— Давно по лагерям? Да и с чего началось?

— В девятом классе связался с дружками. В первый раз судили за соучастие, дали три года. Родные в ужасе, да и сам. С отчаяния бежал. Поймали — новый срок. Опять побег — снова суд. Вот так семь лет и кувыркаюсь. Порой затоскуешь. Водка, карты — море по колено. А потом приходится платить, — Он задумался, — Единственно, из-за чего ещё на поверхности, так это честно рассчитываюсь.

— С матерью переписываетесь?

— Нет. Берегу её покой. Она считает меня погибшим.

— У каждого есть прошлое, настоящее и будущее, — осторожно начал Фомин. — Отчего вам не порвать с прошлым ради будущего? Вы молоды, впереди целая жизнь.

— Порвать? О, тут крепкая паутина сплетена, порвёшь одну, запутаешься в другой. Что налаживать, когда всё исковеркано под корень. Впереди десять лет. — Голос его дрогнул. — По-настоящему оторваться — значит предать. А чем это кончается, вы, очевидно, представляете.

Он поднялся и вытер мокрый лоб.

— Нет, гражданин Фомин. Вырваться из этого болота в одиночку невозможно. Здесь так завязано, лучше не пытайся, не развяжешь, а разрубить этот узелок не всякий сумеет. Так что спасибо за всё, но пусть этот разговор останется между нами. Не дайте дружкам повода.

Петров ушёл, а Фомин решил бороться за его спасение.

Прохоров уже спал, когда Исаак влетел в барак и принялся расталкивать приятелей.

— Отчепись, старый, ну що ти прилип? — пробормотал Вася и перевернулся на другой бок.

Проснулся и Прохоров.

— Собирают этап. Завтра ночью будет посадка на пароход «Днепрострой», — сообщил Кац. — Надо скорей попасть на Колыму. Сидеть тут — хорошего мало: ни зачётов, ни процентов, ни постоянной работы. Если согласны, так я сейчас же пойду в учётно-распределительную часть.

— От це добре! — обрадовался Вася. — Скорей бы до настоящего дила, та подальше от шкоды.

— Идите и просите за всю бригаду, — поддержал Прохоров.

— Так это Ещё не всё, — продолжал Кац, поблескивая глазами. — Если ты ещё не потерял совесть, пиши заЯвление на колонизацию. Живи, только отработай честно срок, на который тебя осудили. Ну что?.. Неплохо?

Он хлопнул Прохорова по спине. Толкнул Васю плечом и засмеялся:

— Хочешь бери ссуду и строй хату, не хочешь — живи в казённой квартире. Желаешь — выписывай семью, да Ещё помогут средствами на переезд.

— Что же вы не говорите о себе? Разве вас это не касается? — поднялся с постели Прохоров.

— Кого? Меня? Что за вопрос? Так я ж и попал за самую обыкновенную мелочь.

— Не понимаю.

— За гривенник.

Сейчас можно было заметить, как глубоко переживает он своё несчастье.

— Странно, за гривенник, — повторил Прохоров.

— Видите ли, бумажка есть бумажка. А серебряный гривенник так и остался. Сам гривенник хотя и лучше бумажки, но что на него купишь? Переплавь этот гривенник и сдай в торгсин — двадцать копеек бонами. Один к двадцати. Переплавить сущий пустяк. Деньги сами просятся в руки. Хорошо, что скоро посадили, а то бы и до высшей меры дошло… Дело-то не в гривеннике, а в подрыве мощи государства. А кто ж знал? Сейчас эти гривенники даже видеть не могу. Ну, побегу в контору.

ГЛАВА 4

Чёрные строчки потеряли четкость. Буквы расплывались. Нина закрыла книгу.

В маленькие окна палатки заглядывал вечер. В домах зажигали огни. В общежитии было тихо. Женщины разбрелись по Владивостоку.

Сколько впечатлений за одни сутки. Юра! Почему её трогает этот беспокойный, с неудержимым характером парень? Отчего так волнует судьба доверчивой Вали? А Шатров? Поплавский? Откуда у неё эта храбрость и повелительный тон на «Смоленске»? С удовлетворением вспомнила, как смутился и отступил Поплавский. Значит, человек может жизнь прожить и не знать своих способностей,

Тишину нарушила Кира Петровна — товаровед, пышная женщина лет тридцати. Она свалила на койку целый ворох свёртков и затараторила:

— Ниночка, дорогая! Сейчас разговаривала с женщиной, подруга которой видела человека, вернувшегося с Колымы. Там один ужас! Повальная цинга. Сто рублей одна луковица. Карты — двести рублей колода, а с джокером все триста! Старатели вырывают с руками! А морозы? Люди замерзают на ходу. Голод страшный: едят торбаса и оленьи шкуры!

— Зачем вы повторяете эти небылицы? — строго перебила Нина.

— Не верите? Я могу завтра же познакомить вас с этой женщиной. Да вот смотрите, я уже купила лук, лимонную кислоту, экстракты.

Из свёртка посыпались колоды карт.

— Это тоже от цинги?

— А если там действительно такой ужас и цинга? Надо же думать, как выбираться оттуда.

Возвращались из города и другие женщины. Кира Петровна успевала везде. Её голос звучал уже в самом конце палатки.

— Бабоньки! На Колыме, говорят, женщин совсем почти нет, а мужиков пропасть. Даже самая что ни на есть пигалица и то отхватывает хорошего мужа. А мы бабоньки видные, в теле. Кое-что есть! — И она довольно похлопала себя по бёдрам.

Когда все угомонились, Нина достала бумагу и взялась за письмо. В это время в дверях показался Колосов. Чтобы не пЕрЕпОлОшить всех, она быстро вышла.

— Что случилось?

— Ночью курьерским прибыл начальник политической части Дальстроя Репин. Кроме того, здесь секретарь парткома горного района Колымы Краснов и Ещё кто-то из руководителей.

— Ну и что?

— А то, что завтра в клубе моряков состоится собрание партийно-хозяйственного актива.

— Очень хорошо. Об этом, очевидно, сообщат кому следует.

— Конечно, — смутился Колосов. — Но мест мало и вход по пригласительным. А вы знаете повестку? Могучая! Репин ознакомит с задачами Дальстроя, и будут заслушаны сообщения о состоянии организационной подготовки. Это как раз то, что интересует всех. Вас, как коммунистку, пригласят, — он немного замялся. — Нина Ивановна, мне во что бы то ни стало нужен билет. Может быть, вам удастся?

— Если будет возможно, то конечно…

— Ясно, Нина Ивановна! Я уже кое-где был, а к вам на всякий случай, — прервал он её. — Вы понимаете, как это нужно? Ребята слишком по-разному смотрят на нашу поездку. Ну, я ещё забегу в одно местечко, — заторопился он и быстро скрылся между палатками.

Инструктора политчасти, занимавшегося выдачей пригласительных билетов, буквально атаковали. Матвеева с трудом пробилась к столу и получила билет. На её просьбу дать ещё один пригласительный он только развёл руками.

У здания в толпе она увидела Валю. Девушка заметила Нину Ивановну и отрицательно покачала головой. Нина сочувственно кивнула.

Группа людей оттеснила Валю. Впереди шёл блондин в военной форме с бледным и усталым лицом. Рядом тёмноволосый в коверкотовой гимнастёрке, синих галифе [фэ] и высоких болотных сапогах. Нина обратила внимание на его большие чёрные глаза и волевое красивое лицо.

— Репин… Краснов… — уловила она тихие голоса за своей спиной.

Толпа росла, люди входили в здание.

— Никаких надежд, ну кто бы мог подумать? — услышала Матвеева знакомый голос. Обернувшись, успела заметить блеснувшие очки.

В зале не хватало мест. Пристроились у стен, сидели на подоконниках, теснились в проходах. Президиум не выбирали. Вышла группа руководителей и заняла места за столом на сцене. Здесь были военные, штатские, моряки и даже лётчики. Пожилые, средних лет и совсем молодёжь.

Совещание открыл блондин, которого заметила Матвеева. Это был начальник политчасти Репин. Он поздравил участников актива с тем, что им выпала честь начать великое наступление на суровую северную природу, и стал рассказывать о первоочередных задачах, возложенных правительством на Дальстрой.

Нина затаила дыхание. Она пыталась представить огромный и безлюдный край, вечную мерзлоту, глубокие снега и отряды строителей, разбросанные по тайге…

Великое наступление — хорошо сказано.

Среднеканская гидроэлектростанция? Нет ещё и километра дороги, а руководители уже планируют такое большое строительство. Надо сначала построить четыреста пятьдесят километров дороги через перевалы, болота, реки, речки и бесчисленное множество ключей. Величественно и даже страшно.