— Папа, зачем ты это говоришь Джозефу. Я с удовольствием смотрю, как мама стряпает, и уже многому научилась у нее. Она же ведь сама не подпускает меня к плите.

— Интересно, чему же ты научилась у нее?

— Ну, я могу варить черный кофе.

— А-а, ты делаешь большие успехи, дочь.

— Джозеф, ты любишь кофе?

— Да нет, я как-то больше люблю сок.

Доктор Хайвер удовлетворенно хмыкнул.

— Знаешь, сок — это лучше, чем кофе или виски. Сок полезен для здоровья. Это я могу тебе сказать как врач, как специалист.

— Папа, но почему же я так часто вижу тебя со стаканом виски?

— Дочь, знаешь, я уже взрослый мужчина и прожил довольно большую жизнь. Можно сказать старик.

Джозеф посмотрел на еще очень крепкого, хотя и седовласого мистера Хайвера.

— Папа, какой ты старик? — заулыбалась Донна.

— Ну так вот, поэтому иногда ты меня видишь за стаканом виски. У меня не очень легкая работа. И иногда, чтобы снять напряжение, я делаю себе легкий коктейль.

— Да нет, папа, я не хотела тебя обидеть, — смутилась Донна.

— Хорошо, хорошо. Как там наше жаркое? — доктор Хайвер вновь поднялся, — извините меня, я через несколько минут вернусь. А вы пока поговорите о погоде, о виски, о книжках и о пользе фруктового сока.

Доктор улыбнулся и заспешил на кухню.

Донна и Джозеф посмотрели друг другу в глаза и их руки вновь сошлись на большой спелой груше.

— Зачем ты так с отцом, — сказал Джозеф, — ведь он у тебя очень хороший.

— Да, очень хороший, — ответила Донна. — Это мы с ним так шутим, это у нас такая игра.

— А-а, — с завистью в голосе сказал Джозеф.

Но тут за окном раздался звук падающего на асфальт мотоцикла и рев отъезжающей машины.

— Что такое? — всполошился Джозеф и подбежал к окну.

Но из освещенной гостиной не было видно, что делается на улице. Джозеф приложил к вискам руки и прижался к стеклу носом. Но только и успел увидеть габаритные красные огни отъезжающей машины Бобби Таундэша.

— О, черт! Где мой мотоцикл? — крикнул он.

Вместе с Доной они выбежали на улицу. Мотоцикл Джозефа лежал на боку на проезжей части дороги.

— Кто это мог сделать? — спросила Донна.

— Не знаю, — соврал Джозеф, хотя прекрасно себе представлял, что такую гадость сделать ему могли только одноклассники Бобби и Майк, ведь они люто ненавидели его, считали виновным в смерти Лоры.

В уютном кабинете доктора Джакоби было очень тихо. Едва слышно играла музыка, медленно вращался диск пластинки. В большущем двухметровом аквариуме, подсвеченном красной лампочкой, медленно шевеля плавниками покачивалась крупная черная рыбка. Она была одна, ее движения были ленивы и медлительны.

Доктору Джакоби нравилось смотреть и следить за его любимой рыбкой. У нее было и имя. Он звал ее Розалина. Он не любил пестрых экзотических рыб. Розалина была в аквариуме одна.

Она покачивалась, взмахивая большими плавниками как черными траурными знаменами. Доктор мог часами наблюдать за ее неторопливыми движениями, за ее выпученными глазами с тонкой розоватой пеленой.

Рыбка подплывала к стеклу, останавливалась прямо напротив бородатого лица доктора и они, психиатр и рыбка, замерев, часами могли смотреть друг на друга.

— Розалина, Розалина, — шептал доктор и прикасался пальцем к стеклу.

Рыбка вздрагивала и делала несколько неторопливых кругов по аквариуму.

— Ты, Розалина, как смерть, такая же красивая, — он с любовью следил за движениями черной рыбы.

Вот и сейчас доктор долго любовался, сидя на низком кресле перед аквариумом на свою любимицу. Он взял немного сухого корма и высыпал на воду. Рыбка лениво колыхнулась, плавно подплыла, и принялась собирать по одной сушеной дафнии.

— Покушай, поужинай, малышка, — ласково говорил доктор глядя на подрагивавшие плавники. — Я с тобой не виделся целый день. Я соскучился по тебе, ты слышишь?

