Но кривой ржавый гвоздь опять воткнулся в сердце и стал там резко поворачиваться. Колоть и колоть. Колоть и колоть.

Герка шёл из аптеки, нёс лекарство для дяди Пети. И почти у самого дома вдруг неожиданно столкнулся… с Башмаком. Тот как раз выходил из их двора. Оба в одно и то же мгновенье увидели друг друга и остолбенели. Потом, как по команде, оба рванулись с места.

Герка бежал неслышно и легко, быстрыми, ловкими шажками. А за спиной его — топ-топ-топ — шажищи длинноногого Башмака. Герка слышал только их и больше ничего на свете не слышал. Он не оборачивался, чтоб не замедлить бега. Но ухо чутко ловило, что шаги за спиной становились всё дальше и дальше. «Недаром у меня пятёрка по физкультуре», — радостно пронеслось в голове. Вот шаги уже совсем далеко. Можно и оглянуться. Отстал Башмак.

И тут Герка услышал, как булькает в аптечной бутылке лекарство. Жёлтая жидкость, которой было не очень много, теперь вспенилась и заполнила всю бутылку. Пробка и ладонь были мокрыми и пахучими. И от этого запаха сейчас же вспомнилось то разлитое лекарство, которое жёлтыми каплями падало с подоконника так спокойно и медленно, будто в комнате ничего не случилось и все здоровы.

Башмака не видно, можно и не бежать. Буль-буль-буль. И чего оно разбулькалось? Он же тихо идёт, тем же шагом, каким шёл из аптеки домой. А тогда оно не булькало. Буль-буль-буль. Всё громче и громче. Чего она так орёт, эта проклятая аптечная бутылка? Прямо оглушает. Да замолчи ты! Хотелось размахнуться и зашвырнуть её неизвестно куда.

Герка не сразу понял, что не так уж громко разговаривает лекарство, как разговаривает совесть. Тогда из аптеки он шёл домой! Нёс бутылочку и не думал о ней. Она молчала в руке. А сейчас кричит: «Ты куда идёшь? Ты что делаешь? Ты уже за сто километров от дома! Там дядя Петя, может быть, умирает без меня!»

Буль-буль-буль. А Башмак, наверно, будет ждать Герку у того места, где встретились. Спрячется в чей-нибудь подъезд и станет наблюдать.

Буль-буль-буль. А если сесть в автобус, то раньше Башмака к своему дому подъедешь. Отдать лекарство и… бегом, куда глаза глядят. А Башмак пускай ждёт, мается целый день.

Автобус уже тронулся. Герка впрыгнул на ходу и сразу же нарвался на кондукторшу. Как назло, мало народу, и от неё не за кого спрятаться. А кондукторша сверлит глазами и сверлит. Ну не глаза, а два бурава. И насквозь пробуравленный Герка продвигается по пустому проходу к передней площадке.

— Кто не уплатил, товарищи, возьмём билетики!

Пришлось отдать пятак. Ах, как жалко пятака. И главное, обидно: скоро вылезать. Ведь с билетом-то можно хоть до самой последней остановки спокойно ехать. Жалко пятака. Ведь это целые пятьдесят копеек в старых деньгах. Внутри что-то заныло, стало противно и муторно. И зачем он едет? И зачем ему этот дядя Петя? Не умрёт он без лекарства. Дурак, что поехал.

А бутылочка успокоилась, притихла. Всю дорогу молчит, будто пригрелась в его руке и уснула. И от этого постепенно становится хорошо на сердце. И вот уже, кажется, не очень жалко пятака.

— Его, как человека, попросили, чтоб скорей принёс, а он на целый час провалился, — заворчал Ероша, взяв лекарство.

— Готово не было, — соврал Герка и убежал. Куда? А куда глаза глядят. А глядели они… Герка и сам не знал, куда глядели его глаза.

Зачем свидетели

Поздний вечер. Почти ночь, а на проспекте Ленина светло. По обеим сторонам асфальтовой дороги — фонари. Никуда от них не спрячешься.

Герка юркнул во двор, там, наверно, темно. Но оказалось светло. И над каждым подъездом по фонарю. А в их доме почему-то особенно яркие. Или так кажется? Белые матовые полукруглые с широким металлическим ободком, эти фонари днём ужасно похожи на клипсы Валерии Константиновны, которые она на ушах носит. Только эти раз в сто или тысячу больше. Сидит такая огромная клипсина над подъездом, и днём будто нет её. А вечером как вспыхнет, так, наверно, на луне видна.

