- А если они продержаться еще лет десять? - я не стал дожидаться окончания спича и перебил его.
- Русские? Лучше об этом не думать, Зак. Здесь не может быть двух победителей - либо они, либо мы. Русские - это не только Москва, это половина арабского мира, это семьдесят процентов Африки, огромная часть Индо-Китая. И если мы не получим этого всего, то… хуже может быть только, если русские преодолеют свой кризис и сумеют подружиться с Пекином. Тогда придется воевать.
- У вас… у нас нет никаких иных вариантов, кроме как свалить Москву и отобрать их рынки? Поймите меня правильно, я, конечно, люблю риски, но не хочу рисковать сверх меры. А война с Москвой меньше всего входила в мои планы, равно как и отказ от возможных доходов.
- У нас нет выбора, - отрезал Оппенгеймер. - Вы же понимаете, что такое современная экономика? Мы должны постоянно расти. Нет роста - нет прибыли, нет инвестиций, нет развития. Вы когда-нибудь задумывались, на чем зарабатывает Голливуд?
Я покачал головой:
- Признаться, никогда не интересовался этим бизнесом.
- А между тем это крайне интересно, - Николас закинул ногу на ногу и удобнее устроился в кресле. - Кстати, на сцене сейчас Гилленхаммер из Volvo - обязательно попросите потом стенограмму выступления, у него свой, весьма интересный взгляд на будущее Европы. Но мы с вами рассуждали о кино?
- Так на чем же зарабатывает Голливуд?
- На государственных субсидиях, например. Та же Германия возмещает едва не половину съемочного бюджета, если в титрах указывается она как страна происхождения фильма. То же самое во Франции, Дании. Киношники зарабатывают на долгосрочных договорах с прокатчиками, на инвесторах, на продаже сопутствующих товаров, на отчислениях с каждой проданной копии. На производстве кино, как это было в шестидесятые, сейчас много не заработаешь. Зрителей в кинотеатрах стало меньше и билеты подешевели. Если в справочнике вам напишут, что бюджет фильма десять миллионов, а доход - пять, не думайте, что кино убыточное, наоборот, свою долю пирога получили все: кинокомпания, ассоциированный с ней дистрибьютер, сеть кинопроката, критики. Без денег остались только те, кто допустил в контракте глупость и согласился работать из будущей прибыли - ее-то в отчете как раз не будет.
- Половина моих банков делает так же, - сказал я, - прибыль - акционерам, убытки - государству.
- Ну, что здесь сказать? - скривил лицо Оппенгемер. - Я вас поздравляю, это значит, что у вас работают хорошие специалисты. Я иногда даже думаю, что государство для того и создано, чтобы компенсировать нам убытки от ошибок. Если ваши люди еще и не подворовывают, то было бы просто великолепно.
Вот здесь похвастаться мне было нечем. По независимым изысканиям Тома и Лу воровали все, независимо от страны, где располагался банк. Воровали наемные директора, Председатели правления из числа акционеров, начальники отделов - все, у кого был доступ к деньгам. Приемы использовались самые разные и подчас человеческая фантазия вызывала невольное восхищение. Валютный отдел мог купить “ориентируясь на рыночную коньюнктуру” какую-нибудь региональную валюту вроде боливийских песо по завышенной втрое цене, и сразу же ее продать, зафиксировав убыток, проверить сделку удавалось только через полгода, не раньше - когда формировались отчеты. Штука была в том, что покупались эти деньги у своей карманной компании, которая, получив маржу, тотчас банкротилась, а деньги отправлялись на нейтральные счета на Кайманах. Работники из высшего руководства запросто выдавали связанные кредиты на постройку целых городских районов, а штука была в том, что строительство вели они же. Как говорил мне однажды Серый - “банк это такая структура, которая с радостью ссудит деньгами того, кому они не нужны - кого-то вроде большой транснациональной корпорации, и никогда не доверит денег тем, кто по-настоящему в них нуждается и может показать результат”.
Людей снимали с должностей, разоблачали, судились с ними, выколачивали долги, но, видимо, такова уж природа человека - сидя рядом с деньгами, очень трудно отказаться от желания прибрать их к рукам.
Когда я вспоминал о тех “детских” способах увода денег, что практиковались в Советском Союзе, на моем лице появлялась мечтательная ностальгическая улыбка - я словно вспоминал начальные классы школы, где все было прекрасно, а любые трудности были по-настоящему мелкие.
Том даже составил небольшое руководство с описанием самых часто встречающихся афер и способами противодействия. На полутораста страницах уместилось почти две сотни “сравнительно честных способов отъема денег”, и по его словам это был совсем не исчерпывающий список.
