— А для чего, вы думаете, она приходила? — спросил мистер Квомби.

Миссис Мэдкрофт с надеждой посмотрела на Эглантину и Винни.

— Конечно, она хотела назвать убийцу, — высказала медиум свое мнение.

— Наоборот, — возразил Эдмонд. — Лили любила провоцировать и ссорить людей. Она не закончит своего спектакля, пока не будет уверена, что до капли испила то наслаждение, которое может получить здесь, создавая среди нас обстановку взаимной подозрительности.

— Но она должна назвать, — твердо стояла на своем миссис Мэдкрофт. — Она просто обязана это сделать теперь. Не могу же я поддерживать с ней связь бесконечно. Может быть, она уже прервалась.

Левой рукой миссис Мэдкрофт машинально поглаживала висевший у нее на шее янтарь.

— Мы не будем терять надежду на будущее, — с издевкой сказала Урсула. — Кто-нибудь хочет чашку чая?

В эту ночь мы разошлись опять уже под утро.

Перед тем, как расстаться, мистер Ллевелин посмотрел на меня задумчиво, словно надеялся поговорить со мной наедине, но миссис Мэдкрофт поспешно повела меня наверх. Мне ничего не оставалось делать, как следовать молча за ней. Единственное, что я могла позволить себе, так это оглянуться на Эдмонда через плечо.

Наши взгляды встретились, и я сердцем почувствовала существующую между нами неразрывную связь. Да, мы были связаны единым устремлением, единым желанием, единым чувством. Мое сердце сжалось и непривычно защемило. Я ощутила дуновение отчаяния. Мне захотелось окликнуть Эдмонда и что-то сказать ему, что-то услышать от него. Но вокруг было полно людей.

Но если бы мы оказались одни, что бы я сказала ему? Что я благодарна ему за спасение моей жизни? Это он уже знал. Что мне не хочется называть его мистером Ллевелином, а хочется Эдмондом? Что мы после всего того, что произошло в пещере, уже немного больше, чем чужие друг другу? Что я пытаюсь заставить себя относиться к нему так же, как относилась раньше, но у меня ничего из этого не получается? Конечно, я могла бы сказать ему все это. Но я боялась его ответа. Боялась тех жестких слов, которые умел произносить мистер Ллевелин и которые теперь превратили бы меня в ничто. Пусть мои чувства и переживания будут при мне. Пока.

Миссис Мэдкрофт прислонилась к моей двери, теребя жемчужные бусы.

— Ты даже не представляешь, как я полюбила тебя за то короткое время, что мы вместе, — произнесла она с пафосом. — Потерять тебя для меня все равно, что было потерять твою мать. Я боюсь, что мое сердце не выдержит этого.

— Я еще не приняла никакого решения, — напомнила я. — И нет никакой необходимости расставаться навсегда, раз уж мы встретились.

Я поцеловала ее в щеку. Кожа на ее лице оказалась тонкой и пахла лавандой. И сама миссис Мэдкрофт была похожа на сухой цветок. Необычный цветок, шуршащий розовато-лиловой мантильей, намеренно и бережно сам себя законсервировавший на многие годы. Внезапно я подумала о том, что она, пожалуй, старше, чем утверждает и выглядит. Скорее всего, ей далеко за пятьдесят. Она обычно говорит, что ей за сорок. Это что, женское кокетство или же ее внутреннее самочувствие? Если кокетничает, то перед кем? Перед мистером Квомби? Но он знает, вероятно, возраст своей милой леди так же хорошо, как она сама, если не лучше. Уменьшая свой возраст для друга сердца, она должна быть готова к тому, чтобы оправдывать его. В общем, сплошные вопросы. Ответ получу на них, скорее всего, тогда, когда сама достигну возраста миссис Мэдкрофт.

Я поцеловала ее второй раз, вложив в этот поцелуй все свое сочувствие ей, на которое только была способна. Я не обиделась на нее за то, что она цепляется за меня. У нее впереди старость и, наверное, одиночество. От старости не уйти, а от одиночества избавь ее Господь.

Наверное, миссис Мэдкрофт в какой-то степени повяла мои переживания, догадалась о моих мыслях. Она заставила себя бодро улыбнуться. И уронила ожерелье.

— Я помолюсь за твою мать и попрошу дать тебе необходимые наставления, — пообещала миссис Мэдкрофт. — Я знаю, что именно такую жизнь она тебе и пожелала бы.

