— Привал, — скомандовал Кавун.

Выставив часовых, усталые партизаны предались давно желанному, но чуткому, тревожному сну.

Анка расстелила на жесткой траве пальто, положила в изголовье санитарную сумку, сказала Юхиму:

— Вот тебе и постель. Ложись, отдыхай.

— А вы?

— За меня не беспокойся. Я здорова и на голой земле-матушке прикорну.

— Добрая у вас, сестрица, душа, — благодарно сказал Цыбуля.

Всходило солнце. Скрытые зарослями прибрежного кустарника, партизаны умывались холодной, бодрившей усталые тела горной водой. Юхим, смачивая марлю, вытирал ею лицо, прикладывал к глазам. Лоб у него был забинтован и по-настоящему умыться он не мог. Зато его товарищи пофыркивали от удовольствия, разбрасывая серебристые брызги ледяной воды.

— Шо за ричка? — спросил Кавун.

— Афипс, — ответил Юхим. — Впереди их много. Еще будут Шебш, Малый Чибий, Псекупс, Апчас, Пшиш, Пшеха, Курджипс, Белая. Хотите, я вас до Лабы доведу.

— А стоит ли так далеко забираться? — Васильев посмотрел на Кавуна, потом перевел взгляд на Юхима, стряхнул с пальцев капли воды.

— Хай тезка каже.

— Думаю, не стоит. Нам и тут работы хватит. А там есть кому бить фрицев. Хадыженцы, майкопчане, лабинцы — они зараз все ушли в партизаны.

— Добре. Тут останемось.

— Зачем тут, товарищ командир? — сказал Юхим. — Я знаю одно место, где можно хорошо укрыться и оттуда делать вылазки. Это западнее Горячего Ключа, между горными поселками Шабановское и Пятигорское.

— Шо ж, ходимте туды.

После завтрака отряд двинулся в поход. Шли гуськом по крутым тропам, растянувшись длинной цепочкой. Впереди Кавун, Бирюк, Анка и Юхим, за ними следовали Краснов и Васильев со своими взводами. Путь был короткий, не более двадцати пяти километров, но очень трудный. Чем дальше углублялся отряд в горный район, тем все больше замедлялось движение. Надо было преодолевать возвышенности, спускаться в глубокие ущелья, переходить бурные горные потоки, карабкаться по почти отвесным скалам, цепляясь за колючие ветки дикого кустарника.

Сумерки застигли отряд на полпути. На ночлег партизаны расположились на небольшой лужайке, похожей на пестрый ковер от множества горных цветов всевозможных оттенков. Неподалеку шумел, срываясь с кручи, вспененный Безепс, приток Шебша. Наскоро умылись, поужинали вяленой рыбой, припасенной еще в Кумушкином Раю, запили неприхотливый ужин прозрачной горной водой и легли спать. Где-то вдалеке изредка погромыхивали пушки.

— На горы лезут, — определил Юхим.

— Сорвутся, — сказала Анка. — Наши все равно сбросят их в пропасть. Не пропустят.

— А мы поможем Красной Армии.

— Непременно поможем. А пока спать…

Утром партизаны-рыбаки впервые увидели живописную панораму горной полосы. Всюду, куда ни кинь взгляд, сплошные массивы горного дубняка! Густые купы его, росшие на неровной холмистой местности, напоминали бугристые зеленые волны, уходившие к самому подножию Кавказского хребта. И бронзокосцам и кумураевцам эта живая картина напомнила родное волнующееся море, и не один из них, зачарованно глядя в синеющую даль, тяжело вздохнул.

Вершины гор, покрытые вечным льдом, казались фиолетовыми. Но когда на них упали первые лучи солнца, ледники заискрились, вспыхнули, словно огромные алмазы, и засияли голубовато-розовым блеском.

— Какая красота! — вырвалось у Анки.

— На эти красоты еще надивуемся, — сказал Кавун. — Веди, Юхим, дальше. Нынче дотягнем до места?

— Дотянем.

— Ну, двинулись, товарищи.

К Анке подошел Бирюк:

— Анна Софроновна, вам тяжело. Дайте помогу.

Анка несла две санитарные сумки — свою и покойного Душима. Одну из них взял Бирюк.

— В сельсовете был у вас в помощниках, Анна Софроновна, и теперь помогать рад. Вот как крепко связала нас судьбинушка.

