Я пробовал было с ними спорить, по безрезультатно. К тому же стоило мне отлучиться, как они устроили охоту на галечнике и убили трех куропаток. Кончилось тем, что я тайком подпилил бойки их ружей.

Вот здесь и случилось нечто загадочное для меня. Вспугнутые выстрелом куропатки и глухари не появлялись у галечника одиннадцать дней. Не встречал я все это время и лосиных следов. Вечером на одиннадцатые сутки я вывел из строя ружья моих соседей, и на следующее же утро на галечнике гуляла огромная стая куропаток. Вскоре к куропаткам присоединились глухари. Плотник ползает вокруг них с ружьем, а они никакого внимания. Только когда вплотную подобрался — улетели. А через час оба шабашника метались по избушке, мастерили из гвоздей новые бойки и ругались на чем свет стоит. Да и как не возмутиться? Рядом с Лиственничным они только что заметили трех лосей. Стоят себе звери в тальнике и спокойно обгладывают верхушки. Рядом удобная ложбина, можно чуть ли не вплотную подобраться. Это же мясо!

С бойками, конечно, ничего не вышло, а свое ружье я им не дал. Целый день мы не разговаривали. Плотники не унимались и подсчитывали, сколько мяса можно было добыть. Я же мучился над загадкой — откуда птицы и звери узнали, что именно сегодня им у Лиственничного не угрожает опасность?

…Роска же в поселке больше не появлялась. Правда, я дважды встречал росомашьи следы недалеко от старого стойбища. Но Роскины они или какой-нибудь другой росомахи — не знаю.

Перевоспитанные воспитатели

Наконец закончилась суровая колымская зима. В реки и озера сплыл снег, на склонах сопок расцвели голубые прострелы, из далеких странствий возвратились трясогузки, коньки, соловьи, пеночки. В тайге стало шумно от птичьего пересвиста.

Нужно было готовиться к новому сенокосу, и Шурига отправил меня рубить остожья — настилы для стогов. Я решил начать с Хитрого ручья. От дому далеко, а главное, представилась возможность половить хариусов. Очень уж они привередливые. Назовите мне любую рыбу, и я скажу, на какую приманку она ловится и когда лучше всего клюет. А хариусы?

Хитрый ручей разделен на четыре отрезка: от плеса к плесу вода течет под землей. Так вот, в первом плесе хариусы желтые, во втором — черные, в третьем — зеленые, а в четвертом — бесцветные, словно выгоревшие на солнце. Самый ближний к Фатуме плес мы называем Песчаным. Его дно покрыто желтым песком — вот хариусы и оделись в золотистый наряд. Следующий плес — Омут. Здесь много родников. И довольно глубоко. Вода в Омуте темная, а хариусы черные, да еще и с характером: клюют только на рассвете. Днем не соблазнишь их самой аппетитной приманкой. Да что там приманкой! Даже упавших на воду мотыльков не трогают.

Но как только возникает полоска зари, взбирайся на склонившуюся над Омутом лиственницу и опускай мушку к воде. Тотчас из самой глубины выметнется крупная рыбина и, если рыболов удачлив, а леска надежна, — быть ему с уловом.

Клев длится с полчаса, иногда чуть дольше. Потом прекращается почти на целые сутки. Никому еще не удавалось поймать «черныша» днем.

В сотне шагов от Омута плес Скалистый. В нем много водорослей. Здесь Хитрый прижимается к скалам. На их вершинах вздымаются буйные шапки кедрового стланика. И ручей как бы окрашен в зеленый цвет, а хариусы стали настоящими «изумрудниками».

Верхний и плесом назвать трудно. Просто россыпь выбеленных солнцем и непогодой камней, а между ними струится вода. В глубоких местах лежит лед. Но хариусов здесь, пожалуй, больше, чем в остальных плесах. Рыбки небольшие, светлые и очень проворные. Они могут переправляться из одной колдобины в другую прямо по камням. Клюют эти живчики быстро и так же проворно срываются обратно в воду. С пяти-шести поклевок только одна рыбка оказывается в ведре.

Солнце в июне встает рано. Два часа, а уже светло. Просыпаюсь, выпиваю чашку чая — и к Хитрому. Сегодня я ловлю «золотников» из Песчаного плеса. Эти хариусы не питают особого доверия к мушке, и ловлю их поплавковой удочкой. Целый день они копаются в песке, извлекая личинки. Наживляю на крючок пойманного здесь же ручейника и опускаю приманку на самое дно. Минут десять поплавок спокойно лежит на воде, потом исчезает. Происходит это в тот момент, когда меня отвлекает то ли прошумевший над головой табун уток, то ли раскричавшийся кулик.

