5. ГОСПОДИН ШИРАСТ

Настроение у членов маленькой группы было отвратительным. Вудрум всячески подбадривал своих сотрудников, однако это слабо помогало. Все понимали сложность создавшегося положения, не допуская и мысли о возвращении в Петербург. Плотников и Очаковский всячески убеждали Ивана Александровича решиться на поход с имеющимися средствами и оборудованием.

— Я очень уважаю старого Парсета, — говорил Николай Николаевич, — но думаю, это все западные штучки, Иван Александрович, поверьте мне. Здесь привыкли ко всяческому комфорту и не мыслят без сверхновых приспособлений консервную банку открыть. А список всего необходимого, предложенный господином Парсетом… Конечно, хорошо все иметь в изобилии и совершенстве, но… Обойдемся, Иван Александрович, управимся. Давайте рискнем!

Очаковский беспрерывно протирал пенсне, смущался больше обычного, но стоически поддерживал Плотникова. Василий Афанасьевич чутьем бывалого и очень добросовестного человека понимал правоту Вудрума, высказываний, конечно, он никаких себе не позволял, а все свое добродушие и старание употреблял на то, чтобы в эти дни всем членам экспедиции было удобно и сытно.

Что касается Александра, то он меньше всех принимал участие в спорах и, казалось, не интересовался дальнейшей судьбой экспедиции, всецело посвятив себя изучению достопримечательностей города, главным образом… ночных. Накануне приезда Шираста Иван Александрович не на шутку обеспокоился, узнав, что, несмотря на четвертый час ночи, Александр не появлялся в отеле. Василий Афанасьевич, всегда знавший все и вся, смущенно заулыбался и сказал, что они все еще на Ворме-страат.

Отдых перед решающим днем был испорчен. Заснуть Иван Александрович так и не смог, оделся и вышел на Дамрак. Пройдя канал, он незаметно для самого себя очутился на Ворме-страат — одной из трущоб, расположенных в центре огромного портового города. Опутанная сетью темных, подозрительных переулков, она и в этот поздний час кишела народом, привлеченным сотней маленьких кафешантанов с кричащими названиями: «Палас Индиана», «Эльдорадо», «Валгала», странными и весьма сомнительными заведениями, из которых неслись звуки органов, шарманок, оркестриков, гомон, крики и брань на всех языках и наречиях. Было странно, что здесь, в центре, совсем рядом с добропорядочными на вид, чинными и чистенькими улицами идет эта темная, буйная, стоном стонущая всю ночь жизнь… И где-то здесь в каком-то отвратительном вертепе Александр. Что с ним? Чего он ищет, на что надеется?.. Чужой, метущийся, непонятный…

Утром собрались у Парсета. Первое впечатление Шираст производил не очень приятное, настораживающее и вместе с тем незаурядное. «Весь какой-то острый, — писал Иван Александрович Евдокимову, — не смотрит, а всматривается во все, щуря зеленоватые, узкие и чуть раскосые глаза. Мне никак не удается уловить его взгляд и понять, когда он искренен. Но едва заговорили о деле, лицо его стало умнее, значительнее, даже глаза потемнели и сделались не такими зелеными. Ну, да бог с ним, ничего не попишешь — люди бывают разными. Похоже, что он может быть полезен, а это сейчас главное. Деловит, несомненно. Толково и обстоятельно, выказав необходимые познания, знакомился с имеющимися у нас материалами…»

Шираст с неожиданной готовностью принял смелую гипотезу Вудрума. Однако, разбираясь в ее отдельных положениях и знакомясь с дальнейшими планами русского ученого, он ничего не принимал на веру. Споря и размышляя, Шираст старался вникнуть во все досконально и оценить объективно.

— Значит, вы предполагаете, господин профессор, что силициевая жизнь могла быть занесена на Землю из мирового пространства?

— Несомненно. Вы ведь знаете, что в некоторых метеоритах обнаружены вещества довольно сложного строения, по всей вероятности относящиеся к органическим. Я убежден, что, находясь в метеорите, могли попасть на нашу планету зародыши жизни, состоящей из силициевых соединений. Они не разрушились ни при высокой температуре, развившейся при вторжении метеорита в атмосферу, ни от холода Вселенной. Ну так вот, паутоанские предания относят пришествие Небесного Гостя к концу VIII — началу IX века нашей эры. Интересно, что и в старинных записях китайцев, индийцев и княжества Чосон[2] встречаются упоминания о необыкновенном свечении неба, о пролетевшем, ярко светящемся теле. Даты, указанные в этих рукописях, совпадают с датой легендарного пришествия Небесного Гостя.

