Она была небольшого роста, но с округлыми формами, тонкой талией, крутыми бедрами и таким роскошным задом, что вся команда восхищенно свистела ей вслед, но в то же время девушка прекрасно знала, чего хочет. Догадавшись, что упражнения в гамаке не приведут к нужному результату, она схватила Сьенфуэгоса за руки и потянула его на землю, где и добилась желаемого. На следующий день толстяк Бенито из Толедо удивился, глядя, с каким трудом его тощий ученик передвигает ноги.

— Что с тобой случилось? — спросил он обеспокоенно.

— Ничего. А что?

— Выглядишь просто ужасно. Ты не заболел?

— Мой малыш утомился, — последовал странный ответ. — Но самое худшее даже не это, а то, что с каждым разом он становится все ленивее. Боюсь, скоро он и вовсе не встанет.

— Всё та индианочка?

— Индианочка просто ненасытна, как всё их племя, иногда она меня спрашивает, не течет ли во мне кровь тех самых карибов, которые пожирают людей.

— Ты смотри, поосторожней, до меня дошел слух, что она сестра вождя Гуакарани, а этой пташке я ни на грош не верю — уж больно он улыбчив.

— Просто он дружелюбен.

— Избавь меня Господь от друзей, от врагов я и сам избавлюсь, — заявил замкнутый Бенито. — Стоит ему здесь появиться, я вижу, как его глаза прямо искрятся от жадности, он наверняка уверен, что если бы завладел тем барахлом, что мы храним на складе, то стал бы самым могущественным царьком по всей округе. Обычное зеркальце ему нравится больше, чем священнику — торжественные похороны.

Сказать по правде, Сьенфуэгос и сам не слишком доверял раскрашенному вождю племени — услужливому типу, которого адмирал всегда выделял среди остальных; но с тех пор, как Колумб исчез за горизонтом, отношение вождя к чужакам стало неуклонно меняться отнюдь не в лучшую сторону.

Одно дело — проявить гостеприимство по отношению к рослым «полубогам», снизошедшим до посещения их берегов, и подарить им несколько золотых украшений или разноцветных попугаев в обмен на разные чудесные вещи; и совсем другое — постоянно иметь под боком шумных и беспокойных соседей, с каждым днем требующих все больше еды и бессовестно пристающих к женщинам.

Пока оголодавшие без женского общества испанцы добивались внимания лишь незамужних девушек, Гуакарани смотрел на это сквозь пальцы, поскольку для туземцев это было обычным делом. Однако после того, как к нему пришел один из воинов племени с жалобой, что чужак напал в зарослях на его жену и овладел ею против воли, вождь встревожился.

Он действительно был великим вождем, и это звание давало право на всеобщее уважение и особые привилегии, но при этом обязывало защищать жизнь, имущество и достоинство всех членов племени. Однако вскоре стало ясно, что пришлые не слишком настроены уважать местные обычаи.

И в особенности женщин.

Или детей.

Однажды в зарослях обнаружили труп мальчика-подростка, пролежавший там не менее трех дней. По всей видимости, его избили, изнасиловали, а потом задушили. По индейской деревне, подобно гигантской волне, разнесся негодующий вопль, и вскоре обнаженный Гуакарани с украшенной перьями головой и в сопровождении полудюжины престарелых вождей двинулся в сторону новых соседей, чтобы потребовать у них ответа.

Дон Диего де Арана, брызжа слюной от бешенства, пообещал заживо спустить шкуру с проклятого дикаря, посмевшего обвинить честных испанцев в убийстве и содомском грехе. Губернатор утверждал, что подданные их католических величеств в принципе не могут совершить столь гнусный поступок.

Оказалось весьма сложным объяснить эту точку зрения туземцу, едва понимающему десяток слов на кастильском наречии, его удалось успокоить только бесконечными подарками семье мальчика, несмотря на то, что губернатор Арана настаивал — эти подношения ни в коей мере не должны рассматриваться как компенсация, поскольку его люди не имеют к подобному преступлению никакого отношения, это лишь демонстрация добрых намерений и сочувствия печальной потере.

