— Он жив! Мой папка жив! Жив, родненький! Жив! Жив! Жив!.. — но тут же вздрогнула, испугавшись своего крика, лицо ее посуровело, стало серьезным. — Глупая… Я глупая девчонка… у тети Тани такое большое горе, а я раскричалась…

Галя тихо вошла в комнату. Таня сидела за столом, положив голову на руки. Заострившиеся плечи и все ее тело судорожно вздрагивали.

«Плачет»… — догадалась Галя и приблизилась к столу.

Она хотела сказать что-то хорошее, теплое, согревающее и успокаивающее больное сердце, но не находила нужных слов. Наконец, вспомнив, как Таня утешала ее в день смерти матери, Галя нежно провела ладонью по мягким волосам Тани и ласково сказала:

— Успокойтесь, тетя Таня. Я никогда вас не оставлю. Никогда. Будем жить вместе…

Таня подняла голову, молча привлекла к себе Галю и крепко прижала ее к груди.

Посылка, полученная с Решетихинской сетевязальной фабрики, обрадовала рыбаков. Вскрыть парусиновый мешок было поручено деду Панюхаю как самому старейшему рыбаку, ездившему в составе делегации в далекую Горьковскую область с письмом Наркома, адресованным рабочим и дирекции фабрики. Посылка лежала в кладовой конторы правления колхоза. Когда все рыбаки были в сборе, Васильев распорядился вынести посылку во двор и сказал деду Панюхаю, передавая ему перочинный нож:

— Кузьмич, ты первым замолвил Наркому слово от имени наших рыбаков насчет сетеснастей, тебе первому и узреть, что в этой посылке.

— Узрим все разом, — сказал Панюхай, прилаживая лезвие ножа ко шву из суровых ниток. — Забота у нас всеобщая и честь нам должна быть одныя. Ну-кось, придержите этот конец…

Дед Фиён взялся за ушко парусинового мешка, Панюхай потянул за другое, и под острым ножом затрещали крепкие нитки. Распоров шов, Панюхай и Фиён извлекли из мешка два новых ставных невода. Глаза рыбаков засветились радостью, послышались возгласы:

— Красота-то какая!

— Вот теперь мы порыбачим!

— Спасибо рабочему классу…

Невода растянули по двору. Панюхай тщательно осматривал их, запускал в ячеи пальцы, натягивал сеть, но крепкие нитки не рвались.

— Добротно вяжут решетихинские мастера, — уважительно произнес Панюхай. — На совесть!

— Прочность неводов, Кузьмич, мы проверим в море, когда перехватим белужий косяк, — сказал Васильев.

— Самая пора краснорыбицу брать, председатель. Причиндалы теперь есть, два этих невода и кошельковый невод, что я связал. Чего же время терять зря?

— И я так думаю. Собирайтесь, а я пойду Сашка упредить. Нынче же и выходите в море.

— Добро!

— Дело, председатель!

— Нынче же и отчалим! — откликнулись рыбаки.

Они мигом перенесли сетеснасти на баркасы, погрузили бочонки с пресной водой и сумки с харчами. А Сашка-моторист всегда был наготове. Его «Медуза» днем и ночью стояла, как говорится, «под парами». Он уже так свыкся с мотоботом, что позабыл о существовании «Чайки».

Время было за полдень, когда «Медуза» взяла баркасы на буксир, вышла из залива и направилась в открытое море. На каждом баркасе оставалось по одному человеку, остальные рыбаки еще у причала садились на «Медузу» и находились на ее борту до прихода к месту, где выставлялись невода.

Жаркое солнце склонялось к горизонту. В голубом небе ни единого облачка, в накаленном воздухе ни малейшего дуновения ветерка. Зеркальная гладь моря покоилась в штиле. Рыбаки лежали на палубе, молча смотрели на удалявшийся берег и под монотонные выхлопы газоотводной трубки подремывали. Из кубрика показалось веселое, лоснящееся от пота лицо Сашки-моториста.

— Эй, старички-рыбачки! — крикнул Сашка. — Что же это вы приуныли?

Панюхай вздрогнул и сердито засопел:

— Черт скаженный… Не плясать же нам на смех рыбам.

— Разумеется. В ваши годы вприсядку не пройдешься. А вы бы какие-нибудь истории рассказывали. Смешные, чтоб дремоту разогнать.

— А про что ты больше интересу имеешь? — хитровато прищурил глаз дед Фиён.

— Про все. Лишь бы смешное было.

— Ладно, — кивнул Фиён. — Нацеливай ухо.

