Твой искренний друг (не имеющий ни малейшего представления о том, кто ты такая)
Льюис Кэрролл
Этель Арнольд
[Крайст Черч, Оксфорд] 24 февраля 1885 г.
Дорогая Этель!
Дабы спасти еще сохранившиеся жалкие крохи нашей былой дружбы (пришедшей в упадок с тех пор, как ты сосредоточила всю отпущенную тебе способность любить на одном-единственном индивидууме в Лондоне) и не дать им кануть в забвение, я намереваюсь, если в четверг погода будет благоприятствовать этому, прибыть на наше обычное место встречи в 3 1/2— И если ты будешь там, мы совершим с тобой прогулку, а затем заглянем сюда и выпьем по чашечке чая, который, как известно, не опьяняет, и ты расскажешь мне, каково находиться в обществе человека, некогда бывшего твоим другом!
Передай, пожалуйста, Джуди (с приветом от меня, который я посылаю ей с большой неохотой), что я могу забыть, но не могу простить ее в высшей степени бессердечное поведение вчера в моих апартаментах. Ты не присутствовала при этом, и я не стану терзать твою чувствительную натуру описанием содеянного ею. Но когда-нибудь я с ней расквитаюсь. Она придет ко мне едва живая от жажды, и я достану бутылку великолепного холодного лимонада. Затем я открою бутылку, налью пенящийся лимонад в большой бокал, поставлю его на таком расстоянии от нее, чтобы она могла дотянуться, и выпью лимонад на ее глазах сам, доставив тем самым ей несказанное удовлетворение! Ей не оставлю ни капли!
Я очень рад, что твоя матушка так хорошо выглядит и охотно принимает участие во всех развлечениях.
Неизменно любящий тебя Ч. Л. Доджсон
Р. S. Все же это очень мило с твоей стороны привести повидаться со мной моего старого доброго друга. А теперь, когда она скрылась с моих глаз, какие математические соображения могли бы утешить меня? «Может быть, она ограничена и поверхностна? — сказал я себе.— Может быть, ей недостает глубины? Но она по крайней мере равносторонняя и равноугольная, словом, она не что иное, как Многоугольник!»
Эдит Рикс
Крайст Черч, Оксфорд
Дорогая Эдит!
Передай, пожалуйста, твоей матушке, что я был вне себя от ужаса, когда увидел, как она адресовала свое письмо ко мне. Я предпочитаю получать письма, адресованные так: «Преп. Ч. Л. Доджсону, Крайст Черч, Оксфорд». Если приходит письмо, адресованное «Льюису Кэрроллу, Крайст Черч», то либо его отправляют в отдел невостребованных писем, либо надпись на конверте отпечатывается в умах всех письмоносцев и других людей, через руки которых оно проходит, а именно этого мне особенно хотелось бы избежать.
Принеси, пожалуйста, своей сестре от моего имени все извинения, какие только потребуются, за вольность, которую я позволил себе с ее именем. Единственное мое оправдание состоит в том, что я знаю только ее уменьшительное имя{37}. Ну откуда я мог бы догадаться, как ее полное имя? Ведь ее вполне могли бы звать Карлоттой, Зилотой, Балотой или Цветком Лотоса (очень красивое имя!) и даже Шарлоттой. Я никогда в жизни не посылал ничего юной деве, о которой имел лишь самое смутное представление. Имя — загадка, возраст — где-то между 1 и 19 (ты даже не знаешь, как это утомительно представлять себе ее то в виде лепечущего карапуза пяти лет от роду, то в виде стройной девятнадцатилетней девушки!), характер — кое-какие сведения о ее характере мне удалось собрать (когда разговор зашел о времени моего визита к вам, твоя матушка сказала: «Лучше всего вам было бы навестить нас, когда Лотти будет дома, иначе она никогда не простит нам»). И все же я не могу рассматривать один лишь факт — ее склонность не прощать, как полное выражение всего ее характера. Думается, кое-какие другие качества у этого характера остались пока нераскрытыми.
Любящий тебя Ч. Л. Доджсон
Уилтону Риксу
Крайст Черч, Оксфорд 20 мая 1885 г.
Достопочтенный сэр!