— Это очень убеждает, господин профессор. Действительно, если откинуть мистические представления древних паутоанцев, то можно считать, что именно в это время на какой-то остров Паутоо упал метеорит, которому они стали поклоняться. Но я никак не могу уловить связи между ним и найденным вами сосудом. Допустим, в нем могли быть какие-то зачатки силициевой жизни ваши микробиологические исследования впечатляют, но, может быть, это никак не связано с легендой, с Веком Созидания в княжестве Себату, которое до сих пор считается мифическим. Почему только один обрядовый сосудик сохранился от этого, очевидно, богатого событиями и произведениями материальной культуры времени?

— А я, — вступил в разговор Парсет, — считал и считаю, что раз сохранился хотя бы один предмет, то уже по нему ученый обязан восстановить картину прошлого, ну и, конечно, постараться отыскать новые факты, подтверждающие его предположения.

— Но где?

— На дне моря, господин Шираст, — ответил Вудрум. — Долго я не мог найти решения, и вот как-то, просматривая описание извержения вулкана Кракатау, которое произошло в 1883 году, я подумал: а что, если нечто подобное произошло и на Паутоо? Во время этого извержения, как вы знаете, исчезла большая часть острова Кракатау, оно сопровождалось выбросами мельчайшей вулканической пыли, которая поднялась высоко в атмосферу и разнеслась ветром на огромные расстояния. Вулканическая пыль вследствие незначительных размеров частиц, ее составляющих, годами держалась в воздухе. Небо приняло красноватый оттенок.

— О, я начинаю догадываться — «красные зори»! Вы считаете, что это оптическое явление должны были наблюдать за сотни миль от извержения?

— Совершенно верно. Это и подбодрило меня, натолкнуло на путь дальнейших поисков. Я опять обратился к старинным рукописям и, представьте, нашел в них записи о красных зорях, наблюдавшихся в тридцатых годах XII века. Затем мне удалось установить, что в это время на Себату действительно произошло вулканическое извержение и в результате тектонического опускания почвы большая часть острова ушла под воду. Княжество Себату нельзя считать мифическим. Оно существовало и, по моему мнению, подобно Атлантиде было поглощено океаном.

— Допустим, что именно так погибла неведомая нам культура. Но до этого, в годы расцвета ее? Почему тогда не распространились силицированные предметы? Почему они до сих пор никем еще, кроме вас, не найдены?

— Пока, господин Шираст, пока не найдены. Больше того, кое-что, возможно, и было найдено, но не изучено как подобает. И именно потому, что при изучении находок не руководствовались гипотезой о силициевой жизни. Доказано будет ее существование, и, поверьте, находки последуют одна за другой.

— Итак, вы все объясняете катастрофой?

— Не только катастрофа покончила с Веком Созидания. Это был первый акт трагедии. Культура Паутоо во время могущества княжества Себату достигла большого, хотя и очень своеобразного, расцвета, и все же она была обречена. Культура Века Созидания была понятна и любима только избранными, этакой «аристократией духа». После катастрофы уцелевшая кучка жрецов сосредоточила в своих руках все, что людям посчастливилось извлечь полезного из необычайной силициевой жизни, держала в глубочайшей тайне — вспомните египетских жрецов! — все способы управления созидательной силой, и это привело необыкновенную культуру к гибели. Социальные неурядицы, набеги соседних диких, еще не приобщенных к культуре Себату племен вконец сломили ее. У нее не было крепких корней в народе, она не стояла на Себату, как могучий баобаб, а цвела ярким изнеженным цветком. Нашествия кончились, но они уничтожили все на своем пути, и только немногие из числа посвященных в высшие таинства уцелели и сделали записи, видимо намереваясь оставить потомкам хотя бы какое-нибудь представление о Веке Созидания. По словам этих легенд и преданий я стараюсь воссоздать картины расцвета и гибели древней, не похожей ни на какую другую культуры.