Гатерий Агриппа все видит иначе. Веселый, беззаботный Калигула будет иным правителем, чем мизантроп Тиберий. Иной будет и жизнь Рима. Молодой император не станет наступать на пятки слишком предприимчивым сенаторам, как это делал старый. Но так ли это?

Калигула подмигнул Макрону. Им двоим известно гораздо больше. Они так же были бы не уверены и испуганы, если бы не знали, что император, хотя и болен, собирается в ближайшие дни вернуться в Рим. И они оба, Калигула и Макрон, должны торопиться. Должны действовать быстро, чтобы в тот момент, когда старец умрет, не начались волнения. Калигула поднялся и скользнул взглядом по триклинию:

– Я пью в честь Юпитера Капитолийского и за быстрое выздоровление нашего любимого императора!

Чаши зазвенели. Рабыни в прозрачном муслине ходили между столами, рассыпая арабские ароматы, и жгли в бронзовых мисках ладан. Это было очень кстати, так как воздух в триклинии после сороковой перемены блюд стал слишком тяжелым.

Макрон тоже потянулся к флакону с духами. Побрызгал на себя, втянул носом. Запах его не вдохновил. Ему больше был по душе запах сена, деревьев, запах кожи и хлева. И тут он рассмеялся, вспомнив, что, когда он выходит из бани весь надушенный и напомаженный и стоит перед старым императором, ему всегда кажется, что бы он ни делал, он пахнет навозом. И он ясно представил, как император раздувает ноздри и отворачивается. А ведь с Калигулой он так себя не чувствует. Он ему как-то ближе. Хоть бы скорее…

Вялая, зевающая Друзилла начала надоедать Калигуле. Он отвел ее спать и вернулся. Теперь он лежал на ложе со своим любимцем Лонгином, перебирая его кудрявые волосы и поглядывая на Эннию.

Возбужденный ее многообещающими взглядами, он приказал "распорядителю сладострастия" объявить, что по обычаю Востока сегодня гостям будет разрешено подышать свежим воздухом и воспользоваться развлечениями и освежающими напитками в садах Палатина, прежде чем их снова созовет гонг.

Потом будущий император обещал продемонстрировать свое искусство.

Нелегко было подниматься после такой обильной еды и выпитого вина.

Но что делать? Обещание Калигулы было встречено аплодисментами.

Поднимались, спасаясь от вечернего холода, кутались в тоги и медленно, пытаясь сохранить равновесие, выходили через восемь входов из триклиния в сады. Шли величественно, еле волоча ноги, ибо в Риме торопятся только рабы.

Ночь светлела. Кора платанов посерела и стволы напоминали в утренней мгле толпу прокаженных.

Вдали шумели повозки, которые до восхода солнца должны привезти на Бычий рынок мясо, фрукты и хлеб.

Повсюду в укромных уголках сада, предусмотрительно не освещенных, звучали лютни.

Некоторые гости направились к огромным из красного мрамора чашам вомитория. Павлиньими перьями они помогали себе освободить в желудке место для следующих лакомств. Многие разбрелись по саду и громкими разговорами пугали птиц в золотых клетках, развешанных на деревьях.

Сервий подвел Авиолу к вомиторию и пошел искать сына. Он встретил его на тропинке, между кустами жасмина. Луций шел медленно, в раздумье.

– Какое великолепное общество собрал сегодня у себя Гай Цезарь, – сказал он громко Луцию. – Как он тебя отметил!

Луций не уловил иронии, внимание Калигулы его радовало, он согласился с отцом. Они шли рядом, и Сервий спокойно обратился к сыну:

– Иди во двор, где рабы ожидают у носилок. В моих носилках возьми шарф, который я там забыл. Принеси его мне. – И тихо добавил:

– У лектики встретишь Нигрина. Пусть он тотчас же садится на коня и выполнит поручение. Кому и что он должен передать, он знает. Пусть скачет вовсю.

Пришло наше время, сын мой! После ужина положи эту записку в дупло дуба.

– Он быстро передал ему маленький свиток и сказал громко:

– Утренний холод вреден для моих бронхов. Возвращайся с шарфом поскорее. мой милый.

Луций послушно повернулся и пошел. Сервий стоял и смотрел на светлеющий горизонт.

