Вдруг сбоку от себя он услышал тяжелый стон Хаджибаева, и в то же мгновение исчез страх. Петро почувствовал, что его тело стало легким, каким-то невесомым. Руки сами подняли автомат.

Костенко нажал на гашетку и блестящим глазом смотрел через мушку, как один за другим падали немецкие солдаты.

Бронетранспортер внезапно подался назад, потом рванулся вперед и двинулся на Петра. Разведчик схватил ручную гранату и бросил под машину. Не ожидая взрыва, он вытащил вторую гранату и, сжав ее в руке, поднял над головой. Бронетранспортер резко повернул в сторону и исчез за строениями.

Обессиленный огромным напряжением, Костенко опустил голову на снег. Двойная победа наполняла его хмельной радостью и гордостью. Он положил голову на автомат и, прислушиваясь к тупой, вибрирующей боли в ногах, стал ждать.

Когда стрельба утихла, Петро поднялся и увидел, что вражеские танки быстро уходят из села. Их осталось только три. Возле них появлялись и таяли облачка дыма. Костенко понял, что это рвутся наши снаряды.

Напрягая все свои силы, он на руках пополз к Хаджибаеву и крикнул:

— Хаджибаев! Жив?

Он припал к груди Хаджибаева и с радостью услышал, что сердце бьется. Он хотел позвать санитаров, но силы изменили ему, и он склонился головой на грудь товарища.

1945

Драгоценное издание

Галиенко швырнул гранату и в то мгновение, как она взорвалась, кинулся вперед.

«Строил академик Бекетов» — бросилась ему в глаза высеченная на стене, забрызганная кровью надпись. Галиенко машинально, с лихорадочной поспешностью повторяя про себя эту фразу, словно от того, сколько раз он успеет ее выговорить, зависит — перебежит он улицу или будет убит, стреляя на ходу, мчался к дому.

— Строил академик Бекетов! — исступленно, во весь голос, выкрикнул он и упал под защиту стены.

Сержант Кучугура шлепнулся рядом с ним и, с удивлением взглянув на товарища, осторожно спросил:

— Что с тобой?

Галиенко смотрел на сержанта, не понимая вопроса. Вдруг об стену, над самыми их головами, бешено зацокали пули, и Галиенко, пригнувшись, стал отыскивать глазами, откуда стреляют.

— Это наша государственная библиотека, — сказал он наконец. — Ее строил архитектор академик Бекетов.

— А я думал, ты того… — облегченно вздохнув, заметил сержант и, установив, откуда идут пули, весь напрягся и дал очередь. — Теперь, брат, не до книжек, — добавил он в промежутке между двумя очередями.

«Да, теперь не до книжек», — подумал Галиенко, нажимая на гашетку своего автомата. Но в его воображении всплыл роскошный вестибюль библиотеки и та особая уютная тишина читального зала, когда слышен только тихий шелест переворачиваемых страниц. Полуразрушенное здание библиотеки будило давние воспоминания и вызывало щемящую боль. Руины библиотеки, которые сейчас защищали его от пуль, казались ему искалеченным, окровавленным солдатом, беспомощно лежащим среди поля.

— Всё уничтожили! Всё! — прошептал он и с ненавистью застрочил по зеленоватому кителю, высунувшемуся из-за угла.

Утром следующего дня, взяв увольнительную записку, Галиенко ходил по знакомым улицам своего города. Его родные давно уехали отсюда на восток, и он с тоской постоял возле дома, где жил до войны. Дворник и несколько соседей окружили его и рассказывали об ужасах оккупации.

— А архитектора, который жил с вами рядом, немцы повесили, — сообщил дворник.

Это сообщение напомнило Галиенко о вчерашнем бое под стеной библиотеки, и ему захотелось взглянуть на это место сегодня. Он попрощался и пошел на улицу Короленко.

В подъезде библиотеки, на дверном косяке, неожиданная, как зеленый листочек, трогательно вылезший у корня обгоревшего, изувеченного дуба, висела бумажка:

Обрадованный Галиенко вошел внутрь и, ступая по грудам битого кирпича и штукатурки, нашел наконец «живую» комнату. Седая старушка с таким счастливым лицом, что Галиенко даже стало неловко, сидела возле накрытого газетой ящика, на котором лежали стопки книг и журналов. Два офицера, оба, очевидно, близорукие, читали стоя, держа книги возле самых глаз. Галиенко откозырял. Офицеры, опустив книги, ответили ему с той старательностью, как это делает только нестроевой комсостав.

— Что вам? — радостно улыбаясь, шепотом спросила библиотекарша.

— Мне?.. — Галиенко внимательно пригляделся к женщине и только теперь узнал ее.

Это была бессменная сотрудница библиотеки. Но каними седыми стали ее волосы и как почернело лицо! Он посмотрел на ее вычищенные ногти, потрескавшиеся, темные от въевшейся в них грязи пальцы и, вспомнив, какой она была два года назад, снова почувствовал, как нахлынула на него та же щемящая боль, что вчера, когда он стрелял под стеной библиотеки. Ему хотелось сказать этой женщине что-нибудь очень теплое, хорошее, но не находилось слов.

— Я бы хотел Пушкина, поэмы… — сказал Галиенко таким взволнованно-приглушенным голосом, что оба офицера подняли головы и посмотрели на него.

— Есть, есть, — радостно сказала женщина. — Есть чудесное юбилейное издание.

Она наклонилась и вытащила из середины ящика книгу в роскошном переплете.

— Я все время прятала ее под кирпичом. Почти два года я прятала ее под кирпичом и мусором… И вот теперь… — Она не договорила фразу и, глотнув воздух, снова склонилась над ящиком, словно ища в нем что-то.

Галиенко раскрыл том, но видел не текст, а только потрескавшиеся руки библиотекарши и страницы книги с желтыми подтеками от дождей и непогоды. Когда он посмотрел на женщину, она уже снова улыбалась полными слез глазами.

— Вы, верно, из нашего города? — спросила она. — Вы бывали здесь раньше.

«О, я знаю, какой была эта библиотека до войны!» — хотел сказать Галиенко, но, чтобы не выдать своего волнения, только утвердительно кивнул головой.

В комнате еще стоял запах кирпичной пыли и недавнего боя, и Галиенко вспомнил тот особый аромат библиотеки, который был здесь когда-то, — запах книг, смешанный с едва ощутимым запахом духов и дорогого табака, исходящим от насквозь прокуренных ученых. Галиенко знал и эту женщину, всегда строгую и внимательную. Она напоминала ему почему-то Софью Перовскую, Веру Фигнер…

Галиенко улыбнулся. Она забыла, конечно, как когда-то два дня искала ему нужную статью в старом сборнике, точного названия которого Галиенко не знал. Он до сих пор помнит ее счастливое лицо, когда она нашла эту статью. Тогда Галиенко только удивился, видя такую бескорыстную старательность. Теперь он по-новому понял внутренний мир этой женщины, которая на следующий день после освобождения города пришла в разрушенную библиотеку, поставила здесь столик и стала выдавать книги, спасенные от захватчиков.

— Я хотел бы взять этот томик с собой, — сказал Галиенко. — Я верну его в конце дня.

Лицо библиотекарши омрачилось.

— Но… Теперь такое время… Понимаете, товарищ, это единственный экземпляр поэм… Может быть, кто-нибудь еще захочет почитать…

— Я верну. Вы можете не сомневаться, — сказал Галиенко. — Человек, который зашел в библиотеку сразу после боя, знает цену книги и уважает того, кто открыл библиотеку сразу после боя…

— Это так, — женщина совсем смутилась. — Я верю вам, но… Ваша часть может неожиданно пойти дальше… Я буду очень огорчена… Я столько намучилась, когда прятала эти книги от фашистского костра! Вы не поверите, но фашисты сжигали наши книги на кострах!.. Мне хотелось бы, чтобы эта книга принадлежала всем, а не одному… Нет, я не могу дать вам книгу…

Галиенко вздохнул.

— Знаете что? — вдруг повеселела женщина. — Садитесь на мой стульчик. У вас усталый вид… Вы почитаете здесь… Правда? — мягко, как ребенку, сказала она.

Галиенко почему-то вспомнил свою мать, и у него защекотало в горле. Он прокашлялся и сказал:

— Я, собственно, потому так настаиваю… Меня просили бойцы прочитать им что-нибудь хорошее. Я прошу эту книгу для целого взвода красноармейцев.