Пожелав мне спокойной ночи, она удалилась в свою комнату.

Хотелось бы мне разделить ее уверенность в отношении мамы и ее желания.

Уснула я быстро. И мне приснился странный сон. События происходили одновременно как бы в двух измерениях, то совершенно разделяясь, то налагаясь друг на друга. Я знала, что лежу в постели и, тем не менее, я шла по коридору. Мои голые подошвы мягко ступали по грубому ковру, а ночная сорочка легонько колыхалась, задевая мои колени. Но это была не та фланелевая сорочка, которую я обычно надевала на ночь, а какая-то неизвестная мне, шелковая, богато отделанная кружевами. Шелк был очень тонкий, просвечивающий, почти прозрачный.

Сорочка плотно облегала мое тело, подчеркивая те его части, которые скрывала ткань. Шея оставалась открытой до неприличия.

Меня окружала темнота. Двери по обе стороны коридора были плотно закрыты, из-за них не пробивался ни единый лучик света. Тем не менее, я шла уверенно, будто ходила по этому коридору много раз и помнила каждый его дюйм. Сейчас мне не нужно было думать о дороге, меня безошибочно вела память.

Кажется, я боялась. Кромешная тьма. Узкий сковывающий коридор. Чувство полного одиночества. Этот коридор и это одиночество казались мне бесконечными.

Одновременно с этим я испытывала другие, прямо противоположные переживания. Это были переживания полного, невыразимого счастья, такого безоблачного, лучезарного, какого я не испытывала никогда в жизни. Я чувствовала в себе необъятную энергию, которая придавала мне уверенность, что я все могу, мне все по силам. Я могу сделать все, иметь все. Могу иметь любого.

Если бы я проснулась с этим ощущением, то, конечно, поняла бы всю его нереальность. Никто на земле не мог обладать такой силой, энергией и властью.

Но я не пробуждалась.

Я спала.

А во сне все возможно.

Удары сердца становились все чаще и одновременно нарастало волнение. Сначала оно походило на пламя спички, потом — свечи, и наконец на пламя костра, который уже нельзя погасить. В моем сознании что-то произошло, сработал какой-то механизм, распахнулась какая-то дверь, и за этой дверью я совершенно ясно увидела себя и окружающую обстановку. Я осознала свои действия. Я поняла, куда я иду, к кому я иду.

К Эдмонду.

О, Эдмонд.

Красивый желанный Эдмонд.

Единственный человек, который сопротивлялся мне.

Который упорно отказывался взять то, что я ему предлагала. Глупо было думать, что он сдастся с первого поцелуя. Распустить локоны, чтобы сломить его сопротивление? Мало. Нужно гораздо большее, чем это. Да, нужно гораздо большее.

И у него будет это большее. Сегодня ночью. В этот раз он не оттолкнет меня от себя, как это сделал на поляне. В этот раз он примет меня в свои руки.

В свою постель.

Я дрожала от счастья и представляла его удивление, когда он увидит меня рядом с собой. Видела его радостную улыбку, его руки, тянущиеся ко мне, чтобы обнять и привлечь меня. к себе. Я отчетливо представляла вкус его губ, я наслаждалась ими, его полными, пьянящими губами. Я вспомнила линию его верхней губы, прильнула к ложбинке около носа, чтобы ощутить воздух, который он выдыхал, пусть он коснется моего лица.

Я испустила легкий вздох предвкушения.

Какое это было бы наслаждение, взять его руки и прижать к моей обнаженной груди. Пусть мои груди ощущают это поглаживание, мои соски твердеют под его пальцами. Ему не хватит сил устоять под натиском этих теплых холмов плоти, которые созданы для того, чтобы он ласкал их, ласкал меня.

Какое это будет острое, разжигающее ощущение. Я вся трепетала от его приближения.

Шелковая ночная сорочка дрожала на моем теле. Она касалась моих бедер и мне казалось, что их касались кончики мужских пальцев. Кончики пальцев Эдмонда. Милый, милый Эдмонд. Я была почти рада, что он заставил меня ждать, заставил меня ждать ту радость, которая будет нашей.

А когда я узнаю, что Эдмонд мой, действительно и полностью мой, я уйду от него. Это будет ему наказанием за то, что заставил меня ждать. За то, что заставил меня просить его близости со мной.