Я был доволен, что занятие «для отметки» сорвалось, и втайне смеялся на то, как случайно, но кстати корень Декоп пресек этот «недуг». А Дора сидела насупленная — в досаде на незадачу. Мое веселое настроение тоже пришлось ей не по душе, в чем я сразу убедился, когда тихо и запросто обратился к ней:

«Значит, до понедельника?»

«Попытайтесь», — ответила она двусмысленно, в задумку мне.

Мы дождались, пока в избе не осталось никого из колхозников. Хозяйка последняя попрощалась с нами в сенях. На улице было морозно. Небо, все в роях звезд, казалось, провалилось в самую глубь. Поднимаешь глаза вверх — того и гляди, и тебя втянет туда. А тишь такая, что, пожалуй, километра за два было слышно машину на шоссе. Я хотел опять снять для Доры свой пиджак, но она отказалась.

«Нет, нет. Я лучше на лыжах. В избе истомилась от жары, а теперь пешком простынешь. Я побегу. Давайте палки. — Приняла их от меня и подала руку: — До свидания. Заходите завтра».

Она прямо с места пустилась во всю прыть. Лыжи захлопали по дороге. Я понимал, почему она поспешила укатить от меня. Хотя получилось это совсем невзначай, но я тревожился всю дорогу. Утешался только ее приглашением, да и оно, сдавалось мне, было сказано для приличия.

Дорога привела Сашу и Писцова к широкой просеке, прямолинейно разводившей лес направо и налево. Посреди просеки стояли в значительном отдалении одна от другой высокие бревенчатые арки. Их перекладины, державшие провода вместе с похожими на тарелки изоляторами, оранжево освещались уже снизившимся за макушки деревьев солнцем. Писцов взглянул на высоковольтную линию, смигнул от блеска на проводах и снова с теплой иронией спросил Сашу:

— Как же вы поладили потом с этой капризной пропагандисткой?

Саша ухмыльнулся:

— Тогда я был чересчур мнителен. Мне уж сдалось — не оказаться бы в роли подставного. У нее мог быть на примете другой. Мне и в дороге, и дома, как лег спать, въяве представлялась большая фотография на ее столе — групповой снимок заочников, с которыми она училась. Немало разглядел я на нем симпатичных парней. Думалось, не в согласье ли она с кем‑нибудь из них? Не стать бы, так сказать, предметом ее переписки с ним… для затравки, чтобы опасался упустить ее. Девушки, знаете, бывают очень лукавы. Уверишься, что тобой увлекаются всерьез, а хвать, ты использован в корыстных целях, вроде тоже только «для отметки»… Надорвут тебе сердце — не поможет и корень Декоп. Сомневался я в чувствах Доры. На другой день вечером едва решился пойти к ней. Что из того, хоть и приглашала? Наверняка буду только помехой для нее: вспомнит про вчерашнее и отяготится. Но она встретила меня очень приветливо. На мой стук сразу откликнулась:

«Войдите!»

И не успел я притворить за собой дверь — она уж тут как тут. Поздоровалась со мной и обеими руками за проранки моего кожаного пальто:

«Раздевайтесь! Я только что принялась за тетради. Будете помогать мне».

Я даже отшатнулся:

«Что вы! Мне самому надо заново готовиться по русскому, а не только…»

«Да я не про то! — засмеялась она. — Конечно, не упражнения в тетрадях. Вообще, подчиняйтесь мне без всяких оговорок! Вот гвоздь, вешайте…»

Я повесил пальто возле дверей, а она все с той же игривой бодростью схватила меня за руку и быстро повела к столу. Я неловко шагал за ней, чувствуя себя вроде не умеющего плясать, которого тащат на круг. Опомнился, когда уж сел.

«У вас, — сказал ей, — сегодня какое‑то боевое настроение».

«Да? — лукаво улыбнулась она. — На меня, бывает, находит».

Она принесла книгу и положила передо мной.

«Вот, читайте. Только не торопитесь. Да я еще буду останавливать, чтобы кое‑что записать».

Сама рядом со школьными тетрадками раскрыла свою.

«Сага о Форсайтах», — сначала про себя прочитал я незнакомое название книги, золотом напечатанное на синей обложке. И мне сразу вспомнилось, как, бывало, обучаясь на курсах трактористов, мы покупали в чайной пирожки с сагой. Я кивнул на книгу и предварительно спросил Дору:

«Что тут про сагу‑то?»