Торопливо подсекаю, но хитрый «золотник» успел стянуть ручейника, и из воды вылетает пустой крючок.

Ругая не ко времени подвернувшихся птиц, забрасываю удочку с новой наживкой, и вскоре один «золотник» бьется уя^е на берегу.

Выудив семь «золотников», тороплюсь к Омуту. Я решил перевоспитать «чернышей». Ведь «золотники», «изумрудники» и «беляши» клюют в любое время. Вчера я выпустил в Омут двенадцать рыбин со Скалистого плеса и ровно двадцать с Верхнего. А вот сейчас отправляю в гости к «чернышам» и «золотников» с Песчаного плеса.

Интересно, как встретят «черныши» своих собратьев? Сначала, конечно, будут сторониться, а потом привыкнут. Может, «черныши» просто не знают, что можно неплохо поохотиться и днем? Четыре дня им на знакомство, а в воскресенье устрою экзамен.

…В субботу до полуночи разгружали удобрения, я здорово устал и проспал утреннюю зорьку. Омут встретил меня тишиной. Вся вода усеяна комарами, но нигде ни единого всплеска. У берега покачивается снулый хариус. Узнаю «изумрудника». Интересно, почему он погиб? Может, я неосторожно придавил его, когда снимал с крючка? Но, может быть, причина кроется в чем-то другом? Вдруг и остальные переселенцы погибли? День-два поплавали и погибли, а вороны с утками подобрали лакомую добычу.

Назавтра поднимаюсь затемно. С вечера пала густая роса, холодно так, что даже комары попрятались. Омут маслянисто блестит среди деревьев. Кажется, из него скорее выудишь водяного, чем хариуса.

Тишину утра будит негромкий всплеск, и я чувствую, что подцепил тяжелую рыбину. Вот это да! С полкилограмма, если не больше. Бросаю хариуса в мокрую от росы траву и снова веду мушку к воде.

Рыбы клюют одна за другой. Ах как хочется продлить «охоту» хоть на пару часов, но, отгуляв положенные минуты, хариусы ушли на дно и затаились. Понимая, что дальнейшая рыбалка бессмысленна, спускаюсь с лиственницы и сматываю удочку. Небо очистилось от туч, посветлело так, что могу рассмотреть пойманных хариусов. Некоторые успели уснуть, другие слабо шевелят жабрами. Как я и ожидал, клевали одни «черныши». Штук пять — настоящие великаны, остальные поменьше, с широкими темными спинами, с боками, словно обмазанными сажей, и с такими же черными хвостами.

А это что? «Золотник»! Рядом с ним «изумрудник». Но с чего они так почернели? Вот это воспитатели! Вместо того чтобы как-то повлиять на «чернышей», они сами поменяли цвета и переняли повадки хозяев Омута…

Складываю и тех и других в сумку и, поеживаясь от холода, тороплюсь в Лиственничное…

Последняя встреча

Сегодня мой последний день в Лиственничном. Завтра отбываю в совхоз, а оттуда — в отпуск. Шурига ругался, уверяя, что можно потерпеть еще месяц, но я решил ехать. Уже три года не был в родных местах, а тут еще приболела мама.

Собрал вещи, привел в порядок избушку и, захватив удочку, ушел к Хитрому ручью.

Лето вступало в свои права. Птицы перестали петь и занялись выращиванием птенцов. Вчера косари поймали глухаря. Он так вылинял, что не мог взлететь, и бегал по тайге, как страус.

На плес прилетела стайка самочек куликов-плавунчиков.

Значит, они уже отложили яйца и отправились гулять до будущей весны. Высиживать и воспитывать птенцов будут папаши.

У тропы теснятся розовые султанчики иван-чая, между камнями горят звездочки одуванчиков, то здесь, то там гудят басовитые шмели. Вот-вот начнется сенокос.

…На тонкой лиственнице у Скалистого плеса сидит куропач. Его подружка притаилась в гнезде, а он тщательно ее охраняет. Заметив меня, он тревожно кричит: «Блек-блек-блек!» Хоть время птичьих свадеб прошло, куропач все еще не сменил брачный наряд. Белый фрак, ярко-коричневая манишка, веер черных перьев в хвосте — жених, да и только.