— Тьфу ты, батюшки! — спохватился Сымон. — Прости. Задумался. А я когда задумаюсь, так в мои ноги будто мотор вселяется. Лечу за мыслями вдогонку...
— Глуши свой мотор и дай перевести дух. Я уже все корни посшибал.
Нащупав сухое место, Василь сел. Сымон примостился рядом, достал папиросы. Помолчав, спросил:
— Радиста вам прислали?
Кремнев посмотрел на старшину. Темнота скрывала его лицо, но Василь чувствовал, что Филипович неотступно следит за каждым его движением.
— Да, нам. А что?
— Так. Понравился мне парень. Серьезный... Закуривай, немцы далеко, не увидят.
— Давай закурю... — Василь прикурил папиросу, затянулся и, по привычке спрятав ее в рукав, повернулся к Сымону: — Ну, а теперь выкладывай все, что хочешь мне сказать.
— Скажу...
Кремнев почувствовал, как легла ему на колено горячая и тяжелая рука Филиповича, как сам Филипович весь подался вперед, будто хотел заглянуть ему в глаза.
— Скажу, — глухо повторил старшина. — Даже не скажу, а спрошу: говорил?
Василь посмотрел на друга и увидел его глаза, — они смотрели с надеждой и просьбой, и Василю вдруг стало до боли горько от сознания того, что, впервые в жизни, он не может помочь близкому человеку.
Сымон, видимо, понял его. Он убрал руку, затоптал окурок и предложил:
— Пойдем?
— Подожди, — остановил его Кремнев. — Я говорил о тебе всюду: и в нашем штабе, и в штабе армии. В штабах согласились, даже в список тебе включили. А те, кто проверял позже, — вычеркнули...
— За что?! — сильно сжав плечо Василя, почти крикнул Сымон. — Неужели только за то, что моя семья под немцем? Так ведь вся Беларусь под ним!
— Не знаю, Рыгорович, Что знал — сказал. А теперь — пошли.
VI
Дежурный по штабу, молодой, совершенно не знакомый Кремневу майор, долго, с видом заправского штабиста, изучал предъявленный ему документ, потом приветливо сказал:
— Подождите минуту. С вами должен говорить представитель из Москвы. Сейчас он у комдива.
Кремнев присел на скрипучий стул. То, что с ним будет говорить представитель из Москвы, не было для него новостью. Еще неделю назад, когда он был в штабе армии, знакомый офицер-разведчик сказал ему об этом и даже о том, какая, по его мнению, задача будет поставлена перед спецгруппой. Задача эта увлекла Василя новизной и размахом, перспективой той творческой самостоятельности, которая открывалась перед ним за линией фронта. И потому теперь, сидя у порога, с которого, наверное, сегодня же начнется путь в то заманчивое и тревожное будущее, он желал только одного: чтобы все было так, как говорилось.
Ждать долго не пришлось. Дверь открылась, и дежурный сообщил:
— Капитан, вас ждут.
Переступив порог, Кремнев на какое-то мгновение замер, ничего не понимая. Командира дивизии в комнате не было. За столом, тускло освещенным керосиновой лампой, сидел человек в штатском. Серый, уже не новый, пиджак топорщился на его широких худых плечах. Пустой левый рукав был аккуратно заправлен в карман. На лацкане пиджака блестела Золотая Звезда Героя. Волосы у него тоже были не то седые, не то цвета гнилого льна. Человек зачесал их назад, будто хотел выставить всем напоказ свой и без того большой квадратный лоб. Прижатые этим массивным лбом, где-то в глубине темных провалов, светились чистые, голубые глаза.
На столе, под руками у этого человека, лежали папка с бумагами и развернутая карта, а в пепельнице дымилась недокуренная папироса.
Облокотившись на стол, человек внимательно и с любопытством смотрел на Кремнева, который все еще стоял у порога и не знал, что ему делать и как докладывать о себе.
Человек за столом понял это. Он легким кивком головы показал на пустой стул и произнес удивительно молодым, сочным голосом:
— Садитесь, капитан. Нам с вами надо поговорить. Один на один.
Василь сел и еще раз взглянул на человека. Тот вдруг наклонился вперед и в упор спросил:
— Писатель Василь Кремнев?
— Был. Сейчас — разведчик.
