Она покупала духи и пользовалась ими неохотно, зато увлеклась засушкой цветов, трав, кореньев, древесных листьев. Их кладовка превратилась в желанное местечко для семьи. И дети, и муж, и свекровь забегали туда подышать духовитым воздухом. Степанида рвала богородскую траву, майский полынок, весенние шишки сосны, собирала цвет липы, рябины, иван-чая, шиповника, желтых кувшинок, почки березы, листья горной вишни, свежие побеги можжевельника и лиственницы, рыла корешки смородины, солода, рдеста.

Когда пила отвар из корешков смородины или протирала тело водой, настоянной на лепестках кувшинок, она ощущала не только физическую свежесть, но и душевную полноту, что и примиряло Никандра Ивановича с тем, что она до неузнаваемости изменилась, а порой возбуждало в нем страстную тягу к жене и тихое обожание в недели мужской бестрепетности.

Прибывали годы совместной жизни, с переменным успехом сытней и разнообразнее делалась еда, но к Стеше так и не вернулась розовая красота. Напротив, она начала прибаливать. Никандр Иванович набрался решимости: предложил ей уволиться с коксохима, в крайнем случае перевестись на легкую работу на том же металлургическом комбинате. В это время она уже отучилась без отрыва от производства на курсах и стала газовщицей. Должность ответственная, почетная, денежная. Получала Степанида больше, чем Никандр Иванович. Был период в несколько лет, когда он приобрел новую для прокатных цехов специальность газовырубщика, в пору которого он  з а ш и б а л  крупные деньги, не угнаться за ним, однако он неожиданно настолько увлекся улучшением газового резака, что попросил начальника вырубки Хацкого определить его мастером по ремонту пневматических молотков. Хацкий, рано поседевший инженер из Днепропетровска, заброшенный в Железнодольск эвакуационным летом первого военного года, потер указательным пальцем о большой палец, поднял свою руку к глазам Никандра Ивановича. Шелест пальцев Хацкого напоминал шелест свеженапечатанной пачки денег, когда она, согнутая в ладони, как колода новеньких карт, спружинит и, вытянувшись в воздухе лентой, гладко осыплется на пол. Никандр Иванович сказал начальнику: дескать, ничего, не в заработке счастье. Хацкий склонил крахмально-белую голову к дрогнувшему в ужимке недоумения плечу, предупредил Никандра Ивановича, что конструирование без технического образования — опасная материя. Никандр Иванович уж испытал восторг изобретательского достижения: улучшил клапан для смешивания доменного и коксовального газа, удлинил резак, благодаря чему отпала надобность в утомительном наклоне, когда орудуешь резаком, и отдалилось от человека адское пламя, с помощью которого палишь-плавишь поверхность стальной заготовки, потому и заверил Хацкого в боевой готовности к предстоящим сложностям.

— Ну-ну, — промолвил начальник вырубки, выражая сожаление по поводу того, что Никандр Иванович неблагоразумно торопится. Хацкий не догадывался (может, делал вид, что не догадывается) о способности газовырубщика, в недавнем прошлом гвардии капитана, начинавшего войну рядовым красноармейцем, принимать бесповоротные решения вполне осознанно. Никандру Ивановичу, наблюдавшему в детстве молевой сплав леса на реке Белой, их участок, по-простому называемый  в ы р у б к о й, представлялся этаким гигантским затором, создающимся из стволов стали, только не круглой, как сосны, а четырехгранной, плывущей не по воде, а по рельсам и рольгангам. Все ведь быстро плывет, будто лес вместе с полой водой; на домны — руда, кокс, известняк, на мартены — железный лом и передельный чугун, большей частью жидкий, в огромных ковшах, с мартенов — слитки, с блюминга — заготовки к ним, на вырубку. Тут-то и создается затор, для ликвидации которого существуют тысячи вырубщиков, орудующих пневматическими зубилами, газовыми резаками, корундовыми кругами. Покамест заторы неизбежны, однако он убыстрит их разбор, придумывая резаки удобней, безопасней, производительней и мало-помалу кумекая над машиной огневой зачистки, которая своим направленным огнем будет в потоке обрабатывать стальные заготовки. Поэтому он пошел на ущемление собственного заработка, а еще и потому, что во время смены от жара и металлической гари начало сбоить и заходиться сердце. И была еще тайная причина, об этом он не мог пооткровенничать даже со Степанидой.