Зная вас как отличного алгебраиста (отличного от всех других алгебраистов лицом, ростом и т. д.), я счел возможным представить на ваше благоусмотрение одну трудность, которая давно не дает мне покоя.
Если каждая из величин х и у в отдельности равна 1, то ясно, что 2 x (х 2 — у2) = 0 и что 5 x (х — y) = 0. Следовательно, 2 x (x2 — у2) =5 x (x — у).
Разделив теперь обе части этого уравнения на (х — у), мы получим 2 x (х + у) = 5. Но (х+у) = (1 + 1) = 2. Следовательно, 2 × 2 = 5.
С тех пор, как этот тревожный факт стал мне известен, я потерял покой и сплю не более 8 часов за ночь и ем не чаще 3 раз в день.
Надеюсь, вы проявите ко мне жалость и объясните, в чем тут дело.
Признательный вам Льюис Кэрролл
Изабел Станден
Крайст Черч, Оксфорд 11 июня 1885 г.
Таинственная вы молодая особа! Чтобы описать, как мы все утро прочесывали зал № 1 и зал № 2, как маленькая Феб время от времени произносила: «Кажется, я вижу леди, которую мы ждем!» и как отчаяние проникло ко мне в душу, когда наступило 11 часов, а Изабел все не было и как я вскрыл твое письмо во вторник утром и узнал из него, какое неудачное стечение обстоятельств помешало тебе приехать, и как я воскликнул: «Но почему она не скажет об этом ни слова!» — чтобы описать все это, нужно перо Дж. П. Р. Джеймса{38}, поэтому я не ставлю здесь своей подписи.
Попытаюсь взглянуть на «дом», где вы служите гувернанткой. Охраняют ли его драконы? Или мне можно похитить вас на время, чтобы мы могли погулять и побеседовать? Остаюсь, моя дорогая Изабел, как всегда
преданным вам Ч. Л. Доджсоном
Эдит Рикс
Лашингтон Роуд, 7, Истберв 29 июля 1885 г.
Дитя мое!
Вполне возможно, что если мы будем долго продолжать в том же духе, то наша переписка в конце концов примет вполне дружеский тон. Разумеется, я отнюдь не утверждаю, что именно так и будет (это было бы слишком смелое пророчество). Просто мне кажется, что дело движется именно в этом направлении.
Ты пишешь, что шлепанцы для слона можно было бы сделать, только это были бы уже не шлепанцы, а сапоги. Это замечание убеждает меня в том, что какая-то ветвь твоей фамилии непременно должна быть в Ирландии. Интересно, как их фамилия? (О дитя, будь снисходительна к моей рассеянности! Дама, живущая в доме напротив, целый день распевает. Репертуар ее состоит в основном из причитаний, и в ее исполнении все они звучат на один мотив. В голосе ее есть одна сильная нота, и дама об этом знает! Мне кажется, что это чистое ля, но у меня нет особого слуха. Стоит ей взять эту ноту, как она тотчас же завывает!) Должно быть, О'Рикси?
Что касается твоих неинтересных соседей, то я тебе очень сочувствую. Как я хотел бы, чтобы ты была здесь. Я мог бы тогда научить тебя не говорить: «Трудно все время ходить в гости в одно и то же место, как это делают все!»
А теперь я перехожу к наиболее интересной части твоего письма — вопросу о том, можешь ли ты считать меня твоим настоящим другом, писать мне обо всем, что тебе только вздумается, и спрашивать моего совета? Почему же нельзя? Конечно, можно, дитя мое! Для чего же я еще? Но, мой дорогой маленький друг, ты даже не представляешь, что для меня значат эти слова! Когда кто-то смотрит на меня или хочет спросить у меня совета, я чувствую скорее робость, чем гордость,— робость при мысли, что другие думают обо мне так хорошо и что я есть на самом деле. Но разве не сказано: «Уча, учись»? Впрочем, мне не хотелось бы говорить о себе, это не очень удачная тема. Возможно, о любых двух людях можно сказать, что, если бы каждый из них все глубже проникал в мысли другого, то любовь рано или поздно зачахла,— не берусь судить с уверенностью. Как бы то ни было, мне хотелось бы завоевать любовь моих малолетних друзей, хотя я знаю, что не заслуживаю ее. Пожалуйста, пиши мне свободно, так, как тебе хочется.