Анка вздрогнула. Только теперь она вспомнила, вернее — Сашка напомнил о том, что «Чайку» подарили Павлу гитлеровцы. На смуглом лице Анки проступила бледность, и она сурово посмотрела на Сашку, подумав:

«Опять Пашка… Опять его зловещая тень встает передо мной, как черный призрак…»

— Правильно я говорю? — спросил Сашка, дымя трубкой.

— Нет, — отрезала Анка. — И не мешай мне. Иди, Сашок, — и она уткнулась в исписанный листок бумаги.

Сашка поднялся со стула. Он знал, что раз уж в глазах Анки потух живой блеск, дальнейший разговор бесполезен.

— Хорошо, — сказал он. — Но «Чайку» я не поведу. Пускай поищут моториста, — и хлопнул дверью.

На улице Сашка увидел Валю с Галей, они шли из школы и о чем-то весело щебетали, размахивая портфелями. Их догоняла высокая худощавая девушка с удлиненным лицом. На груди у нее болтались перекинутые через плечи две тугие черные косы. Это была Киля Охрименко, их одноклассница. Сашку осенила счастливая мысль:

«Не горюй, моряк. Рано давать задний ход. Вперед! Полный вперед!» — и он преградил путь подружкам.

— Девоньки… рыбки вы мои золотые… — упавшим голосом произнес Сашка, наполнив печалью и тоской озорные глаза. — Больше не придется мне прогуливать вас на «Чайке» по синему морю.

— Почему? — в один голос спросили удивленные подружки.

— Юхим Тарасович отдает ее рыбаксоюзу, — сердито проговорил Сашка. — А у него берет какой-то бот… развалину… Кисельную медузу… Студень… Не понимаю я нашего директора МРС… Цыган, а не директор! — распалял себя моторист. — Ему бы на ярмарке кобылами обмениваться.

— Жаль, — огорчилась Валя.

— И даже очень! — поддержала ее Галя.

Киля молчала. Сашка пососал в раздумье чубук трубки, встрепенулся:

— Вот что… скликайте остальных девушек и всей комсомольской громадой накатитесь девятым валом на Кавуна. Честное моряцкое, он сдастся.

В темных глазах Кили блеснули лукавые огоньки, и она захохотала:

— Ну и громада… Семь девок и ни одного парня.

— Я поведу вас.

— Нет, нет, — замотала головой Киля, не переставая смеяться. — Это дело дирекции МРС и колхозников. Пошли, девочки, — и подруги удалились.

Сашка крикнул им вслед:

— Да вы-то кто: комсомолки? Где же ваш задор? Ваша напористость?.. — и махнул рукой: — Амба.

Утром Кавун и Васильев пришли к причалу. В спокойном море, словно в огромном зеркале, отражались редкие белоснежные облака, застывшие в лазурном небе. У берега тихо плескалась вода. На горизонте маячили два баркаса. Это бригада Краснова возвращалась с лова. Старогвардейцы Панюхая вблизи берега трусили сети, выбирая из них трепещущую сельдь.

«Чайка» стояла на приколе, а Сашка словно в воду канул. Кавун нетерпеливо вздернул плечами:

— Где же он, бисов сын?

— Дома нет его, я заходил к нему, — сказал Васильев.

А Сашка был неподалеку от них. Он лежал на берегу вниз лицом, подставив спину горячим лучам солнца. Услышав голоса директора МРС и председателя колхоза, Сашка поднял голову. Его лицо было мокрым от слез. Он угрюмо пробормотал:

— Я тут…

Кавун и Васильев обернулись. Кавун, увидев моториста, обрадованно крикнул:

— Вот чертяка! А мы тебя ищем. Сидай, морская душа, за руль да поихалы. Сонечко припекае.

Сашка перевернулся на спину, закинул правую ногу на левую, согнутую в колене, буркнул:

— Не поеду.

— Сдурел, что ли? — изумился Кавун.

— Я не сдурел, Юхим Тарасович… Я сердцем прирос к «Чайке»… Вы понимаете, что это значит для меня?

Кавун, поддерживая руками живот, захохотал.

— Ей-богу, сдурел! Сказывся хлопец…

— Может, это по-вашему я сказился… Сдурел… А по-нашему, мы при всей нормальности.

Кавун продолжал смеяться, и его двойной подбородок колыхался. Васильев, нервно теребя усы, подошел к Сашке, сказал строго:

— Чего ломаешься, словно девка капризная.

— Дядя Гриша, я не ломаюсь.

— И нюни распустил… Слезами умываешься…

— Да как же не умываться, когда больно мне, — горячо заговорил Сашка, ударяя себя кулаками в грудь. — Ну, перейти с торпедного катера на моторку, это еще куда ни шло. Но с моторки пересесть на черепаху… — и он замотал головой: — Нет! Это позор для настоящего моряка.