Великодушное предложение мужа уволиться Степанида отвергнула с не меньшим великодушием.

— На четырех иждивенцев вдвоем мантулим, и то концы с концами нелегко сводить. Не потянешь, Ника, да и опростоволосишься. Ребята подрастут, расходы увеличатся. Помедлим. Там и пенсия подкатит. Сорок пять годиков, они быстро ко мне прибегут.

Еле дотянула до сорока пяти. Держала на работе грелку: желудочные боли унимала. Верилось, получшает здоровье, как только уйдет на пенсию. Не получшало. Не до отдыха и не до лечения, если семью обихаживаешь.

Мечтала свекровь разгрузить от домашней работы, да натолкнулась на сопротивление. Клохтала старая, жаловалась: некому ее освободить от бытовой каторги. Едва пришло освобождение — не подступись: хозяйство, куда запрещен вход всем, кроме нее.

16

— Сынок, посмотри-ка, — позвала мать Никандра Ивановича, он смывал с тарелки томатную краснину борща. — Не чухайся ты с посудой, вымою.

Он поднял голову и увидел: она тычет пальцем в оконное стекло.

У подъезда, на асфальтовой дорожке, стоял мотоцикл о коляской. Края коляски и дутый бок бензинового бака обтекала багровая полоса. Желтый отсвет ветрового щитка, оправленного латунью, падал на китель милиционера, разговаривающего с Нюрой Святославовной.

— Должно, ищут кого-то.

Ноги Никандра Ивановича налились тяжелой немотой.

«Неужели Андрюша арестован и сознался, что залез на склад не по своей воле?»

Наверно, милиционер расспрашивает Нюру Святославовну насчет Андрейки и вообще насчет их семьи. Что делать? Как вести себя? Удивляться? Говорить, что Андрюша с придурью и трусован, и потому сваливает вину на родного отца?

Чушь. Слюнтяйство! Но как спасаться?

Милиционер стоял подтянуто, в знак внимания к словам Нюры Святославовны наклонял голову и в козырьке его фуражки отражалось ее миловидное лицо. Сдоба! Мужик у нее не шибко-то взрачный. Служит инспектором в городском отделе народного образования, а серый, точно работает на метизном заводе, в цеху, где изготовляют графитовые стержни для электропечей. Что тут скажешь? Лакомый кусок, да не на мой роток. Польская и русская кровь дает гибриды красивые! Конечно, и образование красит. Придись, встретил бы Нюру в Кракове, повязался бы до скончания века.

17

Рано утром кто-то тихо постучал в дверь. Люська нагишом пробежала за ситцевую занавеску в тамбурок комнаты.

— Лана, ты?

— Я.

Люська прокралась в комнату. Ивановы глаза были закрыты. Потаенно выдвинула верхний ящик комода, выдернула сверток, перевязанный шпагатом, прижала к груди и мелькнула в коридор.

— Чего там понесла? — крикнул Иван. — Ну-к, покажи.

Люська щелкнула ключом, высунула сверток в коридор, вернулась в комнату.

Прежде чем лечь в постель, она зевнула, похлопала ладошкой по открытому рту.

— Лане юбку сшила.

— А вчера она за чем приходила?

— За толкушкой. Картошку толочь. Во время войны у них в семье по праздникам готовили толченую картошку. И добавляли туда молока и мелко нарезанного репчатого лука. Сейчас, чуть что: «Мамка, давай толченую картошку, как в войну».

— Обманываешь и не поперхнешься. Не верю я тебе. Я в школу, ты шить. Снова для базара шьешь?

— Да нет же, Ваня. Раз ты против, я в исключительных случаях. По-соседски. И юбку не хотела шить. Уж больно Лана просила.

— Смотри, Людмила. В другой раз накроют — штраф преподнесут. И патент заставят взять. Не хватало, чтоб у моей жены был патент. Узнают в цеху…

— Что будет? Прогонют?

— Зубоскалить станут. Тюхой малосознательным выставят.

— Патент, Ваня, для тебя, вот смехотище-то, наподобие капиталиста или Змея Горыныча. Ничего такого. Оформят специальные бумаги. Плати налог.