Луций понял: Нигрин должен скакать в Мизен, переправиться на Капри и передать Вару, центуриону личной императорской стражи, преданному Сервию человеку, два слова: "Приветствуем императора". Этот пароль означает "убей!". Нигрин – надежный человек, Вар точно исполнит приказ. Он будет доволен. Ведь он станет богачом, получит имение с пятьюстами рабами.

Солдаты его центурии уйдут из армии и будут работать на полях и виноградниках, которые получат за верность республике. В течение четырех-пяти дней падут обе головы тиранов и отец Луция провозгласит в сенате республику. Две головы. Тиберия и Калигулы. Римский народ будет из-за Калигулы, сына Германика, сетовать и бунтовать. Поэтому Луций с двумя когортами своего сирийского легиона должен будет усмирить эти толпы.

За это сенат отблагодарит его. Воздаст ему торжественные почести. Это большая честь!

Луций шел механически, куда послал его отец. Боль сжимала виски. Да.

Эта минута должна была наступить. Но она пришла раньше, чем он ожидал.

Теперь нельзя вывертываться и подыгрывать обеим сторонам. И уклониться нельзя. Нужно решить твердо: республика или император?

Он скажет Нигрину: "Передай приказ", – и эти два слова определят все.

Погибнут оба Клавдия, погибнет империя. С ними погибнет и его мечта.

Республика сдержанно относится к своим героям. Отдает предпочтение возрасту, заслугам, опыту. Она не раздает золотые венки просто так. И не сделает военного трибуна легатом. Не доверит молодым людям командовать войсками, не предоставит им возможность выиграть битву или войну и возвратиться с тиумфом в Рим.

Император может все, если он захочет кого-то отметить. Легат.

Командующий армией. Победитель и триумфатор. Это все может император.

Тиберий этого делать не будет. А новый император, Калигула? "Я люблю тебя, Луций. Гай Цезарь умеет ценить верность своих друзей!" И здесь на пиру, на глазах у всего Рима: "Я хочу выпить со своим верным другом!" Верный.

Верный! Я Гаю – он мне. Оба верны своей родине.

Луций с трудом старался держаться прямо, так его угнетала неопределенность. Он хотел бы, чтобы Тиберий, угрожающий жизни его отца, погиб. Однако Калигулу он хотел спасти любой ценой. Но как это сделать?

Как предупредить наследника и не выдать ему того, что он не имеет права выдавать?

Голова словно была зажата клещами, боль в висках нарастала. Он ускорил шаг. Сын Куриона передал Нигрину приказ отца. Взял шарф и пошел обратно.

Фигура, укутанная в темный плащ и вуаль, преградила ему дорогу. Валерия молча подняла вуаль. Она предоставляла ему возможность в утренней полутьме увидеть сначала ее красивое серьезное лицо. Потом, приоткрыв рот в сверкающей улыбке, показала ему жемчуг зубов. Близко подошла к нему. На него пахнуло теплом и дурманящим ароматом. Луций встревожился. Ему показалось, что он видит, как в глазах Валерии погасли искры.

– Ты мой? – выдохнула она страстно.

Он колебался с ответом. В глазах женщины заметались молнии. Она способна на все. Играть! Еще играть! Еще четыре-пять дней играть. Потом он уже не будет ее опасаться.

– Твой. Только твой, моя любимая!

Она прижалась к нему животом и бедрами. Он снова потерял голову. Ее губы были горячими, они жгли. Она отпрянула и спросила подозрительно:

– Где ты был?

Он показал шарф отца. Она усмехнулась как человек, который знает больше, чем думает другой.

– Иди передай отцу шарф, а я прикажу отнести себя домой…

– Но Калигула сегодня будет…

– Паясничать, я знаю. Чтобы отвлечь внимание гостей от главного.Луций окаменел, но ничего не сказал.

Она снова приблизилась к нему, зашептала:

– Не сходи с ума, Луций! Все напрасно. Калигула будет императором, и скоро. Скоро! И ничто этому не помешает…

– Что ты говоришь, моя дорогая?

– Раньше, чем вы думаете, – с усмешкой добавила она, – вы, заговорщики! А кто попытается этому помешать, будет уничтожен. Не притворяйся таким удивленным. Ты что, не знаешь моего отца? – И вдруг воскликнула страстно: