Холодно. Из-под матраса вылезать страшно. Нет! Вставать так вставать! Как перед броском в холодную воду, набираю в легкие побольше воздуха, на какое-то мгновение замираю и… слышу за окном: «Хрум-хрум-хрум».

И снова, как среди ночи, выныриваю из постели и прилипаю к окну.

У избушки олени. Три. Нет, шесть. Пятеро взрослых и маленький. Оюшки, да это же старые знакомые! Те, что подбирали сено по совхозной дороге. Оленуха стоит совсем рядом. Рожки маленькие, но ветвистые. Передние отростки обломлены, а на кончиках нижних раздвоение, чем-то напоминающее змеиное жало. Стоит и обнюхивает газету. Пожевала бумагу и отошла в сторону.

Вторая важенка копытит ягель. Лишайник давно обнажился, а она скребет и скребет. Наконец принялась за еду. Сейчас же к ней направился олененок. Длинноногий, ершистый. Неуклюжий. Когда двигается, то подрагивает все его туловище. Важенка чуть посторонилась. Но олененку то ли мало показалось, то ли вообще в стаде такой порядок, залез он в копанку и тычется оленухе в морду. Та отошла, потопталась и замерла. Стоит, слушает. Большие уши, как локаторы, ходят туда-сюда. Четвертый — старик. Спина горбатая, зад вислый. Снег глубокий, более метра, а он раз копнул, и уже образовалась яма. Сунул туда морду, что-то обследовал и пошел работать. Минуты не прошло, полетели веточки ягеля. Олененок оказался тут как тут, забрался к быку.

Ну, думаю, сейчас олень ему задаст. Ан нет. Старик всеми ногами оттолкнулся и выпрыгнул из ямы. Олененок завтракать не стал. Расположился в яме и ехидно поглядывает на быка. А тот обогнул оленух и стал ковыряться за бочками. До травы добрался, в азарт вошел, остановиться не может. На целый день решил еды наготовить. Только я так подумал, а олененок и в эту яму перебрался. Запрыгнул и вертится.

Не знаю, случайно или со зла старик так поддел малыша, что тот взметнулся над землей.

Что здесь началось! Тихо-мирно кормившиеся у избушки оленухи, как фурии, набросились на быка. Он принял было оборонительную позу, но что делать комолому против остророгих ведьм? Одна подскочила спереди, другая сбоку. Раз-раз! И посрамленный старик скрылся за вешалами. Стоит и мотает головой. Больно ведь!

А важенки обнюхали олененка, одна даже лизнула его в нос.

Олень бочком-бочком обошел их и направился к первой копанке. Не успел сорвать и пары стеблей, как снова туда вскочил олененок. Эх, дети!

Я не выдержал и погрозил олененку кулаком. Важенки, наверное, заметили это движение, заволновались, и стадо скрылось в тайге.

Гостья

Поздно вечером я приближался к Лиственничному. Луна еще не успела взойти, избушки с навесами едва просматривались на фоне заиндевевшей тайги. Сейчас выйду на дорогу и тогда узнаю, был ли кто-нибудь в Лиственничном за эти два дня. Я, конечно, оставлял записку, но все равно неудобно: люди приедут, а я в бегах.

Вот и дорога. Даже в темноте вижу, что мою лыжню не пересекает ни один след. Ну и славно.

Прислонил лыжи к глухой стене, стряхнул снег с куртки, подхожу к крыльцу. Дверь настежь. Вот еще новость! Теперь избушка так выстыла, что не отогреешь и до полуночи. Переступив порог, наклоняюсь, чтобы сбросить рюкзак, и в то же мгновение почти у самых ног раздается рычание. Собака! Кто-то из охотников заявился в Лиственничное и поселился в моей избушке. Так где же он и почему в доме такая стынь? А может, собака приблудная? Говорили, на трассе какой-то мотоциклист потерял пса. Ехал с ней на охоту, потом остановился что-то подправить, а собака убежала. Он ждал ее часа три и укатил. Теперь она бродит по тайге и никого не подпускает к себе.

Отступаю к двери и, тяну руку в карман достать спички. Это движение почему-то не понравилось моей гостье. Она зарычала и, кажется, щелкнула клыками. Взбесилась, что ли?

«Палкой бы тебя по башке!» — сердито думаю я, выскакиваю на улицу и прикрываю дверь.

Что делать? Нужно осмотреть следы. Может, и в самом деле она пришла сюда с хозяином, а он отлучился. Зажигаю спичку. На свежей пороше четко проступают разлапистые росомашьи следы.