Испанцы распрощались с вождем, снова порекомендовав ему искать гнусного преступника в своем племени, но едва индейцы вышли за широкие ворота частокола, Диего де Арана срочно вызвал Педро Гутьереса, Бенито из Толедо, Себастьяна Сальватьерру и старого плотника по прозвищу Стружка и заперся с ними на всю ночь, чтобы расследовать неприятную и тревожную ситуацию.

Как среди участников этого совещания, так и среди остальных испанцев, шепчущихся по баракам и хижинам, мнения тут же разделились. Одни уверяли, что это всего лишь личная проблема порочных и нагих дикарей, которые вознамерились свалить эту смерть на испанцев, чтобы получить подношения, другие же допускали вероятность, что убийца находится в форте.

Самым ярым сторонником второй версии был Кошак.

— Туземцы признают содомию, — сказал он. — И не только признают, но и открыто ею занимаются. Да мы и сами видели целую дюжину туземцев, ведущих себя, как настоящие женщины, безо всякого стыда и стеснения... И если содомит может открыто сожительствовать с другими мужчинами, то зачем ему совершать подобное преступление?

— Ты судишь по личному опыту? — спросил, покривившись, арагонец, который однажды чуть не убил Кошака. — Что ты знаешь о содомитах?

— Да уж, конечно, поменьше твоего, сукин сын, — язвительно ответил тот. — Но у меня есть голова на плечах, которая служит не только для того, чтобы носить рога и шляпу. Могу поставить свое годовое жалованье, что проклятый убийца этого мальчонки всегда скрывал свои наклонности, иначе ему бы уже отрезали причиндалы и заставили сожрать. Кто готов поспорить?

Повисла гнетущая тишина, прерываемая лишь гулом прибоя, потому что, хотя задиристый рулевой был типом малоприятным и грубым, все признавали его самым умным, а в этом случае он был как никогда прав.

— Допустим, все именно так, как ты говоришь, — вмешался наконец Сьенфуэгос. — И что нам теперь делать?

— Найти виновного и повесить на верхушке грот-мачты, а перед этим заставить его сожрать собственные яйца.

Все встревоженно и мрачно переглянулись, и в конце концов гранадец Варгас, который провел всю неделю в цепях и до сих пор лежал на тюфяке, не в силах пошевелиться, а потому остался единственным вне подозрений, сказал:

— Не стоит сеять семена подозрения, ни к чему хорошему это не приведет. Не забудьте, что нам предстоит провести вместе по меньшей мере год, и этот сукин сын Арана не собирается облегчать нам жизнь. Если мы не будем вести себя осторожно, то она и вовсе превратится в ад. Я-то знаю по личному опыту!

На следующий день канарец рассказал мастеру Бенито о разыгравшейся в бараке сцене, и флегматичный оружейник лишь кивнул с пессимистичным видом.

— Гранадец прав, — признал он. — Ведь чуяло мое сердце, что-то должно случиться, но я не думал, что это нечто настолько грязное. Вот уж действительно, куда бы ни пришел цивилизованный человек, он повсюду тянет за собой разложение.

— И кто, по-вашему, мог это сделать? Сколько я ни смотрю вокруг, даже не знаю, на кого и подумать.

— Забудь! — поспешно ответил Бенито. — Даже не думай об этом: подобные раздумья приведут лишь к недоверию между нами, и в итоге мы просто возненавидим друг друга. Почему ты так уверен, что это не мог сделать я, например? Что ты вообще знаешь обо мне и о моих пристрастиях? И как ты сможешь сидеть рядом со мной за столом или засыпать со мной бок о бок, представляя, что я в любую минуту могу тебя убить?

— Не говорите глупостей!

— Почему ты решил, что это глупости? Потому что ты меня знаешь? — он беспомощно развел руками. — Здесь все друг друга знают, но каждый скрывает в потаенные уголках своего сердца какую-то вину. Так ты ни к чему не придешь. Забудь об этом! Если будешь об этом думать, ничего не добьешься.

Безусловно, это был хороший совет, но трудновыполнимый, поскольку тень преступления словно гигантская башня нависла над фортом, отравляя взаимоотношения его обитателей, которые не могли отделаться от тревожного чувства, что спят под одной крышей с грязным убийцей-содомитом.