Поначалу меня это тотальное воровство напрягало и я пытался найти способ борьбы с ним, но чем больше знакомился с бизнесом, тем больше понимал, что это неизбежность, которую изжить невозможно и которую нужно просто закладывать в имеющиеся риски. Лучше иметь в Правлении умеющего зарабатывать воришку, чем десять бесполезных праведников. Но еще лучше уметь держать его под контролем, не давая украсть больше, чем можно.
- Это ерунда, - ответил я Оппенгеймеру. - Господин Гринспен одним смещением своей ставки на полпроцента способен принести любому из нас гораздо больше вреда, чем все воры.
- Поэтому он делает такое только согласованно, - сказал Николас.
- В самом деле? И как?
- На заседаниях руководства ФРС сидит не он один. И перед заседаниями у всех, кто принимает участие в решении, одна и та же информация, одни и те же знания, одни и те же друзья, одни и те же слухи.
- Но ведь это откровенный инсайд?
- Но ведь они не совершают сделок сами, - улыбнулся Николас. - На даже не это главное. Вы, Зак, по-моему, еще не поняли, куда вас привела судьба. Мы не реагируем на эти ставки, на изменения, на принятие законов, на назначения политиков. Мы озвучиваем ставки, мы проводим изменения, мы разрабатываем законы, мы приводим удобных людей в Конгресс, Сенат Франции или во дворец Монтечиторио. Собравшиеся здесь вертят европейскими правительствами, и не зря они собираются накануне европейских саммитов, на которых потом озвучивают решения принятые здесь. А мы, такие как мы с вами, вертим ими - в любое время. И мы протягиваем вам руку, приглашая в свои ряды.
- Вы сейчас не о масонах говорите, Ник?
- Масоны? - хмыкнул Оппенгеймер. - Масоны, хм… надо же! Ну да, есть и масоны. Есть среди нас и те, кто не наигрался в эту ерунду. Некоторые даже в нее всерьез верят. Да вы же видели Джея? Вот он свято убежден, что поросшие мхом бредни средневековых идиотов способны принести миру процветание. Что, впрочем, не мешает ему честно работать с нами. Не думаю, что вам это придется по вкусу. Вы ведь жадный реалист, Зак? Акула!
- Спасибо, Никки, за вашу в меня веру.
- Пустяки, я сам такой же, а рыбак рыбака…
- Да-да…
- Ладно, Зак, не буду вам мешать слушать этих достойных людей, ведь говорят они вполне разумные вещи. А мне пора поговорить с мистером Китом Ричардсоном, - Николас протянул мне руку, и пару раз ее вяло тряхнув, отправился в соседний ряд, где присел рядом с пятидесятилетним худощавым невысоким мужчиной, внимательно слушавшим очередного докладчика.
Когда я впервые услышал об этом мистере Ричардсоне, то не мог взять в толк, что делает в этом обществе гитарист Rolling Stones, но действительность все расставила по своим местам. Созвучность имен сыграла со мной злую шутку - это был совсем не клоун с гитарой, скачущий по сцене, а один из подлинных архитекторов объединяющейся Европы. Современный мир устроен удивительно - о волосатом придурке, обдолбанном кокаином, будут помнить еще долгие годы, а вот о том, кто запрограммировал определенным образом жизнь полумиллиарда человек на многие годы вперед будут знать только специалисты.
Оппенгеймер прокрался к мистеру Ричардсону, тепло с ним поздоровался, склонился к уху и стал что-то вещать. Ричардсон иногда согласно кивал, но, кажется, сам не спешил ответить. А я смотрел на эту идиллию и думал, что в том как ведет себя Николас за версту видно американское воспитание: когда у нормального образованного американца спросишь, что происходило в мире в … например в 1812 году, в ответ вы обязательно услышите - “война Америки с Британией!” Для них не существует полумиллионной Великой Армии Наполеона, поработившей всю Европу, нет! Если кто-то об этом и вспомнит, то как о чем-то полумифическом, случайно оставленном на периферии памяти. Но они помнят каждую мелочь, произошедшую с ними. Сожжение британцами Белого Дома и Конгресса для них события сопоставимые с Аустерлицем, Ватерлоо или Бородино. Хотя что такое Бородино не знает вообще никто. Им просто на это наплевать. Американцев интересует только Америка, только ее история, в которой каждая потасовка в кабаке - великое и значимое событие, повлиявшее на судьбу всего мира. А все остальное - придумали глупые европейцы, но оно все равно ничего не значит. Если что-то в мире происходит не по-американски - это нужно срочно исправлять. Впрочем, мои наиболее политически подкованные соотечественники вроде комсомольского вожака Дынькина считали примерно так же и понятия не имели ни о каком Геттисберге.