— Роска! Точно?

Как же она очутилась в избушке? Жгу спички, просматриваю следы, нет ли крови. Отпечатки чистые. Росомаха шла довольно спокойно, только слишком уж часто останавливалась, шагов через десять — пятнадцать.

Раненый зверь не смог добыть еду и пришел к тому, кто его кормил раньше. Я же, отправляясь в Березниковое, не оставил и крошки. Поэтому-то росомахе и пришлось забираться в избушку.

Пусть будет все как есть. Пока поживу в бригадирской избе. Там четыре кровати, выбирай любую. Правда, все продукты остались у росомахи, и самое обидное, что наверняка померзли лук и картошка. Но ничего. Сахара и чая мне после похода в Березниковое хватит дня на два. Может, что-нибудь откопаю в Шуригиной кладовке. А там, глядишь, и сам бригадир приедет.

Ночью я несколько раз выходил на улицу. На цыпочках приближался к избушке и, удостоверившись, что росомаха все еще там, отправлялся спать.

День я начал с того, что приготовил табличку: «Внимание! В моей избушке живет раненая росомаха. Просьба ее не тревожить, а ожидать меня в бригадирской». Прямо на дороге при въезде в Лиственничное соорудил треногу и прикрепил объявление. Для гарантии установил здесь же нечто похожее на шлагбаум. Теперь уж точно никто не проскочит.

Возвратившись домой, отпариваю над печкой буханку хлеба, обильно поливаю ее рыбьим жиром и отправляюсь к росомахе. Дверь избушки закрыта. Ни звука.

Синицы и поползень, заинтересовавшись моим поведением, уселись на ближней иве. Время от времени поползень коротко, словно отдавая команду, цивикаст. Тогда одна из синиц срывается с ветки, выписывает иад моей головой пируэт и возвращается на дерево. «Ждут потехи, — подумал я. — Сейчас открою дверь, а зверь бросится на меня. Глядишь, одним укротителем росомах станет меньше».

Хорошо бы заглянуть в окно. Но оно заледенело изнутри. Нужно открывать дверь. Не кинулась же она на меня ночью. А ведь я был совсем рядом и ничуть не осторожничал.

Держась обеими руками за скобу, приоткрываю дверь так, чтобы образовалась небольшая щоль. У порога росомахи нот. Вижу печку, топор, консервную банку, в которую я набираю солярки, когда плохо разгораются дрова, угол кровати, резиновые сапоги. Aгa! Вот и она. Приподняв голову, лежит в самом углу и смотрит на меня.

— Ну, здравствуй, Росочка! Что это с тобой? Не бойся меня. Ты же умница. Ну, чего ты?

Она оскалилась и чуть слышно ворчит. Это даже не ворчанье, а горловой клекот.

— Ну не злись, не злись! Сейчас я тебя накормлю, а вечером принесу рыбки. Что у тебя болит? Ну чего ты сердишься? Видишь руки у меня пустые.

Росомаха вздрагивает и начинает приподниматься. Быстро закрываю дверь и прижимаю ее плечом. Нужно взять длинную палку и пододвинуть хлеб под кровать. Из-за возвышающегося на крыше сугроба вытягиваю самодельное удилище.

Теперь открываю дверь смелее. Просовываю хлеб в щель и подталкиваю его к росомахе. Она встает, рычит громче, а уши прижимает так, что я их совсем не вижу. Ничего. Прыгнуть не даст кровать, а пока ты из-под нее выберешься, я сто раз дверь прихлопну. Но вот хлеб уже почти касается росомашьей лапы.

— Ешь на здоровье. Если хватило силы злиться, — значит, не все потеряно. Теперь жди меня до вечера, да не вздумай удрать.

Рыбалка

Часа через два, взяв топор, лом и лопату, я покатил к Соловьевским покосам. Хотел было идти по реке, но за первым же поворотом чуть не попал в наледь, пришлось выбраться на. берег. И сразу же мне повезло. Наскочил на заросли красной смородины. Крупные рубиновые ягоды повисли на ветках тяжелыми кистями. Я с жадностью бросил десяток в рот, но они так настыли, что буквально прикипели к языку, вызвав нестерпимую боль. Тогда я достал из рюкзака приготовленную под рыбу сумочку и наполнил ее почти доверху морожеными ягодами. Пусть лежит на лыжне, захвачу ее на обратном пути.