А на старой квартире, бывало, как наступает ночь, и на улице темнотища, будто в закрытой бочке.

Как только Герман открыл дверь домой, его сейчас же потянул к себе Алёша.

— У тебя есть кто чужой? — встревожились чёрные глаза.

— Все свои.

И правда, были только Весна и Ероша. С дядей Петей уже сидели тётя Наша и Виктор Ильич.

— Ты куда провалился? Мы тебя давно ждём.

Герке ужасно хотелось есть, но было интересно и беспокойно, зачем его давно ждали.

— Понимаешь, какая штука. Башмак сегодня Кубыша видел. Прямо в двух шагах от нашего дома. Не догнал. Этот Кубыш — мировой бегун. Рекорды может ставить. Башмак говорит, что он где-нибудь тут на проспекте живёт.

Герка похолодел. Сердце опять стало белым снежком, каким ребята швыряются зимой, когда играют в войну, или просто так.

— Башмак уже в адресный стол ходил, ничего не узнал. Они ещё на новой квартире не прописаны.

— А на кой вам этот Кубыш сдался? — сухим шершавым языком еле выговорил Герка.

— Как на кой? Он деньги у Башмака взял! Много! Казённые!

«Заливает Башмак, — мелькнуло в Геркиной голове, — не казённые, а его, Башмаковы. И немного. Боится, что теперь не отдам, потому что переехал».

— Мы, знаешь, что решили? Башмак завтра принесёт фотокарточку, там мальчишки с Дальней улицы и Кубыш есть. Мы запомним, какой он, и по проспекту будем смотреть.

Герку будто стукнули по голове чем-то тяжёлым. Сидел и не шевелился. Уже совсем не хотелось есть. Хотелось поскорее убежать куда-нибудь на край света, подальше от этих чудных. А ноги опять не двигались, как тогда в коридоре, когда услышал Башмаков голос.

И вдруг надежда яркая, как спутник в небе, сверкнула Герке:

— А Кубыш без свидетелей деньги брал?

— Без свидетелей.

— И ни к чему тогда искать. Ну найдёте вы Кубыша, то есть… мы, в общем, найдём, а ничем всё равно не докажем, что он брал, раз без свидетелей.

Ребята дружно расхохотались.

— При чём тут свидетели?

— Как при чём? Всегда нужны свидетели. На всех судах выступают. Вы что, не знаете?

— А зачем нам суды? Зачем свидетели? Ты что с луны свалился или ненормальный?

Герка действительно ничего не понимал. Самым главным он считал свидетелей. Раз никто не видел, то ничем не докажешь. Это закон. А чудные уверяют, что не закон.

— Когда мало народу, не докажешь. Один на один не докажешь, — кипятился Ероша. — А если нас много ребят соберётся, и все мы знаем Башмака, и все мы скажем, что он честный, никогда не врал, а про Кубыша тоже ребята знают, что враль, что копит, обманывает, так зачем тогда свидетели? Кому больше поверят? Эх ты, голова! Ты что сидишь как ненормальный? Устал, что ли?

— Ага… Устал…

— Ну, иди, спи, только завтра дома будь, не проваливайся на целый день. Башмак карточку принесёт.

Герка поднялся и увидел… глаза. Опять те же самые глаза из-за стеллажа с папа-мамиными книгами. Ох, уж эти синющие глазищи! Ох, уж эти девчонки. И зачем они умеют так пристально смотреть?

И опять Герка не мог оторвать взгляда от голубого лунного пятна на потолке. «Что же это такое? Собачья жизнь! Всё время бегаешь, прячешься, волнуешься. Завтра утром разменяю десятку и отдам долг Башмаку. И всё кончится, и наступит нормальная жизнь».

Но ржавый гвоздь покалывал и говорил: «Нет, не кончится. Не потому ты бегаешь от Башмака, что должен ему. Ты не хочешь, чтобы чудные узнали, кто такой Кубыш».

Что делать?

Ура-а-а!!!

Утром Герка побежал домой к Башмаку расплатиться и, главное, поговорить по-человечески. Но Башмака не было. Ждал, ждал — нет. Ждал, ждал — нет. Решил идти потихоньку домой, авось перехватит его по дороге. Нет, не перехватил. Дорога показалась коротенькой, куцей, как обрубленный хвост у пса Шарика. Вот и дом уже. И двор. Над их подъездом сидит огромная клипсина, раз в сто или тысячу больше, чем мамина. А вдруг Башмак уже принёс карточку чудным? Вот сейчас Герка войдёт в квартиру, а там…