— Почему был? — удивился человек в сером и, достав папиросы, протянул Кремневу. — Писатель и в солдатской шинели остается писателем. Курите?
«Куда это он гнет? — взяв из пачки папиросу, подумал Кремнев. — Неужели солдаты говорили правду?..»
— А я вас помню, Кремнев, — прикурив папиросу, вдруг сказал человек и откинулся на спинку кресла, будто давая Кремневу возможность детальнее разглядеть себя и — узнать.
Густые темные брови Кремнева дрогнули, медленно сдвинулись.
— Не напрягайте память, капитан, — улыбнулся человек в сером. — Меня вы видите впервые...
— Но вы же сказали...
— Да. Лично я вас вижу вторично. Первый раз я слушал вас в сороковом, в Минске, в Окружном Доме офицеров. Тогда состоялась встреча пограничников с белорусскими писателями, и вы читали отрывок из своей новой книги.
— Да, припоминаю, вас я...
— Не запомнили? Ну, это не мудрено. В зале было более трехсот человек. Познакомимся сейчас. Моя фамилия Хмара, Леонид Петрович. Воинское звание — полковник.
Человек энергично протянул через стол сухую цепкую руку, а темные брови Кремнева снова удивленно дрогнули.
— Странная фамилия, не правда ли? — весело спросил полковник.
— Д-да, редкая. И...
— Вот видите! — засмеялся полковник. — Никто не верит! Все думают — кличка. А фамилия настоящая. У нас, на Гомельщине…
— Нет, простите, но я не о том, — смутился Кремнев. — Напротив. Мне показалось, что я уже где-то слышал о вас. По крайней мере, слышал вашу фамилию.
— Интересно, — удивился Хмара. — И где же?
— Если не ошибаюсь, — в штабе погранвойск, в июне сорок первого. Я тогда собирал материал для новой книги о пограничниках. И вот один из моих штабных товарищей предложил: едем на заставу Хмары. Ни о заставе, ни о ее командире он ничего не сказал: мол, на месте все увидишь сам. И я согласился. Очень уж мне понравилась фамилия будущего моего героя! Грозная, загадочная, а главное — редкая, запоминающаяся. В два дня я собрался в дорогу, получил нужные документы и... опоздал.
— Да, опоздали, — минуту помолчав, с болью вздохнул Хмара, и лицо его вдруг угасло, снова стало болезненно серым, непроницаемым. — Погибла моя застава, все, как один человек. Только я и остался. Случайно остался. Засыпало в окопе землей, немцы и не заметили. А когда бой утих, — выбрался я, перешел через линию фронта, под Могилевом полком командовал... Ну, да речь не обо мне. В штаб армии вызывали?
— Да, вызывали.
— Так вот, Василь Иванович, задание ваше несколько усложнилось...
Хмара неторопливо раскрыл папку, отложил в сторону засургученный пакет и несколько стандартных листков, исписанных на машинке, облокотился на стол.
Кремнев сразу же внутренне подобрался, поняв, что неофициальная часть окончена и что сейчас речь пойдет о главном, — о боевом задании.
Но полковник почему-то не спешил. Прикурив новую папиросу, он вдруг как бы между прочим спросил:
— Вы слышали о том, что немцы сосредоточили на нашем участке фронта больше силы? Что-то около половины всех своих танковых соединений.
— Да, слышал. Они что, снова намерены наступать на Москву?
— Нет. Они ждут нашего наступления.
— Но разве мы...
— Да нет. Мы наступать на этом участке фронта пока не собираемся.
Так почему тогда немцы...
— ...сосредоточили здесь столько дивизий? — Хмара бросил на Кремнева короткий пронзительный взгляд, стряхнул в щербатое блюдце пепел с папиросы, тихо промолвил: — О том, что вы сейчас услышите, знают только четыре человека. Вы будете пятым.
— Понял, товарищ полковник.
— Тогда слушайте внимательно. Нашей разведке удалось дезинформировать противника. В руки абвера попал «секретный» приказ Ставки Верховного Командования о подготовке к наступлению на нашем фронте с первоочередной задачей — ликвидировать «Ржевский выступ», этот кинжал, направленный в сердце Москвы. И вот результат: в район Ржева переброшены двенадцать фашистских дивизий. Все они заняли оборону. Бои, порою ожесточенные, завязываются чаще всего по нашей инициативе и носят характер разведки боем.