Небрежно усмехаясь, Вышата медленно поворачивал чашу перед собеседниками, будто дразнил их. Сигвульф резким движением сорвал шлем, отстегнул меч.

— Пропади она пропадом, эта римская служба! Слышать от этой скотины центуриона «ты, тупой варвар» и не иметь права сквитаться с ним в честном поединке! Императора из меня все равно не выйдет, легата тоже, брать Рим Веспасиан послал не нас… Клянусь молотом Тора, венед, ты нашел мне лучшее дело!

— Дело, достойное хитроумного Улисса, — подхватил Хилиарх. — Только почему ты хочешь отдать чашу Фарзою, не своему народу?

— Владеть этой чашей сможет лишь тот, кто подобен Даждьбогу мужеством и справедливостью. Среди наших разбежавшихся по лесам племен я не знаю такого. Фарзой же — великий царь не только по имени. Один он может сделать Великую Сарматию подобной Великой Скифии.

Через неделю трое искателей Колаксаевой чаши добрались до Ольвии. Золота Котиса вполне хватило на трех лошадей и припасы в дорогу. Сигвульф, кроме того, раздобыл старинный кельтский шлем с рогами и сарматский наборный доспех, римский меч он отдал Вышате, панцирь — Хилиарху, отпустил бороду, и теперь в этом северном варваре невозможно было признать легионера. От наблюдательного Хилиарха не укрылось, что Вышата во всех лавках расспрашивает о каком-то Ардагасте.

И вот однажды на рынке венед заметил молодого всадника и тут же сделал своим спутникам знак остановиться. Всадник был одет по-сарматски: в синий шерстяной кафтан и штаны, мягкие сафьяновые сапожки и короткий красный плащ с вышитой на нем золотой тамгой-трезубцем, скрепленный на плече дорогой позолоченной фибулой. Золотистые волосы достигали плеч, тонкие красивые усы были закручены на концах. Загорелое лицо дышало юношеской силой и отвагой, но голубые глаза смотрели не по возрасту серьезно. Слева на поясе висел длинный меч в простых кожаных ножнах с обшитой кожей рукоятью, справа — акинак. Породистый рыжий конь был вместо чепрака покрыт тигровой шкурой, а узда блестела на солнце крупными серебряными бляхами.

Быстрыми шагами Вышата подошел к всаднику, поклонился и сказал по-венедски:

— Здравствуй, Ардагаст ксай-фурт! Не забыл еще своего дядьку?

— Не забыл! Здравствуй, волхв!

Сармат спрыгнул с коня и трижды обнялся с венедом. Потом они быстро заговорили по-сарматски. Этого языка Хилиарх с Сигвульфом не знали, хотя по-венедски понимали оба.

Наконец Вышата повернулся к своим спутникам и не допускающим возражения тоном сказал:

— Ардагаст поедет с нами. Он славный воин знатного рода, и без него нам трудно будет найти доступ к Фарзою.

— Что я знатен, с этим не все согласны. Но что я славный воин — согласны все, кто попробовал моего меча, — улыбнулся Ардагаст.

Четыре всадника ехали берегом Гипасиса [33].

Ни сел, ни возделанных полей — лишь дымы сарматских стойбищ иногда поднимались над белым ковыльным морем. В одни стойбища путники заезжали и всегда находили хороший прием, свежую баранину и кумыс, а то и вино, другие же по указке Ардагаста объезжали стороной. Похоже, юношу действительно хорошо знали в степи. Да и немолодой венед всегда был с ним почтителен.

Однажды, когда Вышата с Ардагастом пошли настрелять диких гусей к ужину, а Сигвульф с Хилиархом собирали хворост для костра, грек, оглянувшись, заговорил:

— Клянусь Гермесом, нас с тобой втягивают в темное дело. Заметил, как величает венед этого Ардагаста? Десяток сарматских слов я знаю. «Ксай-фурт» значит «царевич»! Наверное, он незаконный сын Фарзоя или что-нибудь в этом роде и сам метит в цари, а Колаксаеву чашу ищет для себя. Не лучше ли нам обоим завладеть чашей и самим принести ее царю сарматов, а не ждать, пока он пустит наши шкуры на колчаны?

Гот возмущенно блеснул глазами, презрительно скривился и вдруг захохотал:

— Это все, до чего ты додумался? Да если Ардагаст и впрямь хочет стать конунгом, мы будем его первыми дружинниками! Ты хоть знаешь, что это такое? И что ты вообще видел в своей Греции?