— Хорошо, — сказал Васильев. — Замполит Орлов, как тебе известно, бывший летчик. И он не посчитает для себя позорным вести «Чайку». А о тебе, по возвращении из города, я поставлю вопрос на партийном бюро. — И он с укором покачал головой: — Эх, коммунист… Хлюпкий морячок, а не отважный торпедист.

Упоминание о партбюро сразу отрезвило Сашку. А тут еще обидная кличка «хлюпкий морячок» подхлестнула. Сашка встал, отряхнул с себя песок и, глядя куда-то в морскую даль, горестно вздохнул:

— Как что, так сейчас тебя на партбюро… Луску, будто с рыбешки, снимать… А нет, чтоб в душу человека заглянуть… Что ж, поехали, — и он шатко зашагал к причалу.

— Вот теперь я вижу в тебе настоящего моряка, — улыбнулся Васильев, идя за Сашкой.

А Кавун похлопал моториста по спине и ласково сказал:

— Добре, сынку, добре.

Погода стояла тихая, сонное море покоилось в дремотном штиле, и моторка весело скользила по зеркальной глади зеленоватой воды вдоль побережья. Такая настороженная тишина и штилевой покой моря бывают обычно перед штормом.

И действительно, когда было пройдено больше половины пути, по небу торопливо побежали лохматые рваные тучи, море потемнело, заворочалось и стало покрываться белыми гребешками. Через четверть часа на юго-западе высунулась из-за горизонта темно-синяя туча. Она быстро надвигалась, заволакивая небо. Сильнее становились порывы шквального ветра, увеличивались волны, гулко ударяя в борт, угрожали выбросить «Чайку» на берег.

— Ишь, как расходилось, — сказал Кавун.

— Будет штормить, — и Васильев тронул Сашку за плечо: — Выжимай из мотора все силенки.

— Да уж и так выжимаю, — хмуро проворчал Сашка.

До порта оставалось совсем недалеко. Уже виднелся город, раскинувшийся на возвышенности. А раскатистые волны все росли и буйствовали, вспениваясь и громыхая у берега. «Чайка» упорно пробивалась вперед, и раскачиваясь, временами давала такие крутые крены, что вот-вот готова была перевернуться и скрыться под волнами. Вдруг Сашка взял лево руля, взревел мотор, и «Чайка» устремилась в открытое море. Видавший виды на своем веку Васильев, которого не раз уносили на себе в море льдины, а штормы вытряхивали из него душу, в испуге крикнул:

— Куда тебя черти несут?

— Не мешай мне, дядя Гриша, — огрызнулся Сашка. — Я капитан на корабле!..

Волны, возрастая, накатывались одна за другой. Соленые брызги осыпали моторку. Кавун и Васильев защищались от них ладонями рук, но вода стекала с лица и усов, проникала за шиворот, щекотала спины. «Чайка», взлетая на пенистый гребень и соскальзывая в распадок между волнами, высвистывала в воздухе обнаженным винтом.

— Да ты с ума сошел, что ли? — забеспокоился Васильев.

— Ей-богу, он сказывся, — Кавун толкнул Сашку в спину. — Гей, хлопче…

— Да не мешайте же! — злобно сверкнул глазами Сашка, рванув вправо баранку руля.

«Чайка» стремительно помчалась по широкому распадку. Но когда следующая волна угрожала накатиться на моторку, Сашка крутанул баранку еще раз вправо. Набежавшая волна подхватила «Чайку», швырнула вперед, и она клюнула носом. Кавуна, Васильева и Сашку с головы до ног окатило водой.

— Ничего! — звонко засмеялся Сашка. — Соленый душ полезен.

Теперь волны били в корму. Но Кавун и Васильев успокоились и уже не обращали внимания на брызги, обильно сыпавшиеся на их головы. Еще минута, вторая, и «Чайка», миновав маяк, шла под надежной защитой гранитного мола.

— И чего это понесло тебя в чертово пекло? — спросил Васильев моториста.

— А вам что, хотелось поплавать кверху килем? — ответил вопросом на вопрос Сашка и продолжал: — Ведь нас опрокинуло бы. Большой волне опасно подставлять борт. Надо резать ее. Хотя бы наискось. Вот я и применил этот маневр. А когда маяк оказался справа по борту, я изловчился и развернул «Чайку» косом к воротам порта. Удары в корму, что удары по спине, они не так страшны, — философствовал Сашка, подчаливая к пристани. — А вот удар волны по борту, это все равно, что садануть человека кулаком под девятое ребро. Исход может быть смертельным.