— Знаю, — кивнул Джадсон, — но это потому, что он стремится к лучшему. Он ведь честолюбив.

— Честолюбив, — перебил его док. — Стремится к лучшему. Замечательно. Почему же он не делает это по-человечески? Почему он не берет пример, скажем, с тебя?

— Наверно, потому, что он — это не я, — вежливо предположил Джадсон. — Или вы думаете, что все негры рождаются одинаковыми и имеют равные возможности?

— Иди ты к черту, — устало произнес док.

— На самом деле, — снова начал Джадсон, — я не собирался говорить про Руфуса. Не вижу в этом никакой необходимости. Уверен, вы сами огорчены случившимся не меньше, чем он...

— Черта с два я огорчен, — солгал док. — Я сказал ему то, что обязан был сказать!

— Мистер Ван Твайн — вот о ком я действительно хотел бы поговорить. Вы уверены, что его место здесь, доктор? С его префронтальной лоботомией?

— Это клиника для алкоголиков, — заметил доктор Мэрфи, — а он алкоголик.

— Я понимаю.

— Да, именно так. Он хуже, чем алкоголик, — он пьяница-психопат. Любой другой, у кого поменьше деньжат, давно бы сидел в психушке или в Алькатрасе за все те штуки, что он выкидывал. Его счастье, что суд дал ему этот шанс. Уж лучше лоботомия, чем...

— Операцию ведь делали в Нью-Йорке, доктор.

— Что же в этом особенного? А куда еще ты бы поехал делать эту чертову лоботомию?

— В Нью-Йорк, конечно, — согласился Джадсон. — Но после операции я бы остался там, под наблюдением хирургов, которые ее делали. И, конечно, ни за что не разрешил бы тащить себя через всю страну в какое-то сомнительное...

Бледное, никогда не загорающее лицо дока покраснело.

— Я что, коновал какой-нибудь? — осведомился он. — Шарлатан без диплома? Черт возьми, преврати я это место в знахарский притон, где бы торговали солями серебра и nux vomica[1] по пятьдесят долларов за дозу, я 6bi купался в деньгах, вместо того чтобы...

— Никто, — начал Джадсон, — не ценит ваше бескорыстие и все, что вы пытаетесь здесь делать, так, как я, доктор. Именно поэтому я не могу понять... Он долго здесь пробудет?

— Не знаю, — отрывисто бросил доктор. — Как он провел ночь?

— Очень плохо, не спал до полуночи. Метался. Совершенно невосприимчив к успокоительным. Больно было на него смотреть. Он пытался говорить со мной, но без реабилитации, которую он должен был пройти...

— О господи! Почему вы меня не позвали?

— Я хотел, когда обнаружил, в чем дело. Я поднял простыню и...

Джадсон объяснил, что случилось. В глазах у доктора заплясали злые огоньки.

— Вот безрукая сука! — выругался он.

— Да, — согласился Джадсон. — Трудно понять, как дипломированная сестра может быть такой неловкой. Как, впрочем, и любой другой, кто имеет хоть какой-то опыт ухода за больными.

— Ну... — Доктор, нахмурившись, изучал его взглядом. — Напрасно ты думаешь, что она такая безграмотная. Я сам смотрел ее документы.

— Не сомневаюсь, что у нее есть диплом, доктор. Могу только сказать, что бумаги ничего не значат.

— Но я не... Ты хочешь сказать, что...

— Только одно. Люди работают в таких местах по двум причинам: из альтруизма, как вы, то есть они искренне хотят помочь алкоголикам...

— Я? Ну вот еще, — пробурчал доктор Мэрфи. — Если все чертовы алкоголики в мире завтра сдохнут, я только буду рад, ей-богу! Всех их, сволочей, ненавижу!

Джадсон тихо рассмеялся. Доктор Мэрфи сердито посмотрел на него.

— Эта одна причина, — продолжал негр. — И, боюсь, не самая распространенная. Какая вторая? Ну, ее можно разбить на две части. Потому что люди не могут найти другой работы. Или потому, что клиника для алкоголиков, где пациенты избегают огласки, дает им прекрасную возможность проявлять свои нездоровые наклонности.

— Ты что, действительно думаешь...

— Только это, доктор. В основном это. Зная, каков этот мир, довольно жестоко приговаривать таких людей, как Ван Твайн, жить в нем беспомощными идиотами.