— Побольше твоего, варвар! Я учился философии в Афинах и красил шерсть в Тире, был прорицателем в Каппадокии и фокусником в Александрии, ездил за оловом в Британию и за янтарем к Венедскому морю, выполнял тайные поручения царя Эдессы и первосвященника евреев, имел дело с тремя императорами. И усвоил одно: для всех этих владык жизнь таких, как мы, значит меньше, чем для скифа одна стрела!

— Ты, грек, видел чванливых повелителей полумира и изнеженных царишек, но ты еще не видел конунга! Что может одинокий воин вроде меня? Наниматься к кому попало… Но тот, кто умеет собрать таких воинов — это и есть конунг! Его слава — наша слава. Он делит с дружиною холод и зной, победы и неудачи, золото и пиры. Его сила — в нас, а наша — в кем! Конунг не предает дружины, а дружина — его. С ним мы не боимся ни людей, ни демонов, можем крушить и создавать царства!

Грек пожал плечами и снова принялся за хворост. Что ж, огорчаться нечему, одной подлостью меньше в этом скверном мире.

На шестой день путники переехали мелкую речку. Вышата с Ардагастом спешились и поцеловали землю.

— Здесь граница сколотов-пахарей. Только их самих тут нет, — с болью в голосе проговорил венед. — Видишь, река с севера течет? То верхний Гипанис. Там жили авхаты. Теперь их города пусты, и в Экзампее жрецов нет. Великий экзампейский котел — чтобы его отлить, каждый сколот дал по наконечнику стрелы — сарматы разломали и грекам продали. А на западе Буг-река. Двести лет на ней никто не жил. Потом снова сколоты пришли, только мало их тут.

Вверх по Бугу местность постепенно менялась. Все чаще встречались рощи, лески, а потом и леса. Между лесами зеленела пшеница, желтели соломенные крыши чистых белых мазанок. Возле них стояли венеды в длинных рубахах и штанах из белого полотна, женщины — в рубахах подлиннее и сарафанах с простенькими бронзовыми застежками на плечах. Люди выглядели мирно, оружие мало кто носил, но на конных пришельцев поглядывали настороженно.

В одном большом селе Ардагаст спросил, дома ли старейшина Добромир. Какой-то разбитной парень с ухмылкой ответил:

— Запропастился он — как раз, когда сарматы приехали. Дочка его их принимает.

Ардагаст спрыгнул с коня и, махнув рукой своим спутникам, быстро зашагал к самой большой хате. Из-за двери доносились гудение бубна, хохот и мужские голоса: «Ай, хорошо пляшешь! А теперь спляши голая, как у вас на Купалу!» Ардагаст толкнул дверь — гуляки даже не подумали задвинуть засов. На лавках у очага расселись четверо сарматов. Простоволосая девушка, спустившая было рубашку с плеч, взвизгнула и бросилась на колени к красивому чернобородому степняку, словно ища у него защиты. Две пустые амфоры валялись на выстланном свежими травами полу. Золотистый хмельной мед растекался по столу из опрокинутого горшка.

— Зачем позоришь в гостях дом хозяина, Андак? Или спутал его с греческой корчмой?

Нарочито коверкая венедские слова, чернобородый ответил:

— Что, хочешь венедски дэвка? Нэ дам, нэ прасы!

— Уважай хоть своих родичей, если чужих не уважаешь! Я — сын царевны и твой троюродный брат, — с холодной яростью сказал Ардагаст.

— Ты — венедский ублюдок! — Андак сбросил девчонку с колен и, пошатываясь, встал. — Как смеешь носить нашу тамгу? А твоя мать… — и чернобородый выкрикнул несколько слов, которые (это знал даже Хилиарх) венеды при женщинах не произносили.

— Защищайся, песий сын! — два клинка блеснули в руках Ардагаста.

— С таким, как ты, воюют этим!!! — Андак с ухмылкой взмахнул плетью — и тут же отскочил, выронив ее обломок. Распоротый на груди кафтан окрасился кровью. Остальные трое с руганью выхватили мечи, но долго сражаться пьяным сарматам не пришлось. Самого мощного Сигвульф огрел плашмя по голове и пинком выпроводил за дверь. Другому Хилиарх, ловко увернувшись от удара, подставил ногу, а затем так кольнул кинжалом пониже спины, что степняк взвыл и бросился следом за соплеменником. Третий, не выдержав натиска Ардагаста и Вышаты, бежал через окошко, в которое еще раньше змеей проскользнул, забыв о мече, Андак. С улицы донеслись конский топот, брань, угрозы — и вскоре затихли. Ардагаст поднял девчонку за волосы и отвесил ей хорошую затрещину.