полсмены, и потом в тепло — и спать… По раскрасневшемуся на ветру лицу девушки поплыла радостная улыбка.

Наконец заревел мотор. Маленькая прицепщица снова закачалась на железном сиденье, и снова хлестал ее ветер, швырял в лицо и за воротник снегом, пронизывал насквозь, леденил руки и ноги девушки. Но вот кончилась длинная загонка. Поля повернула трактор, а Груня подняла рычаг и перевела плуг в нерабочее положение. Пока трактор делал разворот и заходил в борозду с другой стороны загонки, Груня стряхивала с себя снег и утирала лицо. Теперь пурга била ей не в лицо, а в правый бок, и стало много легче. Оттого обратный путь показался ей вдвое короче, точно машина шла под гору.

Шипят под лемехами, опрокидываются маслянистые пласты, зыблется по черным волнам плуг, качается, как в лодке, прицепщица. Ветер и пурга злятся по-прежнему, но сейчас они менее страшны. Груня внимательно следит на глубиной вспашки, за рельефом залежи: в низинах заглубляет плуг, в гору приподнимает. Пусть агроном хоть с линейкой по пашне ходит, глубина везде одинаковая. Не затем Груня Воронина ехала из Москвы на Алтай, чтобы землю портить!

Пристроившись спиной к ветру, прицепщица отдается воспоминаниям.

Вот она, Груня Воронина, маленькая, не любимая в семье с детства. Все ласки, заботы матери и отца выпали на долю старшей сестры Люсечки. А потом мать умерла, и отец, токарь по металлу, стал пить. Часто он пропивал большую часть получки и в злобе бил Груню чем попало. Люсечку он никогда не бил, — в ней он видел покойницу жену. Груня помнит мать: красивое, надменно-холодное, с приподнятыми бровями лицо.

Люсечка, так же как это делала мать, отобрав у отца остатки получки, уходила обычно к подруге, а девятилетняя Груня оставалась с глазу на глаз с пьяным отцом. Он не раз сбивал девчонку с ног. И все-таки, все-таки она любила отца! Трезвый он бывал добр, а иногда и ласков. Груня помнит, как его внесли в комнатку замерзшим, с лицом и руками белыми, как бумага…

Груня пошла на завод, где работал отец, а Люсечка, бросив мужа, второй раз вышла замуж. «Могла ли я упустить такой редкий случай, дуреха! — говорила она Груне. — Ленечка и красив и молод, да ведь он же гол как сокол, мой распронесчастный лейтенантишка. К тому ж и его из Москвы направляют в дальневосточный какой-то городишко… А тут подвернулся солидный инженер. Правда, он немолод и у него старая, безобразная жена и двое детей — их он, конечно, кинул! Но уж состоятельный по настоящему! А уж как ценят его — можешь судить: квартиру старой жене оставил, так ему теперь новую дают!»

А через год Люсечка, разведясь и с этим мужем, выгнала его из новой квартиры и стала мечтать о более счастливом браке…

Впереди начиналась ложбинка. Груня заглубила плуг и с напряжением следила за лемехами. «К черту Люсечку! И тут она не дает мне покоя. Не желаю! Мы построим тут новую жизнь без такой дряни! Буду думать о Саше».

Груня прикрыла веки, и тотчас перед ней встал Саша Фарутин.

«Смешной он со своими стихами… Мы с ним чем-то походим друг на друга. Говорят, кому на ком жениться, тот в того и родится… Может быть, это потому, что он научил меня мечтать о хорошем. Что бы я делала, если бы ты не научил меня этому, милый Сашенька? Ах, опять этот бугорок! Вечно он не вовремя!» — недовольно прошептала прицепщица и приподняла лемехи.

Ветер как будто стал тише… Ей очень хотелось, чтобы ветер стих и чтобы хоть немножко потеплело. Но нет, это только показалось, что стих. Вот опять наваливается на правый бок, захлестывает в лицо… Но теперь уж скоро! Не более двух кругов — и смена. «Буду мечтать о новой жизни!» Груня прищурилась, представив себе эту новую жизнь.

«Мы, конечно, с Сашей… А что особенного? И квартира будет — настоящая, с удобствами, и свой автомобиль. Оба работаем, подкопим деньжонок и купим. Когда он за рулем, когда я. Нет, это слишком мелко, Грунька! Это что-то больно похоже на Люсечку… Нисколько не похоже! Ей до общественных интересов дела нет, а мы с Сашей… Да ведь и вся страна будет совсем-совсем иная: в садах, в цветах. Предгорное тоже будет в садах. А сейчас — грязная, серая, унылая деревушка. Ну как им не стыдно так жить! Смирились… Домишки подслеповатые, одни на другой похожие, как близнецы. Никакой фантазии! Ну погодите, все перетрясем! И Предгорное перестроим, и сады и цветники разобьем, и электричество, и музыку… Ой, батюшки, сколько же нам надо сделать!»

— Гру-у-ня! — услышала прицепщица крик высунувшейся из кабины Поли. — Груня! Уже полторы нормы, слышишь? Скоро пересменка!

— Слышу, слышу, — неохотно отозвалась прицепщица, отрываясь от своих счастливых и тревожных дум. И сразу почувствовала, как она продрогла. — Заходим на последний круг.

Пересменка проходила под проливным дождем и под тем же сбивающим с ног ураганным ветром. Вдруг выяснилось, что на тракторе Поли нет сменной прицепщицы. Говорят, девушка обварила себе ногу кипятком, и ее спешно отправили на перевязку…

Подменить Груню вызвалась Маша Филянова: она чувствовала себя виноватой — не сумела вызвать из МТС замену пострадавшей.