Саша неожиданно остановился, глядя направо, и сказал Писцову:

— Смотрите‑ка: точно тепленку развели.

Действительно, из‑под рыжей, словно опаленной, кроны поваленной сосны поднялся пар и мотался вроде паутины.

— Верно, будто горит, — согласился Писцов.

— К грибам это, — пояснил Саша. — Непременно проскочат грузди.

Они продолжали свой путь через бор. Солнце снизилось. По мере того как они шли, оно то совсем скрывалось за чащей сосняка, то в прореженных местах ослепительно сквозило между стволами.

— Значит, повели кружок? — нетерпеливо спросил Сашу Писцов, очень довольный его обстоятельным рассказом.

— Повел. Перед тем как начать, нарочно съездил в район и взял в РТС две схемы трактора: на одной — корпус с управлением, на другой — мотор в разрезе. Все припасался, готовился, а сам страшна робел: ведь придется объяснять. Сумею ли толком‑то? Потянет ли у меня с этим? Не забуксовать бы с первого слова. Но подумаю о Доре и расхрабрюсь: что уж скрывать, мне льстило, что через занятия в кружке и я сделаюсь вроде тезки ей. Может, с того у меня и дружба с ней завяжется. Постороннему покажется, что чудно рассуждал. Но всякое придет в голову…

В назначенный день явился в школу к последнему уроку, как наказывал директор. Оттого ли, что в коридоре портреты висели на старых местах да и кадки с фикусами стояли, где и раньше, мне показалось, будто я вовсе не расставался со школой, даром что после выпуска прошло тринадцать лет. Примету давности выдавал только пол: при моей‑то мальчишеской поре был он ровный да гладкий, а теперь его здорово обшаркали и выбили: где сучок, тут и вздутыш. Об этом я высказался Никодиму Северьяновичу, которого застал в учительской одного за разборкой почты. Он оставил газеты и взмахнул руками: «Дорогой мой! Всему свой срок. Смотри, — похлопал он ладонью по своей плешивой голове, — еще при тебе носил в кармане расческу. А сейчас «на вершине его… только ветер свободный гуляет». Побалагурил и в лоб мне: «Почему не женишься?» Я даже вздрогнул: уж не догадался ли он о моих чувствах? «Успею, Никодим Северьянович, — отвечаю ему и для отвода тоже сбалагурил: — Елка еще зелена — шишку даст. У меня мать. Хоть стара, но легкая. Пока не один». Он согласился: «Пожалуй, ты прав: торопиться с этим не следует».

Дали звонок. В коридоре поднялась шумиха: ребята одевались и спешили домой. Первой вошла в учительскую Зинаида Павловна, биолог. Только директор да она остались из старого состава преподавателей, а на смену четверым, ушедшим на пенсию, прислали, по словам Никодима Северьяновича, свежее пополнение. «А, Саша!» — признала меня Зинаида Павловна, положила портфель на стол и направилась ко мне. Не мог не подивиться я: все такая же она полная, но быстрая, и ямочки не заплыли на щеках. Точно годы ничего не взяли у нее.

«На кружок? — по мужски пожала мне руку Зинаида Павловна и объявила: — Непременно останусь послушать тебя. Все лето вожусь на пришкольном участке, а, к стыду своему, до сих пор не знаю устройства трактора». Я даже обмер: не ожидал, что ко мне на занятия придут учителя. Еще вошли три молодые учительницы и физрук Степан Ильич Судаков. Он наш же, новинский. Окончил всего семилетку, но числился лейтенантом запаса: до офицера выслужился в Отечественную войну. Он был в черном поношенном костюме и, пожалуй, суток четверо не брит. Все это я схватывал как бы с маху, а тем временем не переставал поглядывать на дверь: вот‑вот должна появиться Дора. Дверь отворил ей кто‑то из учеников — в обеих руках она несла большую стопу тетрадей. Прошла к столу, как тогда в библиотеке, — легко и словно не по полу, а по пружинам. Я опять обомлел при виде ее. Она малость покраснела, когда мы встретились взглядами: «Здравствуйте! — поклонилась мне, не отходя от стола, и без надобности начала тормошить да выравнивать стопу тетрадей. — Заниматься? — И обернулась к директору: — Хорошо бы и мне его послушать. Мало ли приходится составлять всяких письменных упражнений. То из газет, то самой придумывать. О природе — оно незатруднительно, а если что из техники — надумаешься: в институте нас, литфаковцев, не знакомят с ней». Я, конечно, понял ее, о технике‑то она не без умысла. И Никодим Северьянович сразу подхватил: «Точно, Дора Карповна! Мыслимо ли нам отставать от ребят? Я тоже намерен получше познакомиться с устройством трактора». После него и учительница физики, худощавая строгая девица, решила остаться на занятия. Так они вчетвером и вошли вместе со мной в класс и сели на задних партах. А кружковцы — одиннадцать пареньков — сгрудились ближе к столу. Им все в новинку: и мой раскрытый чемодан с инструментами и мелкими частями от мотора, и схемы, которые я развесил на стене, да и я тоже… Знаете, как ребят занимает всякий свежий человек? Они с первого раза норовят заглянуть ему в самую душу. Ребята ладно бы… А вот учителя! При них не вдруг я справился с волнением. На ребят смотрю, а на задние парты не могу поднять глаз: будто они за кругом, каким очертился Хома в церкви. Помните, у Гоголя в «Вие»?