«Как что?» — не поняла она.

«Ну, в смысле выработки или применения…» — Сам я не мог обстоятельно высказаться про сагу. И тоже сообщил ей о пирожках. Она со смеху чуть не упала вместе со стулом.

«Это совсем другая сага: не для пирожков, а вот… — пальчиком ткнула меня в лоб. — Сага — значит сказание», — начала объяснять, довольная, что я попал впросак и ей вроде довелось поквитаться со мной за вчерашнее. Признаться, и мне было любо от такого поражения. Мы обоюдно успокоились и сделались еще доверчивее друг к другу. Я начал чтение с первой страницы, но Дора перебила меня:

«Не то, не то, — взяла у меня книгу и начала перелистывать. — Вот комментарии. Это ключ ко всему творчеству Голсуорси».

«Комментарии, ключ», — приятно затронуло меня неожиданное родство чужого слова и нашего, и я с удовольствием стал читать. А Дора слушала и проверяла тетрадки. Я до сих пор не могу понять, как она вникала то и другое.

— Не удивляйтесь, — сказал Писцов. — Многие наделены двойным восприятием. У нас в редакции машинистка Зоя может одновременно печатать и разговаривать о чем угодно. А себя вы забыли: «выжать» текст из закрытой тетради — разве не то же самое? Даже сложнее.

— А мне вот ни к чему, — искренне признался Саша и снова заговорил о Доре: — Подчеркивает ошибки в ученических тетрадках и вдруг — хоп! Рука ее уже на книге:

«Обождите, я немножко запишу».

Записывает, а руки не убирает. И я в этот момент не могу насмотреться на ее руку: складная да мягкая — дрожь пробирает, не прижаться бы щекой. Но робел и сдерживался. То, что Дора называла комментариями, я прочитал ей в тот же вечер. Через них заинтересовался и самой книгой.

«Я возьму ее домой?» — спросил у Доры.

«Возьмите, возьмите! — обрадовалась она. — Я сама хотела предложить вам. Прочитаете и мне перескажете. Хотя вкратце».

Я несколько вечеров провел у Доры. В нашу избу‑читальню она не ходила, я тоже потерял туда дорогу. Мы даже после политучебы час‑другой проводили вместе. Я уже прочитал ей комментарии по творчеству Ибсена, Стендаля, Драйзера и Сенкевича, а сам после «Саги о Форсайтах» взял домой роман Диккенса «Давид Копперфильд». В селе да и во всех бригадах поговаривали про нас, что мы «закрутили». Тетка Феня даже приходила к моей матери с предупреждением: «Бабы пристают ко мне на ферме: «Неужто она за него пойдет? Учительница за тракториста? Да в такую‑то хибару!..» А я им: чем он ей не жених? Поищите‑ка такого парня. Его хоть сейчас в райком. Дом да мебель — все наживное, потом приобретется. А пока будут жить у меня. Так что ты, Анна, не принимай к сердцу никаких подкидных слов». Мать отговаривалась: «Была неволя расстраиваться. Я тоже наслушалась всякой хулы про себя и про Гаврилу, как выходила за него: «Схлестнулись без венца коммунист с Косоручкой». А после войны: «Ах, ах! Экий человек был Гаврила: картошиной не поживился от колхоза за все одиннадцать лет руководства!»

В деревне что хоть чуть на виду — о том и толки. Я еще намека не подал Доре о своих чувствах, а уж слухи на полной скорости опережали меня. За три дня до выборов Дора сказала мне:

«Завтра съезжу домой кое за чем. Могла бы съездить и в субботу, да, пожалуй, не вернешься обратно, народу будет много — не попадешь и в автобус. А в воскресенье мне с утра надо быть на избирательном участке, выдавать бюллетени. Так что завтра надежнее. Но меня беспокоит одно: накануне выборов мне надо еще раз встретиться с избирателями. А престарелых предупредить, что к ним приедут с урной на дом».

Она явно намекнула, чтобы я выручил ее. А мог ли я отказаться, когда целиком принадлежал ей и сердцем и помыслами?

Мне даже в удовольствие было услужить ей чем‑нибудь. Я обещал сходить в Ивакино к избирателям.

Она была очень довольна.

«Хорошо бы вам управиться пораньше, — предупредила меня. — Автобус отправляется из города в последний рейс в семь тридцать вечера. Через Ивакино проходит в девятом часу. Дождитесь меня у Степаниды Васильевны».