Рыбаки зашевелились, сбросив с себя дремоту, потянули из карманов кожаные кисеты и стали набивать табаком трубки. Фиён продолжал:

— Все знают, что прежде я в Белужьем проживал, хлеборобством занимался. А в двадцатом годе, когда меня кулаки разорили и совсем обездолили, я махнул на Косу и к рыбацкой ватаге пристал.

— Как не знать. Вместе на Тимофея Белгородцева батрачили, — подтвердил Панюхай.

— Верно, атаманствовал тогда над рыбаками Тимошка Белгородцев… Так вот, в ту пору я хлеборобствовал. И повадился в нашем районе волк овец резать. Что ни день, то одну-две овцы и прирежет. Беда! Сколько раз облавой на него ходили, а словить не могли. Тут я и смекнул, как изничтожить волка. Обошел все поля, разведал вражьи стежки-дорожки да на тех волчьих тропах и вырыл семь окопов. Жду-пожду в засаде, а серого нет да нет. Перехожу на другое место… на третье… на четвертое… уж ночь проходит, а его нет. В чем дело? — вопрошаю себя. Овцы гибнут, а волка нет… Оказывается, он распознал мою хитрость и стал за мной охотиться… Сижу это я в окопе, ружье выставил и подремываю. А он, волчий сын, подкрался да к-а-а-ак сиганет на меня! Но палец-то я все время держал на спусковом крючке. Нажимаю и — бах!..

— Срезал? — рубанул рукой воздух Панюхай. — Под самый корень, а?

— Погоди, — придержал его за руку Фиён. — Ну, дым разошелся и что я увидел?.. Здоровенный волчище, поджав переднюю лапу, медленно уходил от меня в степь.

— А ты бы ему еще одним запалом под хвост саданул, — разгорячился Панюхай.

— А из чего? Ружье-то разорвало и лицо мне малость синь-порохом осмалило.

— Отчего же? — любопытствовал Панюхай.

— Оттого, что волк лапой дуло ружья закрыл. Да еще, волчий сын, остановился, поворотил голову и так посмотрел на меня, будто хотел сказать, злорадствуя: «На, мол, тебе, постреляй теперь…»

Рыбаки засмеялись. Сашка недоверчиво покачал головой:

— Разве так бывает, дедушка Фиён?

— Хуже бывает, — вставил один рыбак и рассказал о том, как за ним по морю гонялись две белуги.

— Но ты же в лодке сидел? — спросил другой рыбак.

— Известное дело, в баркасе.

— Так чего же ты их веслами не оглушил?

— В том-то и дело, что они хвостами оба весла в щепки разнесли. Знаешь, как белуги хвостами бьют?

— Не один десяток лет рыбачу.

— Чего ж спрашиваешь… Хорошо, что другие рыбаки подоспели и выручили меня из беды.

Панюхай, засовывая бородку в рот и о чем-то размышляя, покачивал головой. Сашка прервал его мысли:

— Кузьмич! А вы что скажете?

— Вот что: и охотники и рыбаки все одныей статьи брехуны, — уличил рассказчиков Панюхай и засмеялся.

— Хорошо сбрехать надо тоже умеючи, — заметил Фиён.

— А зачем брехать? — незлобливо возмутился Панюхай. — Лучше про быль-матушку сказывать.

— Сказывай, а мы послухаем, — предложил Фиён.

— Ох, братец Фиёнушка! — вздохнул Панюхай, косясь на него. — А в жар-обиду тебя не кинет?

— Не беда, ежели и кинет. Вода за бортом, можно и охладиться. Сказывай свою быль-матушку.

И Панюхай начал свой рассказ:

— Было тому двадцать пять годов назад. Это когда Фиён в хлеборобстве разорился и к нам на Косу причалил, в море счастье добывать. Ну какой из него тогда по первости мог быть рыбак? Каждый человек поначалу моря пугается. С берега приглядывается к нему, обвыкает и с берега рыбку добывает.

Фиён, насторожившийся с начала рассказа Панюхая, оборвал его:

— Неправда, Кузьмич! Вот и рыбаки могут за меня сказать, что я с первого дня в море с ватагой пошел. А вот ты в трех саженях от берега на лодке отсиживался, бычков удочками дюбал да в сапетку складывал…

— Погоди, Фиёнушка, погоди, — замахал руками Панюхай. — Ты возьми в свое понятие то разумение, что тогда у меня ни баркаса, ни сеток по моей бедности не было, вот я и промышлял себе на прожитие бычка.

— Бросьте пререкаться, — вмешался бригадир Краснов.— Скоро к месту подойдем, невода надо будет выставлять. Дайте же досказать Кузьмичу.