— Как же, как же, — рассмеялся Писцов.

— Очень я был связан присутствием учителей. Все же собрался с духом и начал: «Ребята! Мы так привыкли к трактору, что думаем: это простая штука. Не правда ли? А что бы сказал о нем вот этот пахарь? — показал им картинку из старого школьного учебника. — Тут, видите, две строчки из стихотворения. Мужичок подбадривает свою лошадь: «Ну, тащися, Сивка! Пашня — десятника…» Прежде любой мужичок за целый день распахивал сохой чуть побольше половины десятины — те же полгектара. А трактором за день можно вспахать все десять гектаров и, значит, заменить двадцать мужиков да двадцать Сивок. Так ведь? Недаром в первые годы Советской власти, когда у нас не было почти никакой техники, Ленин мечтал о ста тысячах тракторов для крестьян и верил, что в деревне наступит социализм. А теперь счет тракторам ведем на миллионы. Представляете, как далеко шагнули!» Я положил картинку и прошелся перед столом. Ребята не спускали с меня глаз. Я стал показывать на схемах главные части, а муфточки, клапаны и разные сцепные детали брал из чемодана и подавал им прямо в руки. Вот они вертели да рассматривали их! Кажись, не диковина, а знаете, как занимает всякая наглядность! Даже учителя и те не усидели на задних партах: и им захотелось покрутить в муфтах кольца на роликах да шарикоподшипниках. А я уже без разбора и им, и ребятам втолковываю и втолковываю, что к чему. Никодим Северьянович да учительница физики словом не обмолвятся, только смотрят на меня во все глаза, точно шофер на дорогу. А Зинаида Павловна с Дорой нет‑нет да и запишут кое‑что с моих слов в свои тетрадки. И у каждого из них я замечал такую же охотку, с какой ребята просились по моему вызову повторно объяснить систему управления. Полагалось заниматься мне не больше часа, а мы для первого раза до того засиделись, что уж начало вечереть. Ребятам хоть бы и не уходить. «Когда опять‑то?» — обступили они меня. «Послезавтра, — сообщил им директор. — Будете оставаться через день». Как ушли ребята, поднялись из‑за парт и учителя и тоже ко мне. Давай нахваливать меня: «Хорошо провели! Очень доходчиво! Даже по первым сведениям и то полное представление…» Никодим Северьянович снует перед учительницами да, как при детской считалке, мечет рукой с наговором обо мне: «Вот вам, пожалуйста, природный педагог! Даром что без диплома. С нового учебного года непременно к нам! Будешь вести труд. Десять часов в неделю. Мы так составим расписание, что совместительство не помешает твоей основной работе в колхозе». Я совсем потерялся и ему ни да ни нет. А учительницам любо. Зинаида Павловна сразу про свое: «Скоро практические работы. Как приступать к ним, так и горе мне: ребята очень затрудняются в самостоятельном ремонте. А с тобой‑то они сумеют…» И девушка‑физик тоже: «И мне необходимо изготовить для кабинета несколько приборов. Надеюсь, не откажетесь помочь?..» А сама улыбается дружелюбно. Куда девалась ее строгость. Хоть и был я чуть ли не совсем сбит с толку, все же не мог не обратить внимания: Дора отвернулась от нее и поджала губы. Мне это и на догадку, и не верится. «Неужели уж дает искру?..» Но тогда же убедился, что так оно и есть. Как собрались мы уходить, Дора доглядела, что я оставляю в учительской все свои пособия, и тут же кроме портфеля прихватила в другую руку какой‑то рулон, а меня попросила: «Донесите до квартиры мои тетради». Так мы и вышли из школы всей компанией. Директор с Зинаидой Павловной сразу свернули к старинному дому за парком, а мы направились в село. Парк был посажен еще крепостными. От давности липы сделались с вершины до корня полыми, как трубы. Дыр на стволах не сосчитаешь. И в каждую просунешь кулак. Вот какой обстрел учинило над липами время. Но они и сейчас еще держатся стойко: на редкость вязкое и выносливое дерево! По вечерней да предвесенней поре галки подняли в парке ужасный галдеж. «Ох и весело тут!» — взглянула на парк подруга Доры. А я ей: «Какое веселье! Сплошной скандал. Смотрите, что творится…» Совсем невдалеке от нас две галки схватились на лету и заметались между стволов. А потом упали на снег и все дрались и барахтались, точно подстреленные. «С чего их так пробрало?» — спросила меня подруга Доры. «Гнездиться начинают, места делят. Видите, одни летают да суются в каждое дупло и по‑своему ругают тех, которые уж забились туда и не пускают их: «Нахалки! Нахалки!..»