— Кто его приговаривает? А ты уверен, что он, так или иначе, не стал бы идиотом? Префронтальная лоботомия еще чертовски далека от совершенства. Это крайняя мера — когда уже нечего терять. Откуда ты взял, что я приговариваю его?

Джадсон пожал плечами. Он взял чашку доктора, вежливо спросив:

— Можно?

Доктор размахнулся, и чашка полетела в воду.

— А как тебе это понравится? — взорвался он, опрокидывая свой стул. — Ты думаешь, мне здесь хорошо, в этой проклятой вонючей дыре? Разве я не всадил в нее целое состояние, не получив взамен ни цента? Разве я не надрываю здесь свою задницу, не имея рядом никого, кроме своры высокооплачиваемых нытиков и невежд?

Джадсон сочувственно покачал головой. Доктор Мэрфи ему очень нравился.

— И запомни, — хрипло проговорил доктор. — Я не заставлял Хамфри Ван Твайна Третьего волочиться через всю страну. Его семья захотела этого. Я не зазывал его себе в пациенты. Его семья доставила его сюда. Я не хотел лечить его здесь. Они... их семейный доктор настоял на этом. Какого дьявола? Кто я такой, чтобы учить их? Ну а если бы я им отказал? Они бы просто запихнули его в другое место.

— Не думаю, — возразил Джадсон. — Не думаю, что у них бы это получилось.

— Ты не учитываешь, какое сейчас время, — заметил доктор Мэрфи. — Ты не знаешь, какие у меня проблемы. Если я не достану... — Он резко оборвал фразу. Что-то должно было подвернуться. Надо смотреть правде в глаза: чтобы спасти свое дело, он должен где-то срочно откопать пятнадцать тысяч долларов, и сделать это можно только с помощью Ван Твайнов. — Я один обо всем должен думать, — продолжал он. — Я один должен все делать. Может, я и не прав. Предположим, я, взвесив все за и против, принимаю решение, а оно оказывается неверным. Ну и что? Я же не безгрешен. Я всего лишь врач, а не Господь Бог. Совсем не Бог, черт бы меня подрал!

Джадсон повернул голову и посмотрел на утес. Потом перевел взгляд на доктора и серьезно кивнул.

— Нет, вы Бог, — сказал он, — по крайней мере для него.

Глава 2

Пока Джадсон и доктор спорили, один спокойно и уверенно, другой упрямо и сердито, еще один человек был озабочен проблемами, связанными с Ван Твайном Третьим. Это был Руфус. Негр Руфус, дневной санитар в «Эль Хелсо», весьма опасался Хамфри Ван Твайна, «этого безмозглого парня», как он называл его про себя.

Тот занимал комнату номер 4 (или просто «четверку», как именовали ее старожилы), вежливое безликое название для камеры с обитой ватой стенами, и требовал значительного внимания. И большая часть этого внимания требовалась именно от Руфуса. Хотя пациент этот и казался совершенно беспомощным, Руфус был уверен в обратном. Он кое-что знал о его прежней жизни. Человек, который позволял себе откусывать носы у окружающих, по мнению Руфуса, представлял определенную опасность, даже будучи без мозгов.

Конечно, он старался не показывать, что ему страшно, — по крайней мере, надеялся, что это не слишком заметно. Медицинскому работнику не подобает обнаруживать страх перед пациентами; а Руфус в своих собственных глазах был высококвалифицированным практикующим врачом. Он был обладателем дипломов Астрокосмикологического колледжа Западного побережья и Арканзасского института метафизики. Он также прошел курс шведского массажа. Ввиду этих заслуг, а также того факта, что он практиковался -при каждом удобном случае и невзирая на упорные протесты непросвещенных пациентов, — недостаток медицинского образования особого значения не имел.

Сидя на кухне «Эль Хелсо» с двумя тарелками яичницы с ветчиной и четвертой чашкой утреннего кофе, Руфус думал о человеке в комнате номер 4, бессознательно напрягая мускулы своих больших шоколадных рук. Конечно, если уж придется, он сможет «позаботиться» о парне. Но лучше бы не пришлось, физическое воздействие на пациентов в клинике не приветствовалось, а Руфус, поборник научного подхода, был вообще его принципиальным противником. Как жаль, уныло думал он, что доктор Мэрфи не разрешил ему «заняться» этим случаем.