Розалина резко взмахнула хвостом и заметалась по аквариуму, вздымая со дна тонкий мутный ил. И вот уже в тумане мелькали черные плавники.

Доктор отошел от аквариума:

— Не волнуйся, не волнуйся, я сейчас сделаю чуть погромче музыку и ты успокоишься.

Доктор подошел к проигрывателю и повернул ручку настройки. Зазвучала симфония Маллера. Она заполнила весь кабинет. Звуки контрабаса, альта и виолончели накладывались друг на друга, пронзительно вскрикивал фагот, плакала флейта, медные инструменты протяжно вторили своими жесткими голосами. Всхлипывал кларнет.

— Так, так, — шептал доктор, — танцуй, Розалина, танцуй.

Рыба и действительно носилась по аквариуму, вздымая клубы ила. Доктор, удовлетворенный действиями Розалины, взял из хрустальной вазы пригоршню орешков и всыпал себе в рот, принявшись громко хрустеть и чавкать.

— Давай, давай, Розалина, — он барабанил ногтями но стеклу аквариума доводя рыбку до неистовства. Игла проигрывателя зависла над все еще вертящимся диском.

Во внезапно наступившей тишине слышался только плотоядный хруст доктора Джакоби и его тяжелое возбужденное дыхание.

— Ладно, Розалина, на сегодня хватит, а то ты можешь выскочить из своего дома.

Доктор снял пластинку, сунул ее в конверт и поставил на полку. Он во всем был педант. Он любил чистоту и аккуратность. Ему очень нравились больничные палаты и кабинеты. Он несколько минут расхаживал, бросая косые взгляды на аквариум.

Наконец, Розалина успокоилась, муть улеглась, и доктор увидел, что рыбка вновь застыла, уткнувшись в толстое стекло аквариума. Ее глаза следили за доктором, доктор наблюдал за ней.

— Ну что, Розалина, ты можешь отдохнуть, можешь поспать. Ты заслужила.

Джакоби выключил подсветку. Аквариум, который стоял в дальнем углу кабинета, потонул в сумраке.

— Спи, спи моя маленькая, а я еще должен поработать. Я еще хочу посмотреть кое-что из своего архива.

Доктор подошел к высокому шкафу, открыл дверь и наугад вытащил толстую кожаную папку. Он удобно устроился в кресле, взял остро отточенный карандаш и развернул историю болезни одной из своих пациенток.

Но это была не просто история болезни, это был дневник доктора Джакоби. Он записывал все свои впечатления о больной, все свои мысли, которые она вызывала в нем.

Если бы кто-нибудь прочел эти записи, то он явно засомневался бы в здравости рассудка доктора. Но сейчас это доктора мало интересовало. Он переворачивал страницу за страницей, вчитываясь в буквы своего неразборчивого почерка. Он вновь и вновь переживал все встречи с несовершеннолетней умалишенной, которая рассказывала доктору свои страшные сновидения, рассказывала то, как ее одиннадцатилетней изнасиловал отчим.

Четырнадцатилетняя пациентка спокойно, как на исповеди, рассказывала ему все самые мельчайшие детали, рассказывала, что говорил отчим, какие у него были руки, какие у него на пальцах были толстые искривленные ногти.

Доктор причмокивал, вспоминая выражение лица несовершеннолетней пациентки, и время от времени он представлял себя на месте ее отчима.

Потом доктор резко перевернул несколько страниц и вытащил большую цветную фотографию. Девушка была снята в полный рост. Она полуобнаженная сидела в большой белой палате на узкой металлической кровати и смотрела прямо в объектив аппарата. Доктор вспомнил, при каких обстоятельствах ему удалось сделать этот фотоснимок. Он вспомнил, как отослал дежурного врача, как завел свою пациентку в свободную палату, попросил раздеться, усадил на кровать и несколько раз щелкнул. Девочка покорно выполняла все просьбы седовласого психиатра, надеясь, что он сможет помочь ей и избавит от страшных кошмарных видений, которые преследовали ее каждую ночь, после того, как ее отчим выпал из окна седьмого этажа и разбился.

Но от дел минувших доктор решил перейти к событиям последних дней. Он открыл выдвижной ящик письменного стола, достал аудиокассету, долго вертел ее в руках, наконец, решился.

— Двадцать третье февраля, — громко, как на приеме в кабинете прочел он надпись на кассете.