Отряд двигался вперед. Юхим заводил партизан в такие места, где даже среди бела дня стоял полумрак. Столетние дубы, стройные мачтовые пихты плотной стеной подымались ввысь, и солнечный луч не проникал сквозь густую листву. Встречались и такие чащобы, что приходилось с трудом прокладывать себе дорогу.

В междуречье Шебша и Безепса шедший впереди Юхим вдруг остановился и отступил назад, подняв руку. Колонна партизан застыла на месте. Кавун, осторожно ступая, подошел к Юхиму.

— Що там? — спросил он шепотом.

— Немцы… Тихо… Идемте, — и красноармеец повел за собой Кавуна.

На полянке паслись двенадцать вьючных лошадей, увешанных тюками и ящиками. Четыре немца стояли по сторонам полянки с автоматами на груди, остальные, развалившись на траве, курили и о чем-то вполголоса разговаривали. Несколько поодаль сидел со скучающим видом мужчина лет пятидесяти в гражданской одежде. Он лениво ковырял в зубах сорванной травинкой.

«Проводник», — решил Кавун и поманил к себе Краснова и Васильева. Он указал на полянку, отвел их в сторону, зашептал:

— Васильеву со взводом охватить тую сторону полянки. Тоби, Краснов, оцю. Швидко, але тихо. Треба взять их без выстрела. Як я гаркну: хенде хох! — враз всем выбегти на поляну и зажать их в кольцо. Ясно? За дило, други…

Быстро и бесшумно была окружена полянка. Когда, словно раскат грома, грянул могучий голос Кавуна «Хенде хох!» — в одно мгновение на полянку ворвались партизаны. Ошарашенные немцы схватились за оружие. Часовых обезоружили быстро, но те, что лежали на полянке, открыли огонь. Тогда заговорили винтовки и со стороны партизан. Восемь гитлеровцев, оказавших сопротивление, были расстреляны в упор. Четверых взяли в плен. В этой короткой схватке погибли три партизана. Кавун приказал взять тела погибших товарищей, подобрать немецкие автоматы, захватить пленных и идти дальше, в лес…

Остановились метрах в двухстах от полянки. Пленным приказали сесть. Васильев спросил человека в штатском:

— Русский?

— Да. Из станицы Ставропольской. Скиба — моя фамилия. Васыль Скиба. Кубанец я.

— Проводником был у них?

— Заставили, ироды проклятые. Не по своей воле…

— Куда они направлялись?

— В поселок Холодный Родник. Это туда, в горы. Верстов двадцать с гаком будет отсюда.

— Что в тюках и в ящиках?

— Не знаю.

— А мы зараз узнаемо, — сказал Кавун. — Хлопни, скидайте тюки та ящики, а то коням важко.

В тюках оказались новенькие немецкие шинели, плащи, сапоги и русские дубленые полушубки, ватные одеяла.

— Вояки хреновые… На легком морозе словно сопля мерзнут, — переговаривались партизаны, распаковывая ящики.

На свет извлекли автоматы, пистолеты «Вальтер», патроны, медикаменты и спирт в банках из белой жести; консервы, брусчатые буханки хлеба, копченую колбасу, ветчину, окорока, шоколад, коньяк в бутылках, сигареты.

— Гарни трофеи, — с удовольствием потер руки Кавун.

— А что будем делать с ними? — указал Васильев на гитлеровцев.

— Людоидам — смерть. Коням — воля, взяты с собою их мы не можемо.

— А мне, товарищ командир, что робыть? — спросил мужчина.

— Чимчикуй до свого куреня.

— Домой? В станицу? — Скиба испуганно смотрел то на Кавуна, то на Васильева. — Да, они ж меня, ироды, сразу в распыл пустят. Вы поглядите… Вся Кубань в огне! Жгут, проклята, и живых и мертвых. Нет, уж дозвольте к вам пристать.

— Шо, Григорий, визьмем?

— Я думаю, мы его назначим завхозом. И продукты, и оружие, и боепитание будут на его ответственности.

— Так я же и в колхозе был завхозом, — поспешил доложить обрадованный Скиба.

— Добре, — сказал Кавун.

…Последние два-три километра пути были самыми трудными. Партизаны, нагруженные трофеями, выбивались из сил, еле волочили ноги. Вечерело, когда отряд остановился перед ущельем, зигзагами врезавшимся в горный хребет. Ущелье было узкое, с отвесными стенами, покрытыми стелющимся колючим кустарником. По дну ущелья, виясь серебристой змейкой меж камней, бежал шустрый говорливый ручей.

— Вот мы и дома, — улыбнулся Юхим, придерживая рукой